МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ №13 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - Леонид Платов

Получаса не прошло, как баржа снова была на плаву, и траление возобновилось.

Это и видел со своего мостика румынский капитан. А Григоренко стоял с ним рядом и по выражению лица понял: сомнениям и колебаниям отныне конец, румын надежен. Будет тралить, пока последнюю мину не подорвет на Дунае!..

И опять из редеющих сумерек доносится голос Кичкина.

— Красиво, да, — говорит он задумчиво. — Отчасти трудовой энтузиазм в годы пятилеток напоминает. Я сейчас представил себе Караваева на стройке. Он, может, до войны и работал на стройке. Допустим, это была плотина и он телом прикрыл щель в плотине, а тут вспомнил и… Но все же, Петрович, это трудовой подвиг. Не боевой, учти, трудовой!

— А война и есть труд. До сих пор не понял еще?

— Пусть. Но где атаки? Где разведка боем? Где, наконец, сам бой? Ответь? Я же штурман, черт меня возьми! — За борт, описывая длинную дугу, летит окурок. — Зачем я здесь? Что делать штурману на Дунае, где всем, как известно, заправляют лоцманы и водят суда по своим домашним ориентирам — по какой-нибудь корове, которая в полдень неизменно пасется на мысу.

— Неостроумно с коровой!

Уже совсем рассвело. Видны унылые поля, посеребренные инеем. Он и на вантах, и на палубе, и на прибрежном камыше, который полег от ветра. Холодный воздух тоже напоминает о приближающемся ледоставе. Вскоре Дунай побелеет, затвердеет, и движение кораблей по нему прекратится до весны.

А наверху тем временем наступают. Стремительно продвигаясь вместе с войсками, Краснознаменная имени Нахимова Дунайская флотилия одним плечом своим подпирает Второй Украинский фронт, другим — Третий Украинский. Две бригады бронекатеров — Державина и Аржавкина, — чередуясь, высаживают десант за десантом в тылу врага, по кускам обламывают его оборону на Дунае. А с берега моряков-дунайцев поддерживает артиллерийскими залпами батальон огневого сопровождения Пасмурова.

Пылкому воображению Кичкина три эти командира, Державин, Аржавкин и Пасмуров, рисуются русскими богатырями — наподобие васнецовских.

А где же место тральщиков?

Увы, они очень отстали от бронекатеров, старательно-педантично убирая с фарватера вражеские мины.

Скучное ли занятие — тралить? Нет, конечно. Не назовешь его скучным, если каждую секунду рискуешь подорваться. Однообразное, выматывающее душу — так будет вернее!

Но главное, проходя с заведенными тралами одно и то же место по нескольку раз, тральщики продвигаются не так быстро, как хотелось бы нетерпеливому Кичкину.

Он сердито закуривает новую папиросу.

— Ну не обидно ли, скажи! Зыбков, одного со мной выпуска, к Державину получил назначение! Опять кому плохо? Мне. К Державину, это надо понимать! На бронекатера! В освобождении Белграда участие принимал! А я что? За полторы сотни километров от фронта телепаюсь взад-назад с тралом за кормой. Одно только и слышишь: «По местам стоять! Вправо-влево не ходить!» Фу! В приказах Верховного командования Левитан чуть ли не каждую неделю называет военных моряков Державина, а о нас, Петрович, что-то не слыхать в эфире!

— Услышат еще.

— Дожидайся! А биография-то у Державина! Мне Зыбков рассказывал. Был пограничником на Дальнем Востоке, водолазом, боцманом. На подготовительных курсах его вызвали к доске, велели «а» в квадрате написать. Он взял да и вывел букву, а потом обвел ее квадратом. Но все преодолел, закончил военно-морское училище. И теперь гляди: командир бригады бронекатеров, Герой Советского Союза, признанный мастер десантов! Мне нравится, когда у человека такая биография — чтобы взлеты были и падения, тогда интересно.

— Опять заносит тебя! Какие же взлеты и падения у минера? Первое его падение обычно и последнее…

— Насчет падений я фигурально. Но у нашего капитан-лейтенанта, я уверен, успокоительно-прямолинейная биография. Все, понимаешь, приплюсовывалось одно к одному, как в старое время капиталец округлялся — по копеечке да по рублику.

— А у тебя не прямолинейная?

— Что ты, Петрович! У меня роковая биография.

— Да ну?

— Верно говорю. У некоторых, знаешь, происхождение — всю жизнь борются со своей анкетой. У других фамилия плохая, например, Заяц. Хотя есть, кажется, такой летчик-герой — Заяц. А у меня дата неудачная.

— Какая дата?

— Рождения. Не вовремя родился. Вот в романах пишут: герой проклял день своего рождения. А я лично не день — год. Мне бы на три — четыре года раньше родиться, тогда как было бы хорошо.

— Почему?

— Тогда я к началу войны кончил бы училище, оборонял Ленинград или Севастополь или служил на Севере. Не прозевал бы войну.

— Война не кончилась.

— Скоро кончится. У меня, знаешь, друг был, вместе учились в десятилетке. Он выбрал гражданскую специальность, поступил на философский факультет, а я — военно-морскую, поступил в училище имени Фрунзе. И вот пожалуйте! Он с первого курса в ополчение ушел и воюет. На три года меня обогнал! Теперь кто он и кто я? Мне до него рукой не достать! Он трижды орденоносец, оборонял Москву, сражался на Курской дуге, освобождал Минск. Философ, понимаешь? А я? Кто я такой?..

Скорбный вздох.

— И то до смерти рад, что хоть к концу войны подоспел. Все же легче. А то бы спросил кто-нибудь: «Что вы, товарищ Кичкин, делали во время Великой Отечественной войны? Учился на военного моряка? Вот как? Выходит, профессиональный военный, а были только свидетелем, современником войны? Нехорошо! Некрасиво, Кичкин!»

Вдруг Петрович протяжно, с хрустом зевает.

— Ну, Гена, отвел душу? А теперь слушай команду: по койка-ам! Я что-то, знаешь, подустал. Да и тебе с восьми на вахту.

— И не говори! Как подумаю, что утром снова начнется: «Заводи трал! Сохраняй строй уступа! Подсекай мину!»

— Ну-ну! Послезавтра мы к Железным Воротам подойдем. Да ты развеселись! Название-то какое: Железные Ворота! А что у тебя дальше на карте?

— Горы Катаракты, — неохотно отвечает Кичкин. — Ворота — это только вход в Катаракты.

— Вот и протиснемся через эти Катаракты. А потом опять равнина, раздолье. И до Белграда уже рукой подать. Как городок-то, забыл, называется — за Катарактами?

— Молдова-Веке…

Палуба пуста.

Всей своей темной слитной массой надвигается сверху Дунай. Он в белой рамке инея. Плакучие вербы на берегу присыпаны инеем, поля застланы белесым туманом. Утро на Дунае начинается трудно, медленно.

Это же не просто осень, это поздняя осень, конец октября…

О! Никогда не забудет Петрович названия маленького города по ту сторону Катаракт. И не он один. Все в бригаде до конца дней своих будут помнить Молдова-Веке, потому что там встретят их частые тупые удары взрывов и горящая, стремительно несущаяся навстречу вода…