Конец буржуа - Камиль Лемонье

— Они запретили мне читать… Какой ужас, правда?

— Вот как!

Ренье взял со своей полки целую пачку книг и бросил к ее ногам:

— Видишь, как надо поступать со всеми их запретами. Тут есть пикантные вещи… Читай все до конца, моя девочка, и хорошее и плохое. Мы с тобой уже порядочно хватили всей этой нечисти. Все это прогнило насквозь, от этого воняет стойлом и выгребной ямой. Дорогая моя, все это вши, которые пожрут последние остатки человеческого ума. И нам надо помогать им делать свое дело, надо читать эти книги. Эх, Монетт! Конец уже не за горами. Скоро все пойдет прахом! Чтобы выкормить жирных свиней вроде Антонена, всю землю обглодали так, что скоро видны будут ее кости. И тогда конец всей игре! Конец Рассанфоссам! Последний из людей вспорет нам брюхо и пожрет наши внутренности. Пусть они говорят что хотят, а ты читай себе, ублаготворяй свою изнеженную пороками душу, питай ее досыта всем человеческим распутством. Бери пример с меня, твоего брата. Я презираю всех на свете. Но никого я так не презираю, как себя. В этом моя сила. В горбе маленького Ренье заключено столько ненависти, что она могла бы взорвать весь мир. Видишь, моя крошка, в нашей семье мы оба с тобой уроды. Если бы только эти трусы, эти дураки, могли заглянуть мне в душу, они бы содрогнулись от ужаса!

Симона приложила палец к его губам и, насторожившись, вытянула шею. В глазах ее был испуг. Ей послышалось, что по лестнице кто-то идет.

— Тише, молчи, только что там, на лестничной площадке, в шкафу был человек… Он спрятался туда, когда я проходила. Ты понимаешь, тот самый!

Вся съежившись от страха, она крепко прижалась к груди горбуна и повернула голову к двери, как будто ждала, что кто-то вот-вот войдет. Потом на губах ее заиграла странная улыбка.

— Он пришел, чтобы жениться на мне, как и те. Он совсем черный. Недавно еще он приходил и принес детский гробик. Я ведь знаю, про меня говорят, что я сумасшедшая.

Ренье очень нежно провел своей длинной рукой по ее глазам.

— Спи, детка… Черный человек ушел. Но он еще вернется. Я его так же хорошо знаю, как и ты. Он был в комнате в тот самый день, когда у меня на спине появился горб.

Теперь она снова развеселилась и, смеясь, дергала его за усы, как будто радуясь своей шутке:

— Нет, это неправда… Он не из-за меня приходил сюда. Но уверяю тебя, он только что был на лестнице, я его видела. А ты так громко кричал, внизу могли услыхать. Я не хочу, чтобы они знали, что я здесь с тобой. Мне еще, чего доброго, запретят тебя видеть, так же как запретили читать. А ведь сидеть так, вдвоем, когда никто об этом не знает, куда интереснее.

Она опустила глаза.

— Как будто это наш с тобой грех.

Ренье взял ее за руки и притянул так близко, что лица их коснулись друг друга.

— Ах, вот оно что! Вот оно что! — пробормотал он, словно обращаясь к себе самому. — Да, им никогда не узнать твоей маленькой, похожей на струйку дыма души. Только я один вижу ее, я понял твою судьбу… Ни ты, ни я — мы ничего не можем с этим поделать, нас унесет отсюда порывом ветра. Вот до чего докатились Рассанфоссы — они начали заживо гнить. Ими уже можно кормить червей. Кто же наследники этой смрадной семьи? Антонен с его ненасытной утробой. Ожирение или худосочие да наши с тобою хилые души — вот от чего нам всем приходится подыхать. Думала ты когда-нибудь о том, есть ли у толстокожих Кадранов сердце? И есть ли оно у этого болтливого попугая Эдокса? Стоит только покопаться в них поглубже, и среди всей их глупости и грязи не найти ни одного чувства, ни одной мысли. Это попросту зверинец, где собраны самые низкие инстинкты, все разновидности эгоизма. Об отце уже нечего и говорить. Это не человек, а какой-то несгораемый шкаф, это пачка банкнотов, мешок с золотом, это финансовый король, который в конце концов разорится. Вся жизнь его состоит из платежей: до сих пор эти платежи всегда совершались и совершаются в срок, и так будет, пока дело не дойдет до последнего платежа — вместе с ним его фирма взлетит на воздух.

А Жан-Оноре! Этот ходячий свод законов! Человек с каким-то механизмом вместо мозга, этот ощипанный какаду, изображающий из себя адвоката! Этот тупица, который согласен, чтобы весь мир погиб, только бы ему не пришлось отказаться от своих пресловутых общественных устоев. Ты вот не знаешь, а ведь это он состряпал омерзительную свадьбу Эдокса с этой еврейкой, курицей с золотыми яйцами; Эдокс охотно поджарил бы ее сам, если бы только мог… Теперь вот мы стали аристократами, у нас в семье появились баронессы и виконты. А что за негодяй Пьебеф, этот мерзавец, этот гробокопатель! Все они что-то значат до тех пор, пока не явится последний заимодавец, чтобы получить по счету, и не заставит этих сытых людей, для которых жизнь — один сплошной кутеж, отдать все, что они отняли у других. Придет банкротство, а за ним — судебный пристав. Бабка наша Барбара говорит, что на все господня воля. Но бог это или дьявол, мне все равно. Я верю только в гроссбух, где мы проходим по графам дебета и кредита. Неужели ты думаешь, что эти люди могут что-нибудь понять в таких душах, как наши с тобой?

Он рассмеялся язвительным дребезжащим смехом. Потом пинком ноги он разбросал лежавшие возле Симоны книги.

— В конце концов, может быть, они и правы. Будь такой же продажною тварью, как остальные. Но прочтешь ты эти книги или нет, все равно все пойдет своим чередом. Зло в нас самих. Я ношу свой горб на спине, а у тебя такой же горб в душе.

Она отскочила от него и, приподняв подол юбки, стала проделывать какие-то па.

— Хочешь потанцевать со мной вальс, моя обезьянка? Нам будет веселее. Не хочешь? Ну раз так, я буду танцевать одна. Знаешь, я ведь так иногда целыми часами танцую у себя наверху. Говорят, это вредно, но мне от этого хорошо на душе!

Ее прозрачная фигурка стала медленно кружиться по комнате. Она повертывалась на носках, подняв руки ко лбу с блуждающим, безумным взглядом, едва слышно напевая какой-то полный щемящей и сладостной тоски припев, и по временам кончиками своих тонких пальцев отрывала лепестки от вплетенных в ее волосы маргариток, словно она собирала цветы в каком-то сказочном сне.

— Вот это тебе… Я их никогда никому не даю… Только тебе… Я никому не дам моих маргариток.

Она вдруг остановилась, вся окутанная парящей в воздухе легкой тканью; у нее закружилась голова, взгляд ее померк, она схватилась рукой за сердце.

— Послушай, может быть, смерть такая! Кружишься, кружишься — и потом уже ничего не видишь, не сознаешь.

А через минуту она уже хлопала его по щекам, смеялась и с лукавым и таинственным видом говорила ему, смеясь:

— Прощай, мой большой Ре, мой маленький Ре… Я назначила свидание там, в беседке. Только не ходи за мной, это моя тайна.

Туфельки ее застучали по ступенькам лестницы, и ее призрачное платье цвета сумерек и зари скрылось из виду.

Ренье стоял и смотрел на дверь, за которую улетела эта больная птичка, эта неслышная тень. И вдруг он стукнул себя пальцем по лбу.

— Вот откуда вся эта муть! — вырвалось у него.

XVI

Событие, которого давно уже ждали, совершилось. Стало известно, что молодой Провиньян попросил руки Сириль. Родители дали свое согласие. И вот однажды утром Жан-Оноре отправился за благословением к матери, точно так же как это сделал его брат.

— Я уже обо всем догадываюсь, — сразу же сказала старуха. — Ну что же, по-моему, в этом нет ничего плохого. Юноша этот, в общем, довольно славный, только немного изнеженный. Стоит только взглянуть, каких людей вводит в семью твои брат, и раздумывать не придется. Разумеется, твой будущий зять не герой, какими были твой отец и твой дед, Жан-Кретьен Первый. Но ведь господь создает таких людей, как они, только для того, чтобы положить начало династии. Он раскрывает пригоршню, высыпает семена, и каждое зернышко падает туда, куда ему суждено упасть. А потомству приходится только продолжать уже начатое дело.

— О чем бишь мы с тобой говорили? — вдруг спохватилась она, как будто выходя из какого-то забытья. — Ах, да, об этом молодчике, Леоне. Главное, что он тоже из промышленников, как и мы, и в жилах его течет трудовая кровь. В роду Провиньянов были лодочники, так же как у нас в роду были углекопы. Если Сириль не сглупит, у нее будет хороший муж.

Провиньяны, стихией которых была река и шлюзы и чье богатство действительно началось с покупки маленького грузового судна, вначале были очень бедны. На этом суденышке они жили, оно ходило вверх и вниз по реке, зафрахтованное купцами, и перевозило лес, кирпичи, пшеницу или уголь. После сорока лет упорного труда у них появились кое-какие сбережения. Тогда они смогли снарядить баржу и приспособили ее для перевозки грузов. Пара лошадей тянула эту баржу бечевой вдоль пологих берегов, среди тихих живописных мест, лишь ненадолго останавливаясь в городах и больших селах. Сын их, Эммануэль Провиньян, отец нынешних Провиньянов и глава рода, получил этот промысел в наследство и расширил его, сделавшись одним из самых крупных барочников в стране. Однако в скором времени быстроходные колесные суда стали вытеснять старый вид транспорта. Тогда Провиньян реорганизовал свое предприятие — вместо баржей он завел грузовые пароходы и благодаря этому мог уже легко конкурировать с другими судовладельцами. Наряду с этим он возродил свой родовой промысел, основав целую флотилию парусных барок, шлюпок и рабочих лодок. Он то отдавал их внаймы, то сам брал подряды на перевозку грузов и добился того, что стал совладельцем торгового дома Кук и К° — компании, которая в это время переживала пору своего расцвета. Когда он умер, его два сына разделили между собой эту флотилию барок и лодок, оцененную ни больше, ни меньше, как в полтора миллиона. Младший из сыновей, Жонатан, стал продолжать дело отца. Старший, Пьер-Жан, сделался главным компаньоном Куков, женился на дочери старого Кука, основателя этого дома, и после его смерти фирму стали именовать: «Торговый дом Кук, Провиньян и К°».