Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

— Ты еще дома? — слышу в трубке бархатные нотки голоса Игоря Шелеста.

— Какой порядочный человек выходит из дому раньше четырех? — вспоминаю фразу одного из героев Уальда.

— Как насчет пообедать вместе?

— Прекрасная идея, — воодушевляюсь я, — знаешь, давным-давно ничего не ел.

— В таком случае жду тебя в «пескаре».

Конечно, пообедать Игорь может и без меня, от этого аппетит у него не ухудшится, но почему бы не составить компанию хорошему человеку, тем более что обед этот ни к чему не обязывает. Пока не обязывает.

Поэтому ловлю машину и уже через пятнадцать минут иду по главной аллее парка, миную колоннаду памятника Александру Суворову, который раньше назывался памятником просто Александру Второму, и вхожу на открытую веранду ресторанчика под названием «Море». Его мы давно окрестили «Харчевня „Три пескаря“». Вход внушительно перекрывает фигура в белой куртке с жирными пятнами на животе; она расположилась как раз под табличкой «Вход в пляжных костюмах запрещен».

— Не напирайте, гражданин, — приветствует меня скромный труженик общепита, — свободных мест нет.

На мне длинные брюки, поэтому криминала за собой не чувствую и с достоинством спрашиваю:

— А вот за тем столиком, видите, так всего один товарищ сидит?

— Столик заказан, сейчас люди подойдут.

— Ну, считайте, что один уже подошел.

Он переводит взгляд на Игоря, тот командно кивает, и тут же разглаживаются начальственные морщины на невысоком челе белой куртки, лицо приобретает доброжелательный оттенок, и с ноткой уважения он бормочет:

— Проходите, пожалуйста, приятного аппетита…

Судя по тому, с какой скоростью уничтожается здесь съестное, аппетит поголовно у всех приятный. А раз хорошо клиентам, то обслуживающему персоналу еще лучше.

— У меня здесь встреча, так что извини, — Шелест жестом предлагает присесть рядом.

— А если найдутся желающие занять свободные места за твоим столиком?

— Не волнуйся, за троечку этот цербер ляжет костьми, но никого к нам не пустит.

— А потом настучит об этой встрече…

— Ты какой-то издерганный стал. Разве настоящие люди будут обсуждать громкие дела в какой-то забегаловке? Все хочу тебя спросить, Андрюшка к тебе не заходил?

— Нет, вообще давно его не видел.

— А если он у меня появится, что передать?

— Скажи, что соскучился. Сколько ему стукнуло?

— Пятьдесят, но держится молодцом, как молодой совсем.

— Ты смотри, я думал, что он все-таки моложе. В общем, передавай привет.

— Слушай, давай на футбол сходим.

— Ты знаешь, я футболистов не люблю.

— Отчего так?

— Много лет назад был в Харькове на соревнованиях. Пошли мы с Сеней Капраловым в ресторан. А там табличка на дверях, вроде той, что здесь, мол, в джинсах вход запрещен. С дураками спорить бесполезно, поворачиваем назад, а тут смотрим — мимо швейцара спокойно прошел в зал Леня Буряк во «Вранглере», тогда еще просто мастер спорта. Швейцар перед ним чуть ли не по стойке «смирно» дверь распахивал. Узнал. А вот Сеню Капралова, чемпиона мира и Олимпийских, заслуженного мастера спорта в упор не увидел. Так что не люблю я футболистов; к тому же выбрыки они себе позволяют какие хочешь: чуть что — плюнул на тренера, на команду — перешел в другую. Попробовал бы боксер так себя вести — канул бы в неизвестность. А тут, любой кандидат… Да что говорить, недавно читал сборник фельетонов, старый, там «Звездная болезнь», Нариньяни писал. Мол, ату футбольную звезду Стрельцова, зарвался, получил двенадцать лет, всем урок на будущее. Стрельцов плевал на фельетон и на эту книгу, срок полностью не отмотал, продолжал играть. А правдолюбец Нариньяни вскорости и сам сгорел…

— Дела давно минувших дней, — выслушал мой монолог Игорь. — Значит, футбол откладывается.

— Значит так. Пойду домой. Посплю пару часиков.

— Три часика, — уточнил Игорь, бросив взгляд на свой «ролекс».

— Будь здоров, — сказал я и прошел мимо цербера, сдерживавшего наплыв посетителей мощным корпусом.

Придя домой, я действительно завалился спать: Игорь будет через три часа, и я должен отдохнуть перед разговором с ним, потому что дал согласие помочь реализовать орден Андрея Первозванного за не такую уж бешеную цену, какой может показаться кому-то пятьдесят тысяч рублей.

19

…Работай, работай, — посылал мозг короткую команду измученному телу, — работай! — шевелил губами я, пытаясь заглушить нарастающую боль в левой ноге: как будто вселилась в мышцу какая-то злая сила словно, застрял там невидимый осколок, который не нащупать и глазу рентгена, и рассекает тело острющей бритвой да так, что хочется взвыть, сбросить маску, распластать ножом короткие белые брюки, вскрыть ногу и извлечь эту ни на секунду не отпускающую боль разбитыми пальцами правой руки, свободной от перчатки. Работай, работай — продолжаю отдавать команду рукам и ногам, отбиваю очередную атаку противника, контратакую, уклоняюсь от ответа, отступаю, на мгновение забывая о рассекающей ногу боли и тут же вспоминаю о ней: соперник громко топнул ступней о дорожку, поднял руку, и судья останавливает поединок…

— А у тебя за это время ничего не изменилось, — огляделся вокруг Игорь, — тем не менее — еще год долой из жизни. Все по-прежнему, разве что меняются календари. Повесишь, кажется, еще привыкнуть не успел, а уже выбрасывать пора. — Шелест еще раз вздохнул и легонько щелкнул пальцем по розовому заду натурщицы с календаря «Монтана», разлегшейся на капоте автомобиля.

— Знаешь, я часто слышал выражение: время работает на нас, но только сейчас понял, что время постоянно работает против нас, что ни день — ближе к могиле. Спасибо, Игорь, помог разобраться в самой сути жизни.

— Положите ваше спасибо в мой карман, — резюмировал Шелест, и мы рассмеялись. Именно эту фразу выдал представитель горгаза моим соседям в нашем присутствии несколько лет назад. Да, Игорь не зря подчеркивал, что память у него идеальная.

Шелест достал из заднего кармана джинсов пластмассовую мыльницу и открыл ее. В слабых лучах солнца блеснули бриллианты.

— Первый российский орден, учрежденный Петром, — с гордостью сказал Игорь.

— Допустим не первый, — возразил я, — бриллианты появились на Андрее только в 1797 году, а насколько мне известно, царь Петя умер несколько раньше.

— Орден учрежден в 1698 году, его девиз «За веру и верность», — продолжил Игорь таким торжественным тоном, что могло показаться, будто он собрался пришпилить его на мою майку с американским флагом, которую я продолжал носить, несмотря на огромные старания местного телевидения.

— Игорь, давай оставим историю в покое. Ты сейчас наградишь меня информацией о лентах, статусе, звезде. Кстати, где звезда?

— Звезды нет.

— Это меняет дело. Хотя орден с мечами, а значит цена его максимальна, но я думал, что и звезда входит в этот комплект.

— И, конечно, ты думал, что звезда с мечами, лучи и бортики украшены бриллиантами…

— Нет, конечно, тогда цена была бы круче, но на восьмиконечную серебряную, откровенно говоря, рассчитывал.

— Я лишнего не прошу. По каталогу Алексеева он стоит…

— Алексеев твой сумасшедший. Не зря его малоразвитый каталог никто всерьез не воспринимает, поэтому раздарил он свой титанический труд и кочует тот по городам и весям, смущая нестойкие умы, заражая их жадностью. Сорок, больше не выжмешь.

— Ты так говоришь, будто собираешься сам купить его.

— Не собираюсь, но сам пойми, если сумма уменьшается, значит больше взять нельзя. Кстати, уменьшается моя доля — пять процентов.

— Пять процентов я тебе еще не предлагал.

— Предложишь, потому что никуда не денешься. Или я не прав?

— Прав, но зачем же так грубо?

— Может быть и грубо, но мне не нравится, что ты корчишь из себя мецената, осчастливившего своей подачкой несчастного раба рыночных отношений. Ты прав, орден твой, но сбыт мой и ответственность перед клиентом — моя. Так сколько?

— Пятьдесят. Иначе нет смысла.

— Пусть так. Мои условия ты знаешь. Орден чистый?

Игорь обиженно смотрит на меня, дескать, вроде не дурак, а глупость несет. Придется удивить его еще больше.

— Как попала к тебе эта бляшка?

Игорь от удивления чуть на пол не садится: назвать бляшкой Андрюшку еще куда ни шло, но задать такой бестактный вопрос мог только наивный дилетант, а таковым назвать меня нельзя даже при большом желании.

— За окном довольно прохладно, — задумчиво тянет Шелест, — а у меня такое впечатление, что ты перепарился.

— Видишь ли, сынок, — торжественно отвечаю я с некоторой долей горечи в трагически звучащем голосе, — хочу поведать тебе одно старинное предание. В некотором царстве, в некотором государстве жил да был один король. Странно, не правда ли, король, а живет в царстве? Но не это главное. Не военными подвигами прославился этот король, а своей страстью собирать разные побрякушки, статуэтки, картинки. И жил в этом царстве некий герцог, который также увлекался приобретением разных бляшек, досок и прочей ерунды. Это было давным-давно и на подобные забавы никто особого внимания не обращал. Король действительно пылал неподдельной страстью к этим предметам, а герцог собирался со временем переехать в заморскую страну и поэтому все свои приобретения с оказией переправлял туда. И вот однажды, когда король уехал с войском в соседнюю державу, чтобы пополнить свое собрание, кто-то очень уверенно грабит его фамильный замок. Король, естественно, огорчился: пропала уникальная часть собрания с Анями, Володями, Жорами и Андрюшей. И в гневе, подозревая, что этот набег — дело рук герцога, он объявляет чрез трубадуров: если герцог не вернет принадлежащие ему сокровища, то он сделает все, чтобы герцог смог увидеть столь милую ему сердцу заморскую страну, скажем, только со стороны Аляски. Разгневанный герцог посылает к королю своих телохранителей, которые зачитывают ему послание: дескать, ваше величество, своими неумными речами вы подрываете мой фамильный авторитет, а посему придется наложить на вас штраф в размере десяти тысяч золотых. Если ваше величество откажется сегодня заплатить эту сумму, то завтра она удвоится. В гневе наш король сорвал со стены алебарду и чуть было не зарубил посланцев, но те вовремя взяли ноги в руки и поспешно удалились. Продолжать это старинное сказание или хватит?