Заклятие (сборник) - Шарлотта Бронте

Не могу описать последовавшую сцену; не могу даже припомнить ее отчетливо. Мои чувства были в полном смятении. Все ринулись к камину, посыпались восклицания, многие тянули руки с теплыми словами приветствия, но громче всего звучал буйный хохот обоих подобий, словно глас трубы в грохоте водопада. Наконец шум немного улегся, и я смог оглядеться.

Мэри стояла перед ними, переводя взгляд с одного на другого, лицо у нее было взволнованное, растерянное и счастливое. Она недолго оставалась в сомнениях. Один из двоих внезапно заключил ее в объятия, и она, с рыданиями припав к его груди, прошептала:

– Так Заморна – безраздельно мой! Он всегда меня любил! Кунштюк всего лишь исполнял свой долг! Могу ли я, Адриан, смею ли я надеяться на прощение?

Он поцеловал ее в лоб; она, вспомнив, что все глаза устремлены на них, смущенно отвернулась и, высвободившись из его объятий, отошла в нишу, где осталась сидеть, вполне счастливая доказательствами верности и любви своего супруга и повелителя. Вальдачелла, как я должен называть теперь новообретенного брата, следил за невесткой глазами; уголки его губ тронула ироничная усмешка. Он подошел к мисс Лори, взял у нее маленькое, похожее на газель существо и шагнул к герцогине.

– Хм, – проговорил он, выгибая брови. – Вы как-то сказали, что девочка очень, очень похожа на своего недостойного отца, – сказали с глубоким и самым печальным вздохом. Помнится, я, как оракул, предрек, что когда-нибудь это сходство перестанет вас огорчать. Так ли это? Ответьте «да», Генриетта, или я никогда вас не прощу!

– О да, конечно! – воскликнула герцогиня, хватая прелестную крошку и ласково ее целуя. – Теперь я еще больше люблю маленькую Эмили за то, что у нее глаза Заморны!

– Вальдачеллы, правильнее сказать, – поправил он. – А вот и еще один претендент на вашу любовь!

К ним как раз подбежал Эрнест.

– Папенька, папенька! – воскликнул он. – Мне теперь можно называть вас папенькой при всех? А Заморну – дядей? А эта дама поедет с нами в замок Оронсей? Она такая добрая, и больше не плачет, и наверняка жалеет, что сердилась на маменьку.

Его отец улыбнулся и отошел к прочим гостям. Я побежал за ним.

– Брат, – сказал я, – ты еще не поговорил со мной. Это не ты пришиб меня в карете, когда мы возвращались с похорон Альмейды?

Вместо ответа он взял мою руку и стиснул в том же мягком, выразительном пожатии, которое в свое время так разбередило мое любопытство.

– Дорогой, дорогой Эрнест, – продолжал я, – думаю, я буду любить тебя куда больше, чем Артура.

Он скривил губы и презрительно меня оттолкнул.

Теперь со всех сторон все настойчивее и громче звучали требования разъяснить удивительную и пока еще не раскрытую загадку. Кузины, тетушки, дядюшки и все остальные теснились вокруг близнецов, забрасывая их сотнями вопросов: «Почему секрет сохранялся так долго? Зачем вообще было это скрывать? Кто такая герцогиня Вальдачелла? Где они с мужем живут?.. и так далее, и так далее».

– Пощадите нас, Бога ради! – воскликнул Заморна. – Если вы помолчите, я расскажу что смогу. Полной ясности не обещаю, но все, что я знаю, вы услышите. Встаньте в круг. Элиза и Джорджиана, отступите шага на два. Юлий, хватит дурачиться с малышками. Хелен, давай ко мне. Сесилия, подойди к Уильяму Перси. Нечего краснеть, я ничего конкретного не имел в виду. Миллисент, душа моя, никто о тебе не заботится – сядь вот тут, рядом с моей теткой. Юлий, черт тебя раздери, прочь с дороги! И вы тоже, Эдвард Перси! И нечего задираться, сэр! Можете стращать Вальдачеллу, если у вас такое настроение. Эффи, моя чаровница, убери с лица это изумленное выражение, и локоны тоже убери. Джулия Сидни, тетя Луиза, Агнес, Катарина, Фицрой, Мария, Лили, моя императрица Зенобия, ну-ка все разом – два шага назад!

Когда восстановилось некое подобие порядка и тишины, Заморна начал излагать нижеприведенные объяснения. Он стоял, прислонившись к каминной полке, а Вальдачелла сидел рядом, готовый в любой миг встрять с поправками и дополнениями.

– В такой же день, ровно двадцать два года назад, мы с братом вступили в этот полный тревог и радостей мир. Который был час, отец?

Герцог Веллингтон улыбнулся, слыша такой вопрос от юного великана и видя, как другой сын, ничуть не меньше ростом, глянул на него вопрошающе.

– В девять часов и пять минут пополудни восемнадцатого июля тысяча восемьсот двенадцатого года, – ответил он, – двух юных джентльменов, которым предстояло порознь и совместно явить миру образ одного негодника, представили мне в качестве принцев Веллингтонии.

Заморна фыркнул и продолжил:

– Так случилось, что Юлий, с обычной своей наглостью, меня опередил. Всего на несколько минут, однако это давало ему право первородства. Итак, он был Исавом, а я, хоть и не Иаков, будь моя мать Ревеккой, а отец – Исааком, охотно поменялся бы с ним старшинством.

– Кто бы сомневался, черт тебя дери! – перебил Вальдачелла. – Давай скорее, или я вырву бразды из твоих рук. Собственно, я так и сделаю. Леди и джентльмены, – сказал он, вставая, – при рождении мы были схожи как две капли воды: носы-пуговки в точности одного размера, глаза-блюдца равного диаметра, орущие рты неотличимой формы и одинаково вишневого цвета.

– Я тебе сейчас так съезжу по губам, что они станут еще краснее, а их форму вообще никто не узнает, – ответил Заморна, толкая Вальдачеллу обратно в кресло. Юлий, впрочем, сесть не захотел, и начался борцовский поединок.

– Тигрята! – промолвил мой отец полусердито, полувесело. – Никто из вас не достоин произнести в приличном обществе трех слов кряду. Изабелла, разними этих драчунов, а я пока доскажу то, что они толком не начали. Как сказал один из них (не знаю который), при рождении они были столь схожи, что тогдашние мамки-няньки путались не хуже нынешних. В миг их рождения страшная буря разразилась над городом, Морнингтонским замком и даже над всей Веллингтонией. Я помню, что когда впервые взглянул на юных принцев, их лица озарила молния; вместо того чтобы закричать, они открыли глаза и наморщили миниатюрные бровки, словно бросая вызов стихии. Всю ночь ветер, гроза и дождь ревели, грохотали и били по зубчатым зданиям Морнингтон-Корта. Тот, кто верит в знамения, наверняка задумался бы, однако я не забиваю себе голову такой чепухой – ха, Зенобия, как великолепно вы хмуритесь! – посему отправился в постель – спокойней, миледи, спокойней – и попытался уснуть – уж это-то, Зенобия, не преступление? – по крайней мере когда немного улегся шум, поднятый явлением на свет этих двух джентльменов.

Была глухая полночь, самый ведьмовской час, все смолкло, все дремало, за исключением стихий и, возможно, новорожденных отпрысков, когда раздался оглушительный стук, сопровождаемый яростным звоном колокольчика. Кто-то бил в дверь так, что замок содрогался до основания. Потом я услышал оклики часовых, торопливую поступь привратников и скрежет поднимаемой решетки: очевидно, припозднившегося гостя впустили. Последовали долгие препирательства. Судя по шумной брани и проклятиям, челядинцы, проснувшись от шума, сочли, что стучится не иначе как важная персона, и увиденное не оправдало их ожиданий. Я слышал, как старый шотландский гвардеец, сенешаль двора Джейми Линдсей, отец Гарри, канцлера моего сына («Хм, хм!») восклицает на родном наречии: «Гнать его взашей! Ишь удумал, голоштанник, босяк, нищеброд! В кармане – вошь на аркане, а туда же, колотит в дверь, будит порядочных людей, сенешалей двора, гвардейцев его величества, беспокоит миледи и принцев! Выкинуть его вон, пусть сдохнет в канаве!»