Унесенные войной - Кристиан Синьол

Однажды июльским утром, когда Шарль с Матильдой готовились закрыть школу и направиться в Пюльубьер, их сын Пьер не смог подняться с кровати. У него очень болело горло, он с трудом глотал и жаловался на головные боли. Шарль отправился за доктором, но того не было на месте — он уехал по вызову на окрестные фермы. Вернулся он только к полудню. Ожидая его, Матильда все утро оставалась подле Пьера, охваченная сильной тревогой, думая, что, если его болезнь окажется заразной, ей нужно бы поберечь второго сына, Жака, родившегося два года назад. Она никак не могла решиться и ожидала только врача, немного успокоенная словами Шарля, что это обыкновенная ангина.

Старый врач Ла-Роша приехал в школу сразу же после своего возвращения в деревню, даже не пообедав. Это был невозмутимый старичок, имеющий постоянный доход от ежедневных вызовов к умирающим столетним крестьянам, не доверяющим традиционной медицине. Часто, когда его звали, было уже слишком поздно. Ему доводилось делать то, что было еще в его силах: смягчать страдания, к которым люди привыкли здесь, в горах, вдали от комфортной жизни.

Конечно, у Шарля и Матильды Бартелеми был совсем другой случай, они вызывали старого доктора при каждой детской болезни сыновей. Ведя бесконечный бой против столетних привычек и прибегая к «колдовству» в борьбе с болезнями и несчастьем, они стали хорошими друзьями.

— Что с нашим малышом на этот раз? — спросил врач, готовясь осмотреть Пьера и приближаясь к его кровати.

Ребенок был весь в поту, с трудом сглатывал слюну и едва мог говорить.

— Какая температура? — обратился врач к Матильде.

— Тридцать девять.

Матильда стояла возле Шарля, за спиной у доктора, удивляясь его хмурому лицу и требованию исследовать горло малыша ложечкой. Затем он прощупал горло и затылок ребенка и недовольное выражение его лица не ускользнуло от супругов.

— Это ангина? — спросил Шарль.

— Хотел бы я быть в этом уверен, — ответил врач, уложив ребенка в постель. — Скажите мне его точный возраст.

— Пять лет.

— А Жаку?

— Два года, — ответила Матильда.

И тут же тревожно добавила:

— А почему вы спросили об этом?

— Потому что их нужно изолировать друг от друга.

Матильда почувствовала, как подкашиваются ноги, оперлась на руку Шарля и спросила:

— Почему? Что случилось?

Врач ответил не сразу. Он уложил стетоскоп в футляр, поднялся, сделал им знак следовать за ним в кухню, где открыл свои опасения:

— Я еще не совсем уверен, но есть подозрение, что это дифтерия.

— Нет, это невозможно, — запротестовала Матильда.

— Увы! Здесь она случается довольно часто.

Оправившись от шока, Шарль поинтересовался:

— Что мы должны делать?

— Я бы советовал изолировать малыша. Так безопаснее. Надо доверить его какой-нибудь бездетной семье, например.

— Моим родителям в Усселе? — предложила Матильда.

— Да, почему бы и нет. Но выезжайте сегодня же.

— Я отвезу его, — сказал Шарль.

— А для Пьера, если это действительно то, что я подозреваю, антибиотики и изоляция на тридцать дней.

— Его нужно госпитализировать? — в отчаянии спросила Матильда.

— Нет. Не прямо сейчас. Он может быть источником заражения. Но если в домашних условиях не справимся, возможно, придется так и поступить.

Все знали, что эта болезнь все еще иногда имела летальный исход в детском возрасте, несмотря на прогресс в развитии послевоенной медицины.

— Я зайду вечером, — произнес врач, — но отвезите быстрее младшего сына в Уссель, так будет лучше.

Как только врач ушел, Шарль отправился к мэру одолжить его автомобиль, и тот позаимствовал его с радостью, ибо ни в чем не мог отказать своему секретарю. Матильда осталась наедине со старшим сыном, терзаемая мыслью о предстоящей долгой разлуке с Жаком, с которым не расставалась надолго со дня его рождения. Так как в Ла-Рош не было аптеки, Шарлю приходилось ездить за лекарствами в Уссель. Ожидая мужа и доктора, Матильда сидела у изголовья больного ребенка и с ужасом наблюдала за его тяжелым дыханием, поднимала его, чтобы облегчить страдания, протирала ему лоб, считала часы до возвращения Шарля. В тот день он не вернулся до сумерек. К счастью, врач опередил его.

Доктор зашел навестить больного, как и обещал. С хмурым видом он сделал ребенку укол и ушел, как показалось Матильде, в сильном беспокойстве. И она снова осталась наедине с тревогой, слушая, как трудно дышать ее сынишке, чувствуя, что в ее жизни начинается самый сложный этап. Даже приезд Шарля в десять вечера не уменьшил ощущения опасности, страха возможной потери ребенка, уже зарождавшегося в сознании и еще усиливаемого найденной в журнале статьей о тревожных показателях смертности во Франции из-за дифтерии в послевоенный период.

В первую ночь, расположившись на стульях по обе стороны кровати, Шарль и Матильда не смыкая глаз следили за Пьером, слушали его тяжелое дыхание, усаживали его, затем снова клали в постель, вытирали лоб, с точностью соблюдали прописанные врачом указания о приеме лекарств. Врач взял за правило наведываться в их дом по три раза на день.

В последующие ночи, устав до изнеможения, они договорились спать по очереди, но одиночество в темноте и тишине было невыносимым. Особенно тяжело приходилось Матильде, сильно скучавшей по своему второму сыну, и в эти тревожные моменты, когда Пьер начинал задыхаться, она вскакивала, хватала его на руки в молчаливом призыве, и ее наполнял страх намного больший, чем пережитый за все время войны. Тогда она бежала в комнату к Шарлю и умоляла его побыть с ней. И они снова оставались бок о бок у кровати сына, не в состоянии даже заговорить.

Дни шли, и заключения врача были все менее оптимистичны. Однажды ночью, ближе к двум часам, Шарлю и Матильде показалось, что их сын умирает от удушья, и решено было положить его в больницу. Снова пришлось просить машину у мэра и отправляться туда, где риск обострения еще более увеличивался. Приняв решение, на следующий вечер они также засыпали рядом с сыном, но уже в номере отеля, находящегося возле больницы.

Прошло две недели, а болезнь все не отступала. Силы Пьера, как и у Шарля с Матильдой, были на исходе. Наступил ужасный день — понедельник, Шарлю с Матильдой никогда его не забыть. Медсестры и врач не покидали палату их ребенка. Два раза Пьера считали мертвым, но затем удавалось привести его в чувство. К вечеру приступы прекратились. Следующей ночью было только два приступа удушья. А утром ребенок открыл глаза.

— Если так будет продолжаться, — сказал врач, лечивший Пьера со дня его прибытия, — может быть, ему станет легче.

Шарль и Матильда не очень верили в это, во всяком случае, не верили, что ребенок сможет быстро поправиться. Но Пьеру дышалось уже легче. Казалось, температура начала спадать. Следующей ночью он просыпался только один раз. Затем температура резко понизилась. Они выиграли бой, но какой ценой: Пьер исхудал до невозможности, его лицо казалось обглоданным болезнью. Матильда и Шарль не стояли на ногах после этих бессонных ночей, от измотавшей их тревоги, заставившей забыть обо всем, что существовало вокруг, — о школе, о Пюльубьере, об ожидавшем их отпуске.

Через неделю они отбыли в Тюль с целым и невредимым Пьером, не осмеливаясь верить, что этот кошмар наконец-то закончился. Однако же лето царило в высоких холмах — лето, тепло, свет и вечернюю негу которого им было некогда заметить раньше. Им казалось, что мир был так же прекрасен, как и всегда, но лето придавало ему особую прелесть. Вернувшись в Пюльубьер, вновь забрав домой Жака и любуясь зеленью высокогорья, они прожили эту августовскую пору в непроходящем ощущении нависшей опасности. Несмотря на красоту елей под удивительно глубокими небесами, несмотря на радушный прием Франсуа и его семьи, они знали теперь, что даже без войны вокруг было множество угроз, о которых они так легкомысленно забывали.

— Мы постарели, — однажды вечером признался Шарль, когда они брели по дороге из Сен-Винсена, под оживленный шорох листьев в порывах ветра, разгоняющего обеденную жару.

— Да, — вздохнула Матильда, — мы состарились.

А проходя под грандиозным навесом из великолепных буков, в которых играли уходящие лучи солнца, добавила едва слышно:

— Совсем не годы приносят старость, а страдания, которые мы испытываем.

Франсуа давно пообещал Алоизе взять ее с собой куда-нибудь далеко. Хотя бы однажды в своей жизни ей стоит увидеть что-то, кроме лесов плоскогорья. Ему никак не удавалось выполнить это обещание, поскольку не позволяла работа, и к тому же путешествия требовали непозволительных затрат. Однако этой осенью Франсуа понял, что пришло время исполнять обещанное. Ему было пятьдесят девять, а ей пятьдесят восемь. Он боялся, что потом сил может уже не найтись.