Кольцо князя-оборотня - Екатерина Лесина

– Сам видел, с чем работать приходится…

Васютка на мгновение вспомнил, что он видел, и враз ко всем аппетитным запахам добавилась одна весьма неаппетитная «лесная» нотка.

– Чего побелел? – поинтересовался Ромашев, прихлебывая колу. – Кстати, думаю, убили твоего клиента не сразу… Я, конечно, пока еще не закончил, но… В общем, имеем выбитые зубы, пару сломанных ребер, и колено повреждено, скорее всего, огнестрел, но пули нету, а времени прошло порядком.

– Пытали?

– Скорее да, чем нет. Ну, кому надо выбивать зубы мертвецу?

– Чтобы не опознали? – предположил Васютка.

– Ну… Не знаю, тебе виднее, а я это только так, на вопросы отвечаю…

Сделка состоялась. Ядвига была прекрасна и невинна, точно первый снег, Эльжбета Францевна горда собой, а Алексей задумчив. Он объявит о собственной свадьбе вечером, князь соизволил ввести Луковского в курс дела, и странно, но Федор был благодарен ему за эту малость. Кажется, он еще поздравил Алексея, пробормотал что-то насчет будущего счастья и многочисленного потомства.

Церковь дышала холодом и сыростью, но Федор не ощущал ни того, ни другого. Он тонул в голубых глазах невесты и был почти счастлив. Ядвига – настоящая красавица. Ядвига – достойная графиня.

Эльжбета Францевна позволила себе всплакнуть. Как мило. Алексей с несвойственной ему трогательной нежностью сжимал тонкие пальчики Элге. Крохотные, удивительно прекрасные снежинки сыпались с неба, и Федору хотелось смеяться и плакать одновременно.

– Ты прекрасна! – шептал он в розовое ушко жены, та краснела и счастливо улыбалась. Ее ладошка дрожала в его руке, словно испуганная дикая птица.

Птица-Элге. Птица-мечта. Чудесная птица князя.

Наваждение проходит быстро, и Федор снова любуется Ядвигой. Милое дитя.

– Мы уедем, – обещает он. – Скоро.

– В Петербург?

– В Петербург.

Эльжбета Францевна мнет кружевной платочек. В малом зале уже накрыт праздничный ужин. Возможно, и хорошо, что нет гостей, не нужно притворяться, развлекать беседой толстую и одышливую супружницу какого-нибудь местного аристократа, пока ее муж танцует с Ядвигой. Или с Элге…

Сегодня танцев не будет. Федор смело обещает своему златокудрому ангелу, что в Петербурге она сможет танцевать столько, сколько захочет. Он готов пообещать ей весь мир и себя самого в придачу. Он счастлив. Глупо, безумно счастлив, наперекор всем сомнениям. Или причиной тому густое, будто вода из болота, вино, которое Эльжбета Францевна услужливо подливает в бокал зятя. Федор пьет. Вино вкусное и пахнет свободой. Ему ведь обещали свободу. В голове шумит, и голубые глаза внезапно чернеют. Черный цвет предрекает беду.

Ведьмин рог предрекает беду.

Курица, которая кричала петухом, предрекает беду.

Урганские топи предрекают… И волчья пасть скалится с печати, князь постоянно трогает перстень, точно опасаясь потерять. Пускай. Федору все равно, он уедет. Обманет и ведьму, и оборотня. Пусть проклятая Крепь остается князю. Не жалко.

В супружеской спальне пахло сушеными розами и вином. Ядвига лежала, обеими руками вцепившись в тонкое одеяло. Должно быть, ей страшно.

– Не надо бояться, любимая. – Федор протянул ей бокал. Чудесный напиток избавит ее от страха, подарит иллюзию счастья, и они вместе улетят далеко-далеко. Князь ошибался, на чужих крыльях отсюда не вырвешься, нужно иметь свои.

– Ну же, милая… – Федор хотел сказать что-нибудь ласковое, но не сумел придумать ничего подходящего. Кажется, он был слишком пьян, чтобы думать.

Однако, к несчастью, он был пьян недостаточно, чтобы не понять – невеста не была девственницей. Его все-таки обманули. Значит, вот что собирался рассказать князь.

Или не собирался.

Ядвига молчит, закусив губу. Хоть бы заплакала, хоть бы придумала, сочинила какую сказку, он бы поверил, просто чтобы не потерять уважение к самому себе. Графиня. Ангел. Прекрасное создание. Теперь понятно, отчего в доме нет гостей. Не из-за зловредной старухи, не из-за мифического проклятия, а из-за того, что его милая женушка позволила скомпрометировать себя, и об этом стало известно.

Федор рассмеялся. Он искал супругу, которая бы соответствовала его положению, его имени, его роду… Что ж, Ядвига соответствовала. А в Петербурге о маленьком изъяне юной графини Луковской никто не узнает.

– Мы уедем? – спросила она. Пообещать? Нет уж, Федору противно было находиться рядом с этой женщиной. Еще утром он восхищался ее красотой, еще утром был счастлив и, вероятно, через некоторое время, уже там, в столице, сумел бы забыть и о позорном договоре, и о Крепи, и о язвительно-надменном князе с его неуемной страстью и прогрессирующим безумием. Но сейчас… Господи, да его же купили, приобрели, точно жеребца на аукционе. Хмель слегка приглушил боль и обиду, но не настолько, чтобы заснуть.

Внизу, кажется, оставалось вино. Ядвига, спасибо ей и за это, не стала перечить мужу. Пожелала спокойной ночи. Дура. Боже, ну какая же она дура. И он дурак.

Вино внизу оставалось. Вино, полуоплывшая свеча в медном подсвечнике, и князь. Сидит с закрытыми глазами, но не спит. Федор кашлянул.

– Я говорил ей, что ничего не случится. – Алексей открыл глаза и жестом пригласил присесть.

– Кому? – Хотя и так понятно, Эльжбете Францевне, кому же еще. Выходит, не зря она его вином потчевала, вот только Федор выпил мало.

– Матушке, – подтвердил догадку князь. – Она боялась, что ты можешь выместить свой гнев на Ядвиге. Но ты же не станешь мстить своей жене?

– А кому еще?

– Больше некому. – Алексей задумчиво потер подбородок. Что означают его слова? Он убил человека, опозорившего сестру? Тот отказывался жениться, и тогда князь… Выпитое вино мешало думать логично, и Федор выпил еще.

– Он не был дворянином. Учитель танцев, заезжий павлин, который умел красиво говорить и красиво танцевать. Ядвига для такого легкая добыча. Глупа, наивна, влюбчива. Она не понимала, что делает. О связи стало известно, перед матушкой захлопнулись все двери, а о сестре пошли нехорошие слухи. Я настаивал на женитьбе, бог с ним, с титулом, но этот подонок оказался женат.

– Ты его убил?

– А ты бы что сделал? Он потерялся в болотах. Исчез бесследно. – Князь налил вина и себе. Теперь, ночью, вино казалось черным-черным, точно глаза Элге. А вкус как у тухлой воды. Или Федору снова мерещится?

– У Ядвиги богатое приданое, но даже оно не спасло. Не поверишь, в Петербурге подобный скандал простили бы, но у нас… О, все только и говорили что о сестре и том мерзавце. Я, не раздумывая и не сомневаясь, убил бы его еще раз. Тысячу раз, только чтобы помочь ей. А она плакала, говорила, будто любит его. Хотела убежать.

– И давно… это случилось?

– Прошлой зимой. Сейчас Ядвига успокоилась, поняла, что натворила, и даже прощения просила и у матушки, и у меня. Но ничего не изменишь. – Алексей поднес ладонь к пламени свечи, близко, словно хотел единолично завладеть рыжим огоньком. Ему, наверное, больно.

– Тогда мне было еще больнее, – пояснил князь. – Когда ты появился, Эльжбета Францевна решила, будто… это шанс. Не для нее, для дочери, единственной дочери. Она пошла на обман ради Ядвиги.

– Оправдываешь?

– Не знаю. Я люблю Элге и готов ради нее умереть и убить, если понадобится, а матушка любит Ядвигу еще сильнее.

– И ради кого из них ты молчал?! – отчаянный крик Федора всколыхнул тьму.

– Ради матушки. Ради сестры. Ради Элге. Ради себя. Скорее всего, ради себя. – Алексей сжал руку в кулак. Разжал. Снова сжал. Он будто искал противника, чтобы ударить, выместить гнев, но не находил и потому заставлял себя успокоиться.

– Помнишь, с самого начала, когда ты приехал… я про оборотня сказал, а Ядвига начала кричать, будто видела? Некрасиво вышло, но я тогда был не в себе… Она пыталась спасти любовника, поселив его в… в Крепи. Никто не заметил. Мало людей. Слуг мало. Я искал его, а он все время был рядом и твердил ей о любви. Она потом врала, будто он – оборотень.

Федор, стиснув зубы, старался думать о вине. Красном, густом, лишающем памяти и рассудка. Его невеста прятала в доме любовника и врала, врала, врала… Ему все здесь врут. Даже князь.

– Если тебе нужно с кем-нибудь подраться, то я к твоим услугам.

– Проклятие! Ненавижу!

– Она не заслужила ненависти. Она ошиблась. Один раз в жизни. Я виноват, я должен был уследить, уберечь, а вместо этого… Слишком занят был. Ослеп.