Спектроскоп души - Эдвард Митчелл

А следом за этим ужасающим звуком я вдруг услышал легкий звенящий смех.

Свет на операционный стол, стоящий в углублении посреди операционной, падал сверху. Расположенная прямо над столом шахта размером в пять или шесть квадратных футов уходила через чердачный этаж здания к прозрачному фонарю на крыше. Шахта была такой глубокой и узкой, что люк над нею можно было увидеть только с ограниченного пространства непосредственно вокруг стола.

Смех, поразивший меня, исходил откуда-то сверху. Если бы его услышал кто-то еще, кроме меня, он, вероятно, принял бы его за истерическую реакцию пациента. Но мое положение позволяло разобраться с этим лучше. Я инстинктивно взглянул наверх, туда, куда был направлен неподвижный взгляд миссис Уилсон.

Там, в квадратном окне, на фоне голубого неба я увидел голову и шею мисс Борджер. Рама светового фонаря была сдвинута, чтобы дать доступ свежему воздуху. Молодая женщина, видимо, лежала на плоской крыше. Оттуда она могла прекрасно видеть все, что происходило на операционном столе. Лицо у нее горело живым интересом и отражало простодушное удивление, смешанное с восторгом. Когда я посмотрел на нее, она весело кивнула мне и приложила палец к губам, призывая хранить молчание. Возмущенный, я  торопливо отвел взгляд. После того что случилось вчера вечером, я боялся под влиянием ее глаз вновь потерять самоконтроль.

Отрезая острыми ножницами конец повязки, доктор Мэкк прошептал мне:

– Совершенно беспрецедентно! Никаких признаков потери сознания, никаких следов функциональных нарушений. Она просто уснула спокойным сном в тот момент, когда невыносимая боль свела бы с ума даже крепкого мужчину.

Закончив дела в операционной, я тут же отправился на крышу здания. Когда я протиснулся через люк, мисс Борджер поднялась на ноги и без малейших признаков  смущения двинулась мне навстречу. Лицо у нее светилось от удовольствия.

– Ведь правда это было великолепно? – протягивая мне руку, с улыбкой спросила она. – Я даже слышала, как притирались и крошились кости!

Я не стал пожимать ей руку.

– Как вы сюда попали? – спросил я, избегая ее взгляда.

– Очень просто! – пояснила она, заливаясь серебристым смехом. – Я пришла очень рано, на рассвете. Сторож оставил дверь приоткрытой, и, пока он ходил в погреб, я проскользнула внутрь. Все утро я провела там, где делают вскрытия. А когда студенты стали подниматься по лестнице, забралась сюда, на крышу.

– Вы хоть понимаете, мисс Борджер, – сурово спросил я, – что совершили серьезный проступок? Вас следует вывести отсюда как можно быстрее и незаметнее.

Похоже, она не обратила внимания на мои слова.

– А теперь, – проговорила она, – думаю, ничего интересного здесь больше я не увижу. Так что мне пора уходить.

Я провел ее через чердак, который загромождали коробки и бочонки, набитые  человеческими костями,  и через пустую в этот час медицинскую библиотеку. Затем по черной лестнице мы спустились в огромный и безлюдный лекционный зал для химиков и оттуда в  анатомический кабинет, заполненный препаратами, обычно наводящими ужас на лиц женского пола. Я молчал, она тоже, но, как я чувствовал, даже не глядя на нее, глаза у нее рыскали повсюду, жадно поглощая всю эту странную для нее обстановку. Наконец мы оказались в подвальном коридоре, в конце которого находилась редко используемая дверь, выходящая в проход между домами, откуда уже можно было попасть на улицу. Через эту дверь в здание доставляли трупы для вскрытия. Я вынул из кармана связку ключей и открыл замок.

– Теперь вы на свободе, – произнес я.

И тут, когда мы стояли там в конце темного коридора, мисс Борджер к моему величайшему изумлению  обхватила меня обеими руками за шею и поцеловала.

– До свидания, – проговорила она и исчезла за полуоткрытой дверью.

Когда на следующее утро я проснулся, проспав более пятнадцати часов, то обнаружил, что не могу оторвать голову от подушки из-за тошноты. Симптомы были точно такие же, как после приема чрезмерной дозы лауданума.

II

Я решил, что мое личное достоинство и профессиональная репутация требуют изложения всех этих фактов перед тем, как я кратко остановлюсь на своем экспертном заключении в деле об убийстве Ратклиффа. Иначе характер моих отношений с обвиняемой может быть ложно истолкован.

Обстоятельства этого громкого дела несомненно еще свежи в памяти широкой публики. Мистер Джон Л. Ратклифф, богатый коммерсант средних лет из Бостона, приехал в Сент-Луис в свадебное путешествие со своей молодой женой. Его внезапная смерть в отеле «Плантерс», последовавший за этим арест его жены, у которой в городе не было ни друзей, ни знакомых, предъявление ей обвинения в убийстве путем отравления, противоречивые заключения медиков в ходе судебного процесса и полное отсутствие прямых улик против подсудимой – все это привлекло всеобщее внимание и возбудило общественный интерес до небывалого уровня.

Следует напомнить, что, как утверждало государственное обвинение, отношения мистера и миссис Ратклифф, по наблюдениям гостей и служащих отеля, нельзя было назвать благополучными. За столом он редко заговаривал с нею и обычно сидел, отвернувшись. В течение нескольких дней перед своей болезнью  он бесцельно бродил по отелю и выглядел ошеломленным, словно под грузом тяжкого умственного напряжения, а когда кто-то из обитателей отеля обращался к нему, вздрагивал, словно просыпаясь, и отвечал невпопад или не отвечал вообще.

Было также установлено, что благодаря смерти мужа миссис Ратклифф становилась единственной владелицей огромного состояния.

Обстоятельства смерти мистера Ратклиффа были совершенно ясны. Двадцать четыре часа до вызова врача никто, кроме жены, его не видел. В тот день за обедом в ответ на деликатный вопрос соседки по столу миссис Ратклифф с величайшим спокойствием объявила, что у ее мужа серьезное недомогание. Поздним вечером, в начале двенадцатого, она позвонила и без видимых признаков волнения сообщила, что ее муж, судя по всему, умирает и что стоило бы вызвать врача. Пришедший через пару минут доктор Калберт нашел, что  мистер Ратклифф с трудом дышит и находится в глубоком обмороке. Доктор в суде клятвенно заверил, что едва он вошел в номер, обвиняемая, показав на кровать, хладнокровно заявила: «Кажется, я его убила».

Свидетельство Калберта недвусмысленно указывало на отравление лауданумом или морфином. Пульс у мужчины был редким, но наполненным, кожа холодной и мертвенно-бледной. Лицо его выглядело спокойным, но совершенно бескровным, губы казались синевато-серыми. Он уже впал в кому, вывести из которой его было невозможно.