Неживая вода - Елена Ершова

– А не хотите ли шоколада в дорогу? – подкатила к Игнату розовощекая, похожая на пышку женщина. Ее большая хозяйственная сумка трещала по швам от разнообразных лакомств.

– Не хотим, – лукаво отозвалась Марьяна и обвила Игната руками. – Нам и без шоколада сладко.

Она засмеялась, и Игнат последовал ее примеру. Торговка насупилась, отошла.

– А все же я рада, что ты решил ехать со мной! – промурлыкала девушка, мягкой ладонью оглаживая Игната по спине, отчего ему становилось так хорошо и тепло, словно после долгих месяцев зимы наконец-то выглянуло весеннее солнце. – И ты только не смейся, – задумчиво продолжила Марьяна, – но я даже благодарна… да-да! – она повысила голос, – благодарна всему, что случилось! Ведь иначе я бы не очутилась тут с тобой.

Она потянулась, чтобы поцеловать его, и Игнат ответил на поцелуй. От жара и сладости, от воспоминаний о совместных ночах в животе начало зарождаться маленькое солнце.

– Глупая я, да? – выдохнула Марьяна.

Игнат засмеялся.

– Выходит, мы с тобой два сапога пара, – отшутился он. – Меня в Солони вечно дурачком славили.

– Не понимаю отчего. Какой же ты дурачок? Ты умный да добрый.

«Как же, добрый», – подумал Игнат и вспомнил, как кровью окрасилось под его кулаком лицо грабителя. Но стыда не было, а была только уверенность в своей силе и правоте.

Кто-то дернул его за рукав.

– Дя-яденька пан… – прогнусил несчастный ребячий голос.

Игнат опустил глаза. Рядом, задрав голову, стоял чумазый и рыжий мальчишка в большом, не по росту, ватнике и протягивал что-то в немытой ладошке.

– Купи часы, дя-яденька пан, – жалостливо повторил пацан. – Крале своей купи!

– Вот я тебе сейчас покажу, какая я краля! – сдвинула брови Марьяна.

– А ну, дай посмотреть! – Игнат протянул ладонь.

Мальчишка отодвинулся и с неодобрением поглядел на парня.

– Ты сначала купи, – проворчал он. – А потом и рассматривай сколько хошь.

Теперь рассмеялись оба – Игнат и Марьяна. Девушка прицокнула языком:

– Каков хитрец! – и, подобрев, спросила: – Как тебя зовут-то?

– Сенькой кличут, – ответил мальчик.

Марьяна покопалась в кармане шубейки, достала липкую, завернутую в бумажку карамельку:

– Держи, Сенька.

– Спасибо, пани.

Он быстро засунул конфету в рот, будто боялся, что сейчас ее отнимут, огляделся воровато, но не ушел, а снова дернул Игната за рукав.

– Пан! А часы все равно купи! Смотри, какие блестючие!

Сенька поднял руку повыше, и часы завертелись, засияли на тонкой серебряной цепочке.

– Да что ж ты будешь делать! – всплеснул руками Игнат. – Репей какой… Они ж не женские!

– А ты для себя купи, – не сдавался Сенька. – Хорошие часы! Заграничные.

– Откуда у тебя такие?

– Так батя мой промышляет. – Мальчик передвинул за щекой подаренную конфету, шмыгнул носом. – Обещался, что коль не продам – такого ремня всыплет… у-у! – Он вздохнул и снова протянул тягучим голосом попрошайки: – Купи, дя-яденька пан!

– Да купи ты эти часы, ради бога! – не выдержала Марьяна. – Вишь, чумазый какой… Поди, ему дома несладко.

– Сколько просишь? – как заправский купец, рисуясь перед девушкой, осведомился Игнат.

– Три червонца всего! – обрадовался Сенька.

Игнат полез было за кошельком, но на полпути передумал.

– Три! – с возмущением воскликнул он.

– Дай ему два, – вмешалась Марьяна. – И хватит.

Игнат молча вынул из кошелька мятые бумажки, сунул в грязную ладошку.

– Держи, грабитель, – проворчал он. – Два червонца за часы, которые, поди, и подделка, и не ходят вовсе.

Принял от мальчика товар, покрутил, поднес к уху и услышал мерное потрескивание механизма.

– Обижаешь, пан, – по-взрослому протянул Сенька, быстро пряча купюры в карман. – Часам этим сноса не будет. Батя мой сказал, что откуда достал их, там много диковинок. А эти век ходили и еще столько же будут.

Было видно, что он доволен сделкой, и, отбегая, помахал Марьяне худой ручонкой. Девушка улыбнулась и прижалась к Игнатову плечу щекой.

– Хорошенький какой, – задумчиво проговорила она. – Хотела бы я такого же…

Окончание ее фразы потонуло в пронзительном свистке поезда, который темно-зеленой гусеницей неспешно приближался к перрону. Игнат поспешно засунул часы в карман и перекинул через плечо сумку с припасами – личных вещей ни у него, ни у Марьяны не было, и, в отличие от прочих пассажиров, они путешествовали налегке.

«Неужели все закончилось? – подумал Игнат. – Сейчас мы сядем в поезд и навсегда уедем в новую жизнь. Может, и к лучшему».

Он вздохнул и снова потрогал висящий на шее амулет, но теперь все происшедшее казалось сном. Нехорошим сном, который следовало забыть.

Он подсадил Марьяну на высокий порожек вагона, шагнул за ней следом.

– Долго ли нам ехать?

– Сутки до Перевесенки, а там сделаем пересадку в направлении Гласова, еще денек – и дома.

– Далеко забрались, – улыбнулся Игнат.

Он прошел по узкому проходу вагона, сверяясь с билетом. Рядом в плацкарте оказалась пожилая чета, которая безуспешно пыталась забросить тюки на багажную полку.

– Позвольте помогу!

Игнат поднял перевязанный ремнями куль, закинул его наверх и отодвинул подальше к стене для верности.

– Спасибо, сыночек, – заулыбалась старушка. – Ишь, богатырь какой!

Она подмигнула Марьяне:

– Твой?

Девушка зарделась и отвела глаза.

– Что ж мне ответить? – шепнула она Игнату.

Он засмеялся:

– Отвечай как есть!

Они расселись по местам. Старики принялись распаковывать аккуратно уложенные в фольгу кусочки колбасы и вареную картошку в мундире. Марьяна тоже положила рядом бутерброды и упаковку чая.

– А все же мне не верится, – вслух сказала она. – Даже не верится, что мы вот так, вместе, сидим сейчас в поезде и едем домой. Может, это сон?

– Сон кончился, Марьян, – ответил Игнат. – Только сейчас началась реальность.

Он потрепал ее по плечу и поцеловал в теплый висок.

Старичок тем временем выглянул в окно и покачал головой.

– Уж два часа пополудни, а все не едем. Задерживаемся, что ли?

Игнат вспомнил, что у него тоже есть часы, и вынул из кармана. Блеснула посеребренная крышка с выгравированным узором. Игнат откинул ее щелчком ногтя и уведомил всех:

– До двух еще пять минут, деда. Если, конечно, мои не врут…

И замолчал, застыл на месте. В вагоне похолодало, а в животе заныло, скрутило узлом внутренности от нахлынувшего страха. Потому что на крышке Игнат увидел гравировку – птицу с человечьей головой, увенчанной короной. То самое изображение, что встретилось ему в жилище ведьмы и вензель с которого в точности повторял рисунок на металлическом амулете, подаренном чертом.

Часам этим сноса не будет.

Руки Игната задрожали. Он не сразу почувствовал, как Марьяна настойчиво теребит его за плечо:

– Что с тобой, Игнаш? В порядке?

Он сглотнул вставший в горле ком, согласно опустил отяжелевшую голову:

– В… порядке.

И захлопнул крышку. В висках дробными молоточками стучал пульс.

Мимо прошла молоденькая проводница с просьбой к провожающим освободить вагоны. Игнат отвернулся к окну, пытаясь справиться с волнением, и увидел, как мимо прошмыгнула знакомая рыжеволосая голова.

«Батя мой сказал, что откуда достал их, там много диковинок».

Игнат привстал, но в окне уже никого не было. Марьяна взяла его за руку и, неправильно истолковав его порыв, произнесла мягко:

– Не волнуйся, теперь у нас с тобой все будет хорошо.

– Да, – сказал он и выпростал руку. – Будет.

И шагнул в проход. Марьяна потянулась следом, крикнула:

– Куда ты?!

– Я сейчас, – отозвался Игнат, продираясь через выставленные ноги и сваленные в кучу, еще не разобранные тюки. – Мне надо… догнать того мальчика.

– Какого мальчика? Поезд уже отходит!

Он остановился в проходе, растерянно оглянулся через плечо. Марьяна застыла, прижав к груди ладони, глядя на Игната широко распахнутыми, оторопевшими глазами. Темная коса лежала на плече мертвой змеей.

– Ты меня прости, Марьян, – мягко произнес он. – Виноват я перед тобой, только перед другой я виноват еще больше. Не могу я с тобой поехать сейчас.

– Как же так… – прошептала она, глаза наполнились слезами.

Такой в последний раз и запомнил ее Игнат.

– Я тебя найду! – прокричал он, соскакивая на перрон. – Обязательно найду, слышишь? Прощай и не держи на меня зла!

Локомотив взревел, как раненый зверь. Ударил в небо крученый дымный столб, окутал Игната серым туманом. Туман поглотил и перрон, и поезд, уносящий в своем теплом нутре растерянную, плачущую Марьяну. Все это казалось теперь неважным.