Закон - Роже Вайян

После того как он сказал донне Лукреции, что он ее любит, и она ответила "я тоже", они с минуту, если не дольше, стояли лицом к лицу, потом она уронила голову ему на плечо, а он даже не посмел ее обнять, непослушные руки висели, как плети. В соседней комнате шумно завозилась служанка, они отпрянули друг от друга, служанка вошла в комнату. Затем явился судья Алессандро и попросил жену дать им по рюмочке французского коньяка; разговор шел о джазе, Лукреция предпочитала новоорлеанскую школу джаза, Франческо - "боп", а судья - Бетховена. Франческо вернулся домой; так и не услышав вторично из уст донны Лукреции, что она его любит, а на следующий день пришлось уехать в Неаполь, даже с ней и не повидавшись.

В Неаполе ему и в голову не приходило ставить под сомнение эту страсть, тем более страсть разделенную - другими словами, лестную для него и подтверждаемую десятками примеров, почерпнутых из романов. Совершенно случайно ему посчастливилось раскопать на чердаке своего родственника-священника перевод "Анны Карениной"; он прочитал роман одним духом и обнаружил, что адюльтер сулит дамам из светского общества трагическую участь; он огорчился за донну Лукрецию, но вообще-то был польщен в своем тщеславии.

Готовясь к экзаменам, он думал, без конца думал о своем положении. И речи не могло быть о том, чтобы завести себе любовницу в Порто-Манакоре, да еще супругу судьи. Не найти в Порто-Манакоре ни одной двери, что запиралась бы на ключ, - так уж повелось во всех городах, где количество жителей во много раз превышает количество жилых помещений. Пляж находится на глазах всего шоссе, сады - на глазах соседних садов, а оливковые плантации - на глазах вообще всех манакорцев. Лесничие, объезжающие верхами лес Теней, все эти сыны гор и сыны тени, обнаружив парочку влюбленных, нещадно избивают мужчину во имя господне и насилуют женщину во имя сатаны; нечего и думать приносить на них жалобу карабинерам: адюльтер не только смертный грех, но и наказуемый законом проступок; впрочем, карабинеры предпочитают вообще не связываться с лесными молодчиками. Все холмы под неусыпным оком козьих пастухов, низина - под неусыпным оком рыбаков, а лодки, бороздящие море, под неусыпным оком всего берега. Единственно, где можно было бы встретиться, так это в сосновой роще, при условии, что добираться до нее они будут не вместе, а поодиночке - кто только не наблюдает за всеми ведущими в рощу дорогами, - и встретиться всего лишь один раз, так как во второй раз якобы случайное совпадение будет замечено всеми. Франческо, нигде не бывавший дальше Неаполя, никогда не видел деревенской местности, не простреливаемой перекрестным огнем взглядов; поэтому-то он не совсем понимал французские романы: как это любовники могли искать одиночества в лесах, в лугах, в полях? Как это может существовать такая бухта, за которой не следят сотни глаз?

Итак, он думал, что ему следовало бы встречаться со своей возлюбленной в любом другом месте, только не на Юге. Но он находился в полной зависимости от отца не только в материальном отношении, но и в отношении времени и передвижения. Поэтому-то он и так и этак пытался разрешить неразрешимое. И если даже на ум ему приходили разные проекты, он сам считал их и неразумными, и нереальными: скажем, похитить донну Лукрецию, увезти ее на Север Италии, поселиться вместе с ней в Генуе, Турине или в Милане, работать, чтобы содержать их двоих: сил у него, слава богу, хватит - он может, к примеру, замешивать известковый раствор для строительных рабочих, может разгружать вагоны, может грузить пароходы, бить на дорогах щебенку.

Воспользовавшись праздником "тела господня", нерабочим днем в христианско-демократической республике, он решил съездить в Порто-Манакоре. Ему удалось побыть полчаса наедине с донной Лукрецией у нее дома. Это была их третья встреча без посторонних. При первой встрече он сравнил ее с Сансевериной и пожал ей руку. Во время второй - они признались, что любят друг друга.

Он заявил ей, что не может без нее жить, что она должна с ним уехать, он еще сам не знает куда, но все равно куда.

Она в молчании выслушала его, не спуская с него взгляда своих огненных глаз.

Тут он поведал ей о своих безрассудных планах, о том, что он хочет ее похитить, что они будут жить вдвоем на Севере, что он будет заниматься физическим трудом. Донна Лукреция сочла все его проекты весьма разумными, кроме выбора будущей профессии. У него уже есть аттестаты об окончании двух курсов, вскоре он получит и третий, следовательно, ему нетрудно будет устроиться так, чтобы зарабатывать на жизнь, пусть самую скромную сумму, в качестве секретаря у адвоката или у нотариуса или в качестве юрисконсульта, не бросая при этом учения. Она уже все обдумала и даже наметила точный план действий. Судья Алессандро связан давней, еще детской, а потом школьной и университетской, дружбой с одним представителем филиала крупной туринской фирмы, находящегося в Неаполе; пусть Франческо пойдет к этому человеку от имени судьи (такие словесные рекомендации никогда никто не проверяет): он скажет ему, что внезапно очутился перед необходимостью зарабатывать себе на жизнь, что его семья переехала в Пьемонт, что на руках у него вдовая мать, младшие сестры, да мало ли еще что, пусть говорит все, что угодно, но пусть объяснит, что ему необходимо жить и работать в Турине. Через несколько дней донна Лукреция сама напишет этому человеку письмо, тоже от имени судьи, и настоятельно попросит его пристроить куда-нибудь Франческо, а потом будет зорко следить за всей "корреспонденцией, благо почтальон приносит письма им на дом в то время, когда муж находится в суде. Если дело сорвется, она придумает что-нибудь другое: у нее в запасе десятки проектов.

Франческо был до того изумлен, что даже забыл заключить в объятия ту, которую он уже называл про себя своей любовницей, хотя ни разу не коснулся поцелуем даже ее щеки.

А сейчас, тяжело дыша, весь в поту, отбиваясь от слепней, лезет он на вершину холма, под соснами, малонадежными защитницами от льва-солнца, среди въедливых запахов. В спешке он выбрал неудобный подъем, пожалуй самый крутой. Он недостаточно тренирован для того, чтобы расхаживать в полдень по сосновым рощам. Он человек науки, и кожа у него белая, как у его матери. При каждом шаге он спрашивает себя, почему это донна Лукреция выбрала для их свидания среди всех прочих пещер - ведь известковый холм сплошь изрыт пещерами, - почему выбрала она пещеру, находящуюся ближе всего к оконечности мыса, иными словами такую, куда и ей и ему приходится добираться пешком гораздо дольше, чем до любой другой. От одышки он теряет свою обычную самоуверенность, которая, в сущности, держится на его давней привычке, не доверяя отцу, говорить медленно, сначала подумав, и дышать ровно.

Когда он вышел от судьи после третьего свидания со своей любовницей, еще не сорвав с ее губ ни единого поцелуя, судьба его была решена.

В Неаполе он отправился к другу судьи, тот встретил его приветливо, особенно еще и потому, что на него произвели самое благоприятное впечатление молчаливость и спокойствие Франческо, так выгодно отличавшие его от суетливых неаполитанцев. Недели через три он вызвал Франческо к себе: пришла не только весьма настоятельная рекомендация от донны Лукреции, но и письмецо от епископа города Фоджи, которое ей удалось получить через одну свою родственницу, а также ответ из Турина, благоприятный в принципе, но требующий кое-каких уточнений об образовании молодого кандидата. Словом, все шло точно так, как рассчитала его любовница.

Примерно с того же времени она стала его наваждением в снах, а не только в дневных мечтаниях. С самого раннего детства снилось ему всегда одно и то же: за ним гонятся, погони бывали самые различные - то он убегает по лестнице, но ступени уходят из-под ног; вот он на каком-то плато, и с каждым его шагом все ближе и ближе головокружительная крутизна; словом, неважно где и как, но только ноги становятся ватными, перестают повиноваться. Почти никогда не видел он лица своего преследователя, но в глубине души знал, знал смутно, как то бывает во сне, что преследователь этот - его отец, Маттео Бриганте. Иной раз удавалось мельком разглядеть пару маленьких, жестко глядящих глаз и тоненькую полоску черных усиков. И в тот самый миг, когда его преследователь, когда его отец, видимый или невидимый, готовился вот-вот схватить его, страх, который и был, в сущности, подспудным содержанием сна, достигал нечеловеческого предела. Странный это был страх, смешанный с острым физическим наслаждением, подобным тому, какое он испытывал, когда отец - длилось это до тринадцати лет - стегал его в наказание кожаным ремешком, вслух считая удары или заставляя сына считать их вслух, так как Бриганте держался убеждения, что ребенка необходимо наказывать строго, без чего его не воспитаешь, и что только из-за этих регулярных порок мальчик вырастет настоящим мужчиной, научится владеть собой и сможет отстоять отцовское наследство от адвокатов и нотариусов; ребенку надлежит вгонять закон под кожу. Когда страх достигал уже совсем нестерпимого накала, Франческо просыпался, чаще всего рывком, и чувство, испытываемое при этом, было подобно любви, мучительное и сладостное чувство.