Рабыня моды - Ребекка Кэмпбелл

И вдруг кто-то тронул меня за плечо, шею обдало теплым дыханием, и я услышала голос:

— Тебе помочь, Кэти? — Эту фразу он уже произносил. — Ведь ты еще не уходишь?

— Я не видела тебя, думала, зашла не в тот паб. Может, присядем? — Я говорила слишком быстро.

Лайам был одет просто: белая рубашка и брюки из мягкого плотного хлопка. Я с удивлением заметила, что в каждом ухе у него болталось по толстому золотому колечку. Даже не верилось, что я встречаюсь с парнем в серьгах — настолько он напоминал Дэвида Эссекса[14] из далекого 1974 года. Лайама серьги делали похожим на пирата или, может быть, цыгана. Я терпеть не могла серьги, и все же мне показалось, что я заинтригована. Взвесив свои чувства, я поняла, что непонятным образом серьги Лайама настолько понравились мне, что даже компенсировали возникшее отвращение, и я готова была начать все заново.

Лайам нашел для нас столик. — Ну что ж, значит, «Гиннесс»? — В его вопросе я уловила небольшую иронию. Он, очевидно, ожидал, что я закажу более подходящий напиток. Наверное, думал, что настоящие леди пьют только «Малибу», или ликер-крем, или «Адвокат».

— Да, пинту, пожалуйста. — Я много раз мысленно репетировала эту фразу.

Пока Лайам пробивался к бару, я начала осматриваться. Интерьер паба оказался просто потрясающим: темно-зеленые стены и кроваво-красный потолок были украшены позолоченными фигурами. На стенах — искусные барельефы, изображающие, как мне показалось, Посейдона с огромной свитой нимф, дриад и других хорошеньких мифологических красавиц. На потолке был более сложный, правда, абстрактный, рисунок, который расплывался в галлюциногенных облаках дыма. Я вдруг подумала, что могла принять за позолоту никотиновый слой, осевший на выступающих частях барельефа, как снег на вершинах альпийских гор летом. Помещение в основном было выдержано в классическом стиле, но присутствовал и готический.

Огромная почерневшая барная стойка из дуба пересекала весь основной зал. За ней ввысь уходили блестящие ряды бутылок, их содержимое переливалось различными цветами: от светло-янтарного до темно-коричневого. Рядом, как будто принесенная в жертву богу виски, висела панда в прозрачном пластиковом пакете — думаю, ее выиграли в какой-нибудь жалкой лотерее.

Посетители — странные и, конечно же, не имеющие ничего общего с людьми из моего мира — все же недостаточно соответствовали своеобразной атмосфере заведения. В основном за столиками сидели мужчины. На стариках были костюмы и поношенные рубашки. Молодые парни были одеты стандартно: футболки, джинсы и кроссовки. И, несмотря на толстые шеи, короткие волосы и грубые руки, они казались странно кроткими, как выдрессированные цирковые львы.

Присутствовавшие дамы, а их было не так уж много, тоже разделились на группы по возрасту. Полные пожилые женщины в тяжелых твидовых костюмах сжимали в руках авоськи и «кудахтали». Все девушки были блондинками разнообразных оттенков, и в их отчаянном желании хорошо выглядеть и получать от жизни удовольствие сквозило что-то трагическое. Пожалуй, самыми грустными выглядели те, кому удалось почти полностью скопировать внешность какой-нибудь знаменитости, увиденной по телевизору или в журнале. И это доказывало, что в таких случаях приложенных усилий, изобретательности и сносной внешности может оказаться недостаточно. На несколько секунд я задумалась, как близка я была к тому, чтобы стать похожей на них: я могла родиться где-то рядом, в нескольких милях к востоку или западу… Но потом меня бросило в дрожь, и я перестала об этом думать. Я радовалась, что не похожа на них. И рядом был Лайам.

Он поставил передо мной бокал пива. В затемненных глубинах бокала напиток словно жил своей жизнью, казалось, в центре образовывались скопления звезд и целые галактики, а наверху шипел слой пены — по виду и цвету напоминавший свернувшиеся сливки. Я поднесла бокал к губам и содрогнулась. Вкус был именно таким гадким, как я помнила.

— Великолепно, — сказала я.

Лайам прищурился и взглянул на меня:

—Не совсем привычное место для тебя, правда, Кэти?

— Да, ты прав.

— Может, пойдем еще куда-нибудь? Здесь недалеко есть новый бар, там много людей, похожих на тебя.

— Что значит а похожих на меня»? — Я не могла понять, дразнит он меня или просто констатирует факт.

— Кэти, ладно тебе, ты прекрасно все понимаешь. Представь огромное решето. Давай поместим туда людей из этого паба, тех, кто сидит в том баре, ну и тебя заодно. Потрясем хорошенько, посетители «Блэк лэм» останутся внутри, а остальные провалятся, и ты вместе с ними.

Слова Лайама показались мне простодушной, наивной метафорой. Почему-то я вдруг представила его в фартуке. Хотя, если серьезно задуматься над сказанным, в его мысли больше дьявольского, чем гастрономического смысла. Мне вспомнилась одна из картин Иеронима Босха, где огромный дьявол делит людей на спасшихся и грешников. Мысленно я пририсовала Лайаму рога и трезубец. Ему очень шло!

—А где будешь ты? Останешься в сите вместе с шелухой или, как мука, проскочишь?

— Я последую за тобой — всегда, — улыбнулся он.

Я не заметила, когда именно включили музыку, но она была ужасна. Отвратительный звук синтезатора — что-то в стиле кантри или вестерн — в сопровождении ритм-компьютера доносился из соседнего зала. Он то и дело прерывался единичными хлопками и нестройным свистом. Думаю, Майло это могло бы понравиться, он любит, когда «так ужасно, что даже прикольно».

— По-моему, ты говорил, что здесь хорошая музыка? Я ожидала услышать что-нибудь более традиционное. Ты упоминал скрипки. А я слышу только звуки объезжающего синтезатор ковбоя.

—А ты рассчитывала услышать ирландскую волынку и свистульку и думала, что какой-нибудь бородатый парень в шерстяном свитере будет петь о бедах и великом восстании девяносто восьмого года?

— Если честно — да. А по-моему, я слышу известный кантри-хит? — спросила я, различив доносившиеся из зала звуки.

— Люди любят именно эту музыку, она напоминает им о танцплощадках на родине. Если ты останешься, то позже услышишь старые песни.

Паб постепенно заполнялся народом, и вскоре в нем царила уже совсем другая атмосфера: оживленная, энергичная и хмельная. Мы с Лайамом болтали, постепенно уходя от темы модной музыки к более опасным личным вопросам. Я обнаружила, что с удовольствием общаюсь с ним. Я чувствовала себя непринужденно. Особенностью Лайама было то, что даже самое простое из сказанного им казалось мне оригинальным и необычным. Но лучше всего ему удавалась одна женская уловка — он делал вид, что ему интересен собеседник, и считал его шутки самыми смешными, а наблюдения — самыми серьезными. Гороховый пудинг, соски у мужчин и футбольные термины лишь промелькнули в нашей беседе, и то только ради шутки. Суетливое возбуждение, которое я ощущала вначале, покинуло меня, и на его место пришло настоящее удовольствие от общения.