Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На кухне, повязав ее фартук, накачал примус, стал искать, из чего бы приготовить завтрак, припоминая, где что лежит, и поражаясь, как скудны припасы. Эх, надо было накупить в Париже всяких яств…
— Хозяин в доме?
Он обернулся. Ольга стояла, опершись о дверной косяк, кутаясь в халат.
— Я уже и забыла…
— Женуля ты моя, женуля. Ну, здравствуй!
— Хочешь гречневую кашу? С молоком?
— Боже мой, еще существует на свете гречневая каша? Да здравствует гречневая каша с молоком!
Он обнял ее и закружил по кухне, сбивая табуретки.
Какое счастье — вот так возвращаться в свой дом и чувствовать: все начинается сначала. И будто тебе и любимой твоей женщине уже не за сорок, а едва по двадцать… Нет, он ни от чего не отказывается в прошлом и не отказывается от своих лет, но чувствует себя сейчас двадцатилетним.
— Гречневая каша долго варится? — он прижал Ольгу к себе.
Уже за завтраком она спросила:
— А что дальше?
— Не знаю, не ведаю. Ничегошеньки. Радиограмма: «Срочно выезжай». Все бросил и примчался. Сейчас заявлюсь к Старику и выясню, — Уловил ее взгляд. — Попрошу его… Сколько можно… А уж отпуск-то наверняка обеспечен. Рванем на юг, поблаженствуем на солнышке.
Она устало улыбнулась:
— Оно бы куда как хорошо… А моя работа?
— Не подумал… Я даже не знаю, где ты теперь работаешь.
— Все там же, с Надеждой Константиновной.
— Замечательно! Передай ей самые сердечные приветы. Надежда Константиновна отпустит.
Он открыл шкаф. Его френч. Его гимнастерка. «Шпалы» в петлицах, ордена. Первое Красное Знамя он получил за Крым, второе — на Туркестанском фронте, за Бухару. Так и висят здесь с тех пор, как откомандировали его в «хозяйство» Старика.
— А что Кузьма?
— Слыхала, назначили командиром корпуса в Поволжье.
— А Николай?
— Заходил перед отъездом: заместитель командующего Сибирским округом.
— Где Василий?
— В Киеве. Тоже замкомандующего. Встретила не так давно. Спрашивал о тебе. Да что я могла сказать?.. А он просил передать: уговор остается в силе.
— Вот видишь… — Антон достал штатский, отутюженный, но обвисший полосатый костюм. — Поставлю вопрос ребром. Хватит! Я же боевой кадр!
Переоделся, глянул на себя в зеркало:
— Ну как?
— Лучше некуда… Ох, осточертел мне твой маскарад, дорогой мой муженек.
— Ничего, женушка, ничего! Теперь заживем мы с тобой, как все добропорядочные семейные люди!
Он решительно направился к двери.
Глава вторая
Главврач окружного госпиталя, давний знакомый — под Перекопом в бинты пеленал, — дотошно осмотрев, насупил брови, начертал нечто в пухлой книжице «Истории болезни». Приказал медсестре:
— Проводи, Алена. Сначала к невропатологу, потом к отоларингологу, к дерматологу…
— Направь уж и к гинекологу! — вскипел Блюхер.
— Ты, Вася, большой начальник, — главврач посмотрел на него поверх очков над багровой картофелиной. — Но тут самый большой начальник — я. И изволь подчиняться!
Он даже пристукнул карандашом по стеклу.
— У меня на носу маневры, а ты, Герасим, затеваешь… — взмолился Василий Константинович.
— Не буду предварять окончательный диагноз, но уже и сейчас могу констатировать, — врач привстал, больно ткнул пальцем в голую грудь пациента. — Сердце: не исключена острая стенокардия. — Ткнул в висок. — Давление!.. — Больно, как клешней, впился пальцами в плечо, повернул Блюхера к себе спиной. — А эта живопись?.. Хочешь получить заражение крови?
— Выпиши, Герасим, пилюль, вели, какую когда глотать, — честное слово, все проглочу.
— Нет, пилюлями не отделаешься: курс лечения в госпитале, в стационаре, а потом — санаторий.
— Ты с ума сошел! Я ж тебе втолковываю: маневры!
— Без тебя повоюют. Но если будешь беспрекословно выполнять все назначения, сможешь успеть.
Блюхер с трудом сдержался. Спорить бесполезно. На вид Герасим — деревенский мужичок, да еще этот сизый нос горького пропойцы, на самом же деле глотка в рот не берет, характер — железо, как его пальцы. Военный хирург. Профессор.
Он с трудом натянул китель. Вышел из кабинета вслед за медсестрой, торжественно несшей эту злосчастную, распираемую вклеенными листками анализов и лентами электрокардиограмм его «автобиографию», в прежние времена называвшуюся «Скорбными листами».
Знает он, что там, на этих листах, — не чернилами написано, а кровью и болью. «В области левого тазобедренного сустава спереди тянется рубец размером 30 сантиметров в длину… Подвздошная кость раздроблена и части ее удалены при операциях. Движения в области сустава ограничены во все стороны. При непродолжительной ходьбе появляется боль в пораженном месте…» Это еще в пятнадцатом году заполучил он восемь осколков от гранаты. После многих месяцев на лазаретной койке — дважды санитары отволакивали его в морг, посчитав, что солдатик уже отдал богу душу, — врачебная комиссия поставила крест на его службе, распорядилась, как тогда писалось, «уволить в первобытное состояние с пенсией первого разряда»… В апреле восемнадцатого, в кавалерийском бою с дутовцами, беляк достал его голову саблей. Благо, отделался шрамом на переносице. Потом — уже на Перекопе… На спине — рубец размером в две ладони. Вроде уже приноровился к нудной, неотпускающей боли. Да добавил Китай. Поход они начали в жесточайшую жару. В знойном, невыносимо влажном климате тропиков дали знать о себе все старые раны. Швы разошлись, загноились. Гнетущая боль усилилась. И прибавился нестерпимый зуд. Тело покрылось коростой — кожа северянина не принимала густых испарений чужой земли, укусов бесчисленных насекомых. Советский врач при группе советников растерялся перед такой напастью. Местные доктора шаманили, обмазывали пахучими, благовонными и зловонными, снадобьями, на какое-то время усмиряли боль и зуд, но излечить так и не смогли. Даже пользовали древней китайской иглотерапией — прокалывали тело в болевых точках серебряными иглами. Не помогало. Последний из целителей, покачивая шишкастой головой, изрек: «Болезнь не от внешних причин, а от внутренних — от нервов, неправильного обмена веществ и перебоев в самом организме». Но в войсках никто не должен был заметить его недомогания. Он требовал, чтобы советские инструкторы являли пример выносливости. Тем более он — главный военный советник. Ни в коем случае никаких паланкинов или прочих офицерско-милитаристских удобств. В общем строю! А коль в седле, так чтоб любо-дорого было смотреть!.. Сколько сотен верст пришлось отмерить ногами, чувствуя боль при каждом шаге…
Вернувшись из Китая, он подлечился. Думал, отделался от всего нестерпимо тяжкого, что случилось с ним там. Выходит, не отделался… Да и от памяти о недавнем не освободился. Так и нести этот груз. Неужто до тех пор, пока не «исключат из списков»?..
