Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия - Александр Костин

а) Почнемъ же, братіе, повѣсть сію от старого Владимера до нынѣшняго Игоря (здесь определяется эпоха, в которую написано Слово о полку Игореве).

b) иже истягнулъ умъ крѣпостію». (Истянул – вытянул, натянул, изведал, испробовал. Пожарский – опоясал ум крепостию; первые толкователи – напрягши ум крепостшо своею.) Истянул, как лук, изострил, как меч, – метафоры, заимствованные из одного источника.

с) «Наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя полки на землю Половецкую за землю Русскую. Тогда Игорь возрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, и рече Игорь къ дружинѣ своей: братіе и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти» – лучше быть убиту, нежели полонену. В русском языке сохранилось одно слово, где ли после не, не имеет силы вопросительной – нежели. Слово неже употреблялось во всех славянских наречиях, встречается и в «Слове о полку Игореве».

«А всядемъ, братіе, на свои борзыя комони, да позримъ синяго Дону».

Суеверие, полагавшее затмение солнечное бедственным знаменованнем, было некогда общим.

d) «Спала Князю умъ похоти, и жалость ему знаменіе заступи, искусити Дону великаго». – Слова запутаны.[162] Первые издатели перевели: «Пришло князю на мысль пренебречь (худое) предвещание и изведать (счастия на) Дону великом». «Заступить» имеет несколько значений: омрачить, помешать, удержать. Пришлось князю, мысль похоти и горесть знамение ему удержало. Спали князю в ум желание и печаль. Ему знамение мешало (запрещало) искусити Дону великого. «Хощу бо, рече (так хочу же, сказал), копие преломити копецъ поля Половецкаго, а любо испити шеломомъ Дону».

е) «О бояне, соловию стараго времени! абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени», т.е. «сплетая хвалы на все стороны сего времени». Если не ошибаюсь, ирония пробивается сквозь пышную хвалу).

f) «Рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы». («Четыре раза» говорят первые издатели… 5 стр. изд. Шишкова)[163]. Прочие толкователи не последовали скромному примеру. Они не хотели оставить без решения то, чего не понимали.

Чрез всю Бессарабию проходит ряд курганов, памятник римских укреплений, известный под названием Троянова вала. Вот куда обратились толкователи и утвердили, что неизвестный Троян, о коем четыре раза упоминает «Слово о полку Игореве», есть не кто иной, как римский император. Должно ли не шутя опровергать такое легкомысленное объяснение?

Но и тропа Троянова может ли быть принята за Троянов вал, когда несколько ниже определяется (стр. 14, изд. Шишкова): «Вступила дѣвою на землю Трояню, на синем морѣ у Дону». Где же тут Бессарабия? «Следы Трояна…», – говорит Вельтман[164]. Почему же?

g) «Пѣти было пѣсь Игореви, того (Олга) внуку. Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая; галици стады бѣжать къ Дону великому; чили въспѣти было вѣщей Бояне, Велесовь внуче!»

Поэт повторяет опять выражения Бояновы и, обращаясь к Бояну, вопрошает: «Или не так ли петь было, вещий Бояне, Велесов внуче?»

«Комони ржуть за Сулою; звенить слава въ Кыевѣ; трубы трубять въ Новѣградѣ; стоять стязи въ Путивлѣ; Игорь ждетъ мила брата Всеволода».

Теперь поэт говорит сам от себя не по вымыслу Бояню, по былинам сего времени. Должно признаться, что это живое и быстрое описание стоит иносказаний соловья старого времени.

h) «И рече ему Буй-Туръ Всеволодъ: одинъ братъ, одинъ свѣт свѣтлый, ты Игорю, оба есвѣ Святославичи; сѣдлай, брате, свои борзые комони, а мои ти готовы»[165]. Готовы – значит здесь известны, значение сие сохранилось в иллирийском словинском наречии: ниже мы увидим, что половцы бегут неготовыми (неизвестными) дорогами. Если же неготовыми значило бы немощеными, то что же бы значило: «… готовые кони – оседланы у Курска на переди»?

i) «А мои ти Куряне свѣдоми къмети».

Сие повторение того же понятия другими выражениями подтверждает предыдущее мое показание. Это одна из древнейших форм поэзии. (Смотри Священное писание).

k) «Кмети – подъ трубами повиты».

Г-н Вельтман пишет: «Кмет значит частный начальник, староста». Кметь значит вообще крестьянин, мужик. Кач gospoda stori krivo, kmeti morjo plazhat shivo. (Что баре наделают криво, мужики должны исправлять живо (словинск.))[166].

Несмотря на то что статья Пушкина «Песнь о полку Игореве», дополненная некоторыми его же замечаниями из других источников, благодаря неутомимым поискам первого пушкиниста П. В. Анненкова, комментирует всего лишь одну десятую часть текста «Слова», не отпускает ощущение, что это исследование и по сей день является едва ли не самым лучшим научно обоснованным анализом Песни. Замечание Пушкина о том, что, несмотря на усилия первых издателей («люди истинно ученые»), «…некоторые места остались темны или вовсе невразумительны», остается актуальным и поныне, по прошествии без малого двухсот лет[167], поскольку многочисленные «…толкователи наперерыв затмевали неясные выражения своевольными поправками и догадками, ни на чем не основанными».

Как в воду смотрел наш гений, поскольку за 200 лет научных и околонаучных, а то и вовсе любительских «исследований» – море, а воз, как говорится, и ныне там, а именно в конце XVIII – начале XIX веков. То есть количество «темных мест» осталось практически неизменным.

Многие исследователи этой статьи Пушкина уверенно утверждают, что во «Введении» Пушкин твердо высказывается в пользу подлинности древнего текста, поскольку поэт пишет:

«Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока…

Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А. Х. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности «Песни о полку Игореве». Великий скептик Шлецер, не видав «Песни о полку Игореве», сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением, и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!

Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться»[168].

Однако последующие рассуждения поэта о возможном авторстве «Слова» можно понимать двояко, то есть автором может быть как участник событий 1185 года, так и современник эпохи возрождения русской словесности, наступившей во второй половине XVIII века, поскольку под «дух древности» подделываться научились и весьма успешно, о чем сам же Пушкин и говорит, приводя соответствующие примеры.

Двусмысленно звучат некоторые фрагменты пушкинского «Введения», как то: «Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?».

А почему эта мысль не могла прийти в голову просвещенному современнику того же Мусина-Пушкина, разве обращение, скажем, современного поэта к событиям древней истории России является запретной темой? Хватило бы соответствующих знаний и таланта.

Пушкин решительно и весьма аргументировано отводит от авторства «Слова» Н. М. Карамзина, которого таковым считали некоторые скептики и даже в более поздние времена. В отношении Г. Р. Державина, о котором якобы Пушкин высказался столь иронически и даже уничижительно, дело обстоит совершенно иначе, ибо это не «историк», а Поэт. Выше уже отмечалось, что эта сомнительная вставка сделана неизвестно кем и неизвестно когда и принадлежать глубокому почитателю таланта «старика Державина» не может по определению, а значит, теоретически Державин мог претендовать на авторство «Слова».

Напомним читателю знаменитое пушкинское стихотворение «Воспоминание в Царском Селе», прочитанное юным лицеистом 8 января 1815 года на переходных экзаменах с младшего курса лицея (первого 3-летия) на старший.

Державину приятно было услышать в стихотворении, прочитанном Пушкиным, прямые переклички со «Словом о полку Игореве», над которым он и сам продолжал работать. Ниже приводятся ассоциации, выделенные известными пушкинистами при сопоставлении «Воспоминаний…» и «Слова», при этом соответствующие места стихотворения Пушкина выделены курсивом, а справа соответствующая текстовая аллюзия, навеянная «Словом о полку Игореве».

Воспоминания в царском селе

Навис покров угрюмой нощиНа своде дремлющих небес;В безмолвной тишине почилидол и рощи,В седом тумане дальний лес;Чуть слышится ручей,бегущий в сень дубравы,Чуть дышит ветерок,уснувший на листах,И тихая луна, как лебедь величавый,Плывет в сребристых облаках.

С холмов кремнистых водопадыСтекают бисерной рекой,Там в тихом озере плескаются наядыЕго ленивою волной;А там в безмолвииогромные чертоги,На своды опершись,несутся к облакам.Не здесь ли мирны дни велиземные боги?Не се ль Минервы Росской храм?[169]

Не се ль Элизиум полнощный[170],Прекрасный Царскосельский сад,Где, льва сразив, почилорел России мощныйНа лоне мира и отрад?Промчались навсегдате времена златые,Когда под скипетром великия жены[171]Венчалась славою счастливая Россия,Цветя под кровом тишины!Здесь каждый шаг в душе рождаетВоспоминанья прежних лет;Воззрев вокруг себя,со вздохом росс вещает:О стонати Руской земли,помянувше първую годину,и первых князей.«Исчезло все, великой нет!»И, в думу углублен,над злачными брегамиСидит в безмолвии,склоняя ветрам слух.Протекшие лета мелькают пред очами,И в тихом восхищенье дух.Он видит: окружен волнами,Над твердой, мшистою скалойВознесся памятник. Ширяяся крылами,Яко соколъ на вѣтрехширяяся.Над ним сидит орел младой.И цепи тяжкие и стрелы громовыеГримлютъ сабли о шеломы;летять стрѣлы каленые:Быти грому великому,итти дождю стрѣлами съДону великого.Вкруг грозного столпатрикратно обвились;Кругом подножия, шумя, валы седыеВ блестящей пене улеглись.В тени густой угрюмых сосенВоздвигся памятник простой.О, сколь он для тебя,кагульский брег, поносен!И славен родине драгой!Бессмертны вы вовек,о росски исполины,В боях воспитаннысредь бранных непогод!О вас, сподвижники,друзья Екатерины,Пройдет молва из рода в род.О, громкий век военных споров,Свидетель славы россиян!Преднюю славу самипохитимъ.Ты видел, как Орлов, Румянцеви Суворов,Потомки грозные славянПеруном Зевсовым победу похищали;Они же сами княземъславу рокотахуИх смелым подвигам,страшась, дивился мир;Державин и Петров героямпеснь бряцали[172]Струнами громозвучных лир.И ты промчался, незабвенный!И вскоре новый век узрелИ брани новые, и ужасы военны;Страдать – есть смертного удел.Блеснул кровавый мечв неукротимой дланиКоварством, дерзостьювенчанного царя;Кровавыя зори свѣтъповѣдаютъ…Восстал вселенной бич —и вскоре новой брани[173]Зарделась грозная заря.

И быстрым понеслись потокомВраги на русские поля.половци идутъ отъ Дона,Пред ними мрачна степь лежитво сне глубоком,Дымится кровию земля;И селы мирные,и грады в мгле пылают,Долго ночь мрькнетъИ небо заревом оделося вокруг,Леса дремучие бегущих укрывают,И праздный в поле ржавит плуг.Чръна земля подъ копытыкостьми была посѣяна,а кровию польяна.

Идут – их силе нет препоны,Все рушат, все свергают в прах,И тени бледные погибшихчад Беллоны*,В воздушных съединясь полках,В могилу мрачную нисходятнепрестанноИль бродят по лесам в безмолвии ночи…Но клики раздались!..идут в дали туманной! —Звучат кольчуги и мечи!..Смагу мычючивъ пламянѣрозѣ.Тогда по Руской землирѣтко ратаевѣкикахутъ.

Страшись, о рать иноплеменных!России двинулись сыны;Дѣти бѣсови кликомъполя прегородиша.Восстал и стар и млад;летят на дерзновенных,Сердца их мщеньем зажжены.И поостри сердца своегомужествомъ.Вострепещи, тиран!уж близок час паденья!Ты в каждом ратникеузришь богатыря,Луце жъ бы потятубыти,неже полонену быти…Их цель иль победить,иль пасть в пылу сраженьяЗа Русь, за святость алтаря

Ретивы кони бранью пышут,Усеян ратниками дол,За строем строй течет,За землю Рускую за раныИгорева, буегоСвятъславлича…все местью, славой дышат,Восторг во грудь их перешел.Ту пиръ докончашахрабрии русичи..Летят на грозный пир:мечам добычи ищут,И се – пылает брань;на холмах гром гремит.Прыщеши на вострѣламиВ сгущенном воздухес мечами стрелы свищут,И брызжет кровь на щит.

Сразились. Русский – победитель!И вспять бежит надменный галл;Немизѣ кроваве брезѣ…Но сильного в бояхнебесный вседержительЛучом последним увенчал,Не здесь его сразилвоитель поседелый[174];О бородинские кровавые поля!Не вы неистовствуи гордости пределы!Увы! на башнях галл кремля!..

Края Москвы, края родные,Где на заре цветущих летЧасы беспечности я тратил золотые,Не зная горести и бед,

За нимъ кликну Карна иЖля поскочи по Русскойземли, смагу людемъмычючи въ пламяне розе.И вы их видели,врагов моей отчизны!И вас багрила кровьи пламень пожирал!И в жертву не принеся мщенья вам и жизни;Вотще лишь гневом дух пылал!..

За нимъ кликну Карна иЖля поскочи по Русскойземли, смагу людемъмычючи въ пламяне розе.Где ты, краса Москвы стоглавой,Родимой прелесть стороны?Где прежде взоруград являлся величавый,Развалины теперь одни;Москва, сколь русскомутвой зрак унылый страшен!Исчезли здания вельможей и царей,Все пламень истребил.Венцы затмились башен,Чертоги пали богачей.А въстона бо, братие,Киевъ тугою, Черниговънапастьми…

И там, где роскошь обиталаВ сенистых рощах и садах,Где мирт благоухал и липа трепетала,Там ныне угли, пепел, прах.

В часы безмолвные прекрасной,летней ночиВеселье шумное туда не полетит,Не блещут уж в огнях брегаи светалы рощи:Все мертво, все молчит.Невеселая годинавъстала;тоска разлиясяпо Русскойземли.

Утешься, мать градов России,Воззри на гибель пришлеца.Отяготела днесь на их надменны выиДесница мстящая творца.Взгляни: они бегут,озреться не дерзают,Их кровь не престает в снегахреками течь;Бегут – и в тьме ночной их глади смерть сретают,А с тыла гонит русский меч.

О вы, которых трепеталиЕвропы сильны племена,О галлы хищные!и вы в могилы пали.О страх! о грозны времена!Где ты, любимый сын и счастья,и Беллоны,Презревший правды глас,и веру, и закон,В гордыне возмечтав мечомнизвергнуть троны?Исчез, как утром страшный сон!

В Париже росс! – где факел мщенья?Поникни, Галлия, главой.Но что я вижу?Росс с улыбкой примиреньяГрядет с оливою златой.Еще военный гром грохочетв отдаленье,Москва в унынии,как степь в полнощной мгле[175],А он несет врагу не гибель,но спасеньеИ благотворный мир земле.Мъгла поля покрыла…

О скальд России вдохновенный,Воспевший ратных грозный строй,В кругу товарищей,с душой воспламененной,Греми на арфе золотой!

Образ Бояна[176]Да снова стройный гласгероям в честь прольется,И струны гордые посыплютогнь в сердца.И ратник молодой вскипити содрогнетсяПри звуках бранного певца.

Известный пушкинист А. И. Гессен писал, что: «Пушкин, видимо, познакомился со «Словом» еще в самом начале своего творческого пути. Уже в «Руслане и Людмиле» он упоминает о Баяне», – приведя при этом несколько искаженные строки из знаменитой поэмы, —