Классический ислам. 600-1258 - Густав Грюнебаум

Не мешает также отметить рост влияния относительно многочисленного «интернационально мыслящего» среднего класса в культурной сфере. Расширение международной торговли шло рука об руку с развитием банковского дела. О масштабах деловой активности и о размерах накопленного капитала можно судить на основании связей, существовавших между отдельными банкирами и аббасидским правительством, а также по документам о конфискациях. Прибыль вкладывалась в земельную собственность, хотя, чтобы избежать постоянно исходившей от правительства угрозы конфискации, владельцы капиталов тайно хранили определенные суммы у друзей и клиентов или вкладывали их в принадлежавшие им предприятия.

Исламская теория налогообложения делала затруднительной точную оценку городских доходов. Пошлины, налог на торговые сделки и прочие сборы, строго говоря, были незаконными. «Государственный кредит» был неизвестен, и поэтому во времена кризисов практически было невозможно избежать насильственного посягательства на частную собственность, особенно когда эта мера применялась против должностных лиц, которые, как вообще считалось, могли приобретать богатство только незаконными способами. Из-за технических возможностей того времени сфера деятельности органов управления была строго ограничена, и поэтому государство было вынуждено отдавать на откуп сбор налогов что ложилось тяжелым бременем на население. Оно должно было не только выплачивать обычные налоги, которые исчислялись крайне произвольно из-за того, что межевание земли с позднеклассического времени ухудшилось (проблема, которая досаждала и византийской администрации), но и обеспечивать прибыль поя откупщика. По отношению к сборщику налогов горожанин оказывался в более благоприятном положении, чем крестьянин, которому, кстати говоря, земля вообще не принадлежала: он обрабатывал ее на основе системы музараа, получая оборотный капитал от землевладельца и отдавая ему за это определенную, часто очень большую, часть урожая. Ставки платежа тщательно вычислялись в соответствии с качеством земельного участка (меняясь в зависимости от того, существовало ли там искусственное или естественное орошение, хорошо ли он был обеспечен водой, использовался ли под сад или под посевы сельскохозяйственных культур) и с размерами урожая.

Однако государство и его военные правители все больше нуждались в деньгах, а это слишком часто мешало намерениям законодателя. С переходом власти в руки военных владельцами земли в провинциях все чаще становились командиры, не живущие в своих имениях; естественно, что они не были заинтересованы в составлении долгосрочных планов. Они часто ухитрялись отделываться от своих налоговых обязательств путем замены хараджа на ушр, в результате чего разница, примерно четыре пятых суммы хараджа, возвращалась к ним. Возникнув в конце IX в., эта система нанесла значительный ущерб как продуктивности земли, так и государственной казне. Примерно к 920 г. военные издержки достигли по меньшей мере трети государственных доходов, если судить по сохранившимся данным о бюджете Халифата на 918–19 г. и по размерам солдатского жалованья: пехотинец получал почти в три раза, а кавалерист –– в шесть раз больше, чем неквалифицированный работник. Вследствие неслыханного расточительства халифского двора расходы на общественные работы, такие, как содержание в исправности улиц и пограничных крепостей, составляли бесконечно малую величину.

Вначале в Халифате существовало двойное денежное обращение: на византийском западе был принят золотой стандарт, на сасанидском востоке – серебряный; отношение динара к дирхаму было равно 10: 1, позднее обычно 12:1, но иногда цены на серебро падали, и тогда серебро стоило в 20, а то и в 50 раз меньше золота. Около 900 г. золотой стандарт победил; за рубежом динар неизменно котировался так же высоко, как византийский солид. Влияние исламского денежного обращения прослеживается в каролингскую эпоху; об этом свидетельствуют клады монет, найденные даже в Скандинавии. Принятие золотого стандарта нанесло известный ущерб восточным провинциям; экономически они истощались к выгоде центра, что было следствием раздробленности Халифата. В свою очередь, Багдад, сохранявший преимущества в качестве столицы империи, нес значительные расходы на содержание армии и органов управления. Однако, чем более ослабевала власть халифа, тем более эти расходы отягощали остальные провинции. Это был порочный круг: возраставшая ненадежность провинций делала необходимым увеличение армии, а изыскать для этого деньги можно было только путем повышения налогов что неизбежно усиливало сепаратизм провинций. К этому следует добавить уменьшение доходов от государственных имений и управлявшихся государством отраслей промышленности (в том числе от производства драгоценных тканей, являвшегося государственной монополией), которые имели, особенно в Египте, огромное экономическое значение; объяснялось это либо мятежами, либо тем, что провинция отдавалась в полное распоряжение военного правителя, который за это брал на себя содержание своей армии (чаще так случалось в X в.).

Горожане и куттаб были естественными союзниками в борьбе против военных. И все же трудно сказать, сколь тесно интересы этих двух групп были связаны с существованием централизованной империи. Провинциальные органы власти, как правило, представляли собой уменьшенную копию центральной администрации; они не зависели от субсидий и, более того, отправляли в Багдад излишки, остававшиеся после оплаты их собственных расходов. При всех обстоятельствах одна лишь имперская армия была в силах защищать внешние рубежи или устранять соперничество между провинциями либо в самих провинциях. Пошлины, уплачивавшиеся на все удлинявшихся границах провинций, были, само собой разумеется, обременительны для торговли и перевозки грузов, но вначале они не казались серьезной помехой для развития экономики. Сам распад империи на отдельные государства – к концу первой половины X столетия он стал совершившимся фактом – не обязательно должен был привести к упадку и нищете; губительнее всего были нестабильность и недальновидная экономическая политика чужеземной военной касты, неуклонно подрывавшей благосостояние Ирака, Южной Персии и Джазиры. Великие вазиры первой половины X столетия, прежде всего Абу-л-Хасан ибн ал-Фурат (казнен в 924 г.) и Али ибн Иса (ум. 946), высоко подняли значение своей должности: при них ее можно было уподобить посту премьер-министра или даже регента. Но в конце концов они были раздавлены, попав в тиски между армией и двором, без чьей помощи было невозможно устранить финансовые трудности, вызванные в значительной степени именно этими двумя институтами. Подлинным главой империи после 908 г. стал гвардейский генерал Мунис; он принял титул амир ал-умара, «главнокомандующий»; меньше чем через 30 лет, в 936 г., халиф наделил всей полнотой власти другого генерала, Мухаммада ибн Райка, но и он, естественно, не больше, чем его предшественники, был в состоянии делать деньги из воздуха. Положение несколько стабилизировалось, когда Бунды, авантюристы, выходцы из Дейлема, имевшие в Северо-Западном и Центральном Иране собственную армию, заняли в 945 г. Багдад и закрепили дихотомию общественной власти, оставив административные и военные функции за султаном, а духовные и правовые – халифом. То, что Бунды были шиитами, облегчало их деятельность и, наоборот, затрудняло сотрудничество с ними суннитского Халифата.

Ослабление центральной власти, а также усилившееся господство чужеземных солдат и войск, укомплектованных рабами, вызвало к жизни в городах восточных провинций любопытное явление. Его можно истолковать как закрепление в организационных формах того, что встречалось прежде, возможно как продолжение сасанидских традиций. Ничего подобного не было известно в Египте до ??? в., не говоря уже о Северной Африке и Испании. С некоторого времени – точную дату пока установить невозможно – стали возникать ассоциации холостых молодых мужчин, главным образом в городах Ирака и Хорасана. Члены этих ассоциаций, именовавшиеся фитйан (ед. ч. фата – «молодой человек», «юноша»), давали обет придерживаться общественных добродетелей (быть благородными, великодушными, смелыми) и в какой-то степени отрывались от своих религиозных и социальных корней. Вряд ли в состав таких клубов (в IX в. они получили название футувва – «молодость») входило много народа, но они поддерживали между собой связь, даже если находились в городах, расположенных далеко друг от друга.

Во многих городах существовали похожие группировки; они именовались аййарун (приблизительное значение «бродяги») и состояли из представителей низших слоев общества. В неспокойные времена аййарун вымогали у богачей более или менее добровольные пожертвования. Изредка, как это, например, произошло во время осады Багдада войсками Амина, правительство вооружало их; но обычно их бойкотировали, если судить по историческим сообщениям, отличающимся злобной недостоверностью. Власти не раз нейтрализовали аййарун, создавая для них места в шурта (полиция). В IX в. фитйан и аййарун объединились (до сих пор не до конца ясно, как это произошло) и отдали себя в распоряжение более высокого по положению социального слоя, сплоченные общей неприязнью к правительству, опиравшемуся на чужеземных солдат. Их главная цель состояла в том, чтобы обеспечить себе контроль над городской администрацией, и они часто добивались успеха, особенно в XI и XII вв., в сирийских городах, где глава (раис) созданной ими городской милиции, именовавшейся ахдас, время от времени фактически делил власть с наместником. Хотя у клубов футувва отсутствовала предписанная религиозная лояльность, в самом конце X в. они начали объединяться с приобретавшими все большее влияние суфиями, «одетыми в шерсть», как именовали этих мистиков. Футувва создали модель организации, мистицизм (тасаввуф) соткал духовные узы, нежелание мириться со злоупотреблениями правителей и недовольство строгими условностями официального ислама и существующими социальными отношениями, которые тот, судя по всему, игнорировал, дали программу, за которую можно было сражаться как в битве умов, так и в уличных схватках.