Судный день - Иса Гусейнов

Согнанные из завоеванных городов портные дни и ночи шили обмундирование для армии из привозных шелков, шерсти и бархата.

Цветовые различия строго соблюдались и в купеческих караванах, фуражных, продовольственных, трофейных обозах, следовавших за армией, и любой интендант мог в минуту определить, кому принадлежит тот или иной обоз.

Все это укрепляло порядок и дисциплину в армии, а местонахождение эмира Тимура в походе еще более поддерживало ее, ибо все, начиная от военачальников и до конюхов, зная, что они постоянно обозримы повелителем, ощущали себя так, как если бы все скопом помещались у него на ладони. К чувству всеобщей ответственности и страха примешивалось страстное желание отличиться в наступлении, начинающемся обычно тучей стрел черноодетых лучников и завершающемся селевым потоком пурпурноодетой конницы, чтобы получить из щедрых рук повелителя награду, присовокупив ее к списку наград, означенных на шейном ярлыке.

Но цветовой и линейный порядок, принятый в армии Тимура и укреплявший ее боеспособность, вместе с тем делал ее различимой и распознаваемой и для окружающего бурлящего мира, в котором то и дело возникали сообщества кочевых племен, мечущихся в обезумевшем мире в поисках безопасных пастбищ в стороне от войн и кровопролитий, сколоченные беглыми правителями захваченных крепостей войска из бродячего и разбойного люда, разбитые остатки некогда могущественных армий, военачальники которых искали союзников и соратников, и, соединившись, составляли грозную силу, которая вдруг скоропостижно рассыпалась и исчезала. Встречались тут и неведомые главари, неведомых сект, ищущие поддержки и покровительства. Как ни тщился эмир Тимур неожиданными бросками и частой переменой направления скрыть передвижение армии, чтобы сбить с толку враждебное окружение, это плохо удавалось, и ширванские дозорные, равно как и гасиды Фазла, несшие службу на вершинах каменистых гор от Нахичевани до Шемахи, выследили армию, и уже назавтра в полночь принц Гёвхаршах докладывал Ибрагиму, что карательный отряд в тысячу верблюдов уже вошел в Ширван, армия же Тимура движется по старой дороге вдоль Куры на Ширван.

Время было за полночь. Ибрагим, только что покинувший спальню государыни на женской половине ханеги, сидя в своей опочивальне в ночном колпаке и шелковом халате, выслушал сына, поспешно накинул красную мантию и с короной на голове спустился па первый этаж, в тронный зал. Лицо его горело; его бросало то в жар, то в холод.

Дворец был охвачен паникой. Царедворцы, столпившись в прихожей тронного зала, то и дело приоткрывали массивную дверь с перламутрово-серебряным изображением бычьей головы и раздвигали златотканый занавес, обращаясь к гуламам с просьбой доложить о них шаху.

Но шах никого не звал.

Весь город за дворцовыми воротами, начиная от кварталов Мейдан и Шабран и до парных башен Глазных ворот, далеко внизу был залит огнями. Даже на крышах караван-сараев, расположенных вокруг города, стояли люди, высоко подняв длинные прутья с горящей паклей.

Подойдя к окну тронного зала, Ибрагим оглядел море огней и благодарно подумал, что подданные его собрались в эту недобрую ночь, чтобы продемонстрировать свое единство с шахом-землепашцем. Шах, растроганный признательностью подданных, отчетливо осознавал немалые причины этой верноподданнической благодарности. Двенадцатилетний мир, лишь единожды нарушенный разбойничьим, грабительским набегом султана Ахмеда на святой Малхам, отмена и освобождение их от двадцати податей из двадцати пяти, принятых при Хушенке, возможность мирно возделывать свои пашни и сады, умножать поголовье скота, закладывать новые тутовники, открывать новые червоводни, шелкопрядильни, мастерские и лавки и беспрепятственно торговать таков был неполный перечень дарованных им благ. И шах был уверен, что в этот тревожный час они собрались, чтобы предложить ему свои жизни и выразить свою готовность к джахаду - священной войне. Великая любовь и слава на вечные времена, о которых он тайно грезил всю свою жизнь, радовали его среди тревог и забот так, что, и заметив белые хирги, в которые были почему-то одеты аснафы, знакомые ему в лицо, он продолжал витать в грезах. Зачитанный глашатаями во всех уголках Ширвана указ шейха Азама о хуруфитах не возымел действия, и с соизволения Фазла в Шемахе все чаще появлялись его мюриды, чтобы выдать белую хиргу хуруфитам, прошедшим стадию обучения, и белые хирги, все чаще появлявшиеся в городе вопреки высочайшему указу, примелькались всем. Возможно, поэтому люди в белых хиргах поначалу не очень беспокоили Ибрагима, но, присмотревшись внимательнее и увидев в свете факельных огней сплошную белоснежную толпу, он вдруг почувствовал озноб, сердце его сжалось в предчувствии беды и забилось редко и неровно. Чтобы подкрепить его, он хлопнул ослабевшими руками в ладоши и попросил у бесшумно подбежавшего юного гулама шербет.

"Неблагодарная чернь! Что вынуждает тебя идти за Фазлуллахом, растоптав мир и хлеб, которые тебе дал я?!" Больше всего ему хотелось сейчас выйти на дворцовую башню и бросить народу эти гневные слова. Но Ибрагим и в гневе не терял осторожности. Слова, рвавшиеся изнутри, были криком души, а сила Ибрагима в том-то и заключалась, что он умел подавить и хранить их в себе. Он не выкажет сейчас ширванцам ни своего гнева, ни отношения к Фазлуллаху.

Юный гулам подал на серебряном подносе пиалу с шербетом, и, отпивая маленькими глотками, чтобы унять сердцебиение, Ибрагим тихо спросил принца Гевхаршаха, вошедшего и ставшего, как обычно, за его правым плечом:

-- Они знают об указе Тимура?

Принц склонил голову:

- Да, шах мой.

Ибрагим застыл.

- Амин Махрам, сообщил?

- Нет, шах мой, тайный мюрид из стана Тимура.

Помолчав, Ибрагим кивнул на толпу за окнами:

- Для чего собрались?

- Оружия хотят, шах мой, - спокойно ответил принц.

- Оружия?! - вздрогнул Ибрагим. - Они хотят сражаться с Тимуром?!

- Нет, шах мой. Они хотят защитить Фазла.

У Ибрагима задрожала рука, в которой он держал пиалу с шербетом.

- Но разве защита с оружием в руках не означает сражения? - Он швырнул пиалу на поднос.

Гёвхаршах был, как всегда, совершенно спокоен.

- Дела проистекают из слов, шах мой. Мы сами поручились за безопасность Фазла в Ширване - напомнил он. - Фазл давно уже отправил послов в сторону арабского Ирака, дабы разыскать Кара Юсифа Каракоюнлу и приобщить к своему учению. У Кара-Юсифа, как мне сегодня сообщили, пятьсот тысяч туркменов-кочевников, и к нему съехались все военачальники, бежавшие из Гиляна, Урмии, Тебриза, Ардебиля и Хорасана. При них при всех стоят мюриды Фазла. В Тебризе также готовится восстание аснафа, и готовит его мюрид Фазла, известный под именем Ахи Гассаб. Все это делается для того, чтобы, как договорились, свергнуть в свой срок власть Мираншаха, отобрать у него тебризский трон, а весь Азербайджан, включая Карабах и Нахичевань, с центром в Тебризе отдать под твою власть. Если же мы нарушим обязательство, хуруфиты отвернутся от нас, и семилетние труды и политика моего шаха останутся бесплодны, а весь Азербайджан, включая Ширваи, перейдет во власть, союзников, вставших под знамя хуруфитов.

- Как ты сказал? Включая Ширван?!

- Да, шах мой! Согласно программе Фазла, Тебриз станет столицей царства справедливости, и если ты пойдешь против этой программы, то вместе с тебризским троном лишишься и ширванского... - Гёвхаршах помолчал, давая возможность подумать отцу, никогда не проявлявшему спешки и суеты в государственных делах, потом добавил: - Судьба и будущее наше зависят от преданности Фазлу, шах мой. Дай мюридам оружие защитить его.

Ибрагиму мучительно захотелось заглянуть в глаза сыну, но он не обернулся, чтобы, не показывать ему мертвенной бледности своего лица.

В последнее время его часто мучили сердцебиения, подозрительность и раздражение. В годы жизни под Шеки он испытывал такое состояние, когда замечал среди пришедших к нему аснафов и устабаши подозрительных лиц, подосланных, как ему казалось, Хушенком. Теряя самообладание и будучи на грани отчаяния, он искал утешения у друга сердечного, у жены, очевидице всех его невзгод и потрясений, которую он тогда еще называл государыней. "Подари мне еще одного сына, моя государыня, - говаривал он. - Мы живем в таком вероломном мире, что, кроме сыновей своих, я не могу никому довериться".

И когда жена приносила ему очередного сына, Ибрагим, не скупясь на расходы, собирал всех своих родственников по материнской линии на богатый пир под тем самым деревом на краю пашни, из-под которого его позже повели на трон, и, в мечтах своих уже сидя на этом троне, называл сыновей "столпами царства". А теперь вот самый старший, любимый и надежный из всех стал по вине отца столпом хуруфитской власти и в такой момент, когда Тимур ждет выдачи еретика и решается судьба Ширвана, просит оружия для защиты Фазлуллаха.