Фавориты и фаворитки царского двора - Александр Николаевич Боханов

не могла смириться с несправедливостью, она прекрасно знала имена «мерзавцев», нанесших руками Императора свой подлый удар. Она не могла больше оставаться в Петербурге, видя, как началось низвержение всех друзей и добрых знакомых. Пал Буксгевден, пали братья Куракины и Плещеев, удален барон Гейкинг, изгнан статс-секретарь Государя князь Ю. А. Нелединский-Мелецкий (1752–1828).

Повод к удалению последнего окончательно развеял сомнения. Стало ясно: Император удаляет всех высших сановников, преданных лично Марии Федоровне. Нелединский, находящийся в родстве с Куракиными, которому покровительствовала Императрица, сам рассказал историю своего служебного падения. 21 июля 1798 года Нелединский поздно вечером возвращался из покоев Марии Федоровны, где по протоколу вообще-то он не имел права находиться без соизволения Монарха в поздний час. В коридоре Петергофского дворца Нелединский натолкнулся на Императора с его тенью – Кутайсовым. Последний при встрече радостно возопил: «Вот кто следит за Вами днем и ночью и все передает Императрице». Видно было, что эта мысль давно уже муссировалась в окружении Самодержца, который воскликнул: «Вот как, значит все это – правда». Не прошло и нескольких дней, как Нелединский исчез из императорского окружения навсегда.

После изгнания семьи Буксгевден Нелидова, понимая, что теперь уже новые люди будут задавать тон при дворе, решила последовать за Буксгевденами в изгнание, чтобы избежать унижений и ухмылок придворных. В семье графа она была давно «своей», а с графиней Натальей они задушевные подруги.

Это был, конечно же, демарш и, возможно, Екатерина Ивановна надеялась, что Император не допустит отъезда старого друга и продемонстрирует свое благорасположение. Она написала ему письмо, где объяснила причину своего решения. «Я не искала ни почестей, ни блеска, – напротив, я оставляю их с радостью», – восклицала Нелидова. Она отметала все подозрения в отношении нелояльности графа и графини Буксгевден и высказывала уверенность, что это – результат интриги таких людей, как Кутайсов.

Письмо было не столько резким, сколько сухим и прощальным навсегда. Павел Петрович решению Нелидовой препятствовать не стал: пусть едет, если хочет, но написал ответное послание, которое никак «прощальным» назвать нельзя. Он не готов был расстаться с «милой Катенькой» навеки. Это очень важный документ, раскрывающий мироощущение Самодержца в сентябре 1798 года.

«Если письмо Ваше, – писал Павел I, – должно было доставить мне удовольствие, то лишь потому, что в нем видна сердечность Ваша, к которой я и обращаюсь. Все, что Вы говорите о своем сердце, есть убедительное доказательство моих чувств к Вам. Я не понимаю, при чем тут Кутайсов или кто-либо другой в деле, о котором идет речь. Он или кто другой, кто позволил бы внушить мне или что-либо делать противное правилам моей чести и совести, навлек бы на себя то же, что постигло теперь многих других. Вы лучше, чем кто-либо знаете, как я чувствителен и щекотлив по отношению к некоторым пунктам, злоупотребления которыми, вы это знаете, я не в силах выносить. Вспомните факты, обстоятельства. Теперь обстоятельства и я сам – точь-в-точь такие же.

Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека, Вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как Вы. И я благодарю Вас за то, что Вы дали мне случай поговорить с Вами откровенно. Впрочем, никто не увидит ни моего настоящего письма, ни Вашего, которое я даже возвращаю при сем, если Вы хотите этого. Клянусь пред Богом в истине всего, что я говорю Вам, и совесть моя пред Ним чиста, как желал бы я быть чистым в свой смертный час. Вы можете увидеть отсюда, что я не боюсь быть недостойным Вашей дружбы. Павел».

5 сентября 1798 года Нелидова покинула Петербург. Павла Петровича она уже больше не видела.

К власти призывались те, кто был явным или тайным, но непременно – врагом Императрицы. Новые люди плели новые интриги, и только некоторые из них имели далеко идущие цели. Чаще всего в качестве главного инспиратора «переворота» 1798 года называют Ивана Кутайсова. Это верно, но только до известной степени. Кутайсов чаще и больше всех общался с Павлом Петровичем, он мог передавать ему слухи и сплетни, интерпретируя их в нужном ракурсе. Но при всем том Кутайсов был скорее марионеткой, но отнюдь не режиссером очередной придворной диспозиции. И в силу своего умственного развития, и по причине природной простоватости он не мог парить высоко там, где парили интриганы экстра-класса.

Однако Кутайсов обладал одним качеством, которым очень ловко пользовались более умные и опытные фигуры. Он был необычайно тщеславен. То ли низкое происхождение, то ли ущербный статус при дворе сделали его необычайно восприимчивым к знакам внимания, отличиям, наградам и… к лести. Он обожал все это и постепенно, по мере того как росли его служебные звания, увеличивалось и его патологическое самомнение. Став обер-гардеробмейстером, он начал себя считать чуть ли не обер-гофмаршалом.

Граф Петр Алексеевич Пален.

Гравюра. 1907

Между тем и Императрица, и Нелидова воспринимали его как слугу. Он навсегда оставался для них «Иваном», к которому можно относиться снисходительно, как и к любому лакею. Чувствуя эту свою ущербность, Кутайсов ненавидел Марию Федоровну и Нелидову так, как только может ненавидеть раб, претендующий на положение рабовладельца. Почва была готова. Нужен был поводырь для Кутайсова, и он нашелся.

Первым из таковых стал умница и прожженный интриган граф и князь Александр Андреевич Безбородко (1747–1799). Один из самых богатых магнатов (если и не самый богатый), он имел почестей, наград и отличий выше всякой меры. При Екатерине II он занимал ключевое место в государственном управлении и при Павле I сохранил свое положение: канцлер, действительный тайный советник I класса. По степени своей значимости с ним никто из сановников не мог сравниться.

Его антипавловские настроения диктовались совсем не тем, что он был обойден при раздаче царских милостей, его тщеславие, казалось бы, не могло страдать. Однако Безбородко оставался человеком екатерининской эпохи, царедворцем «политеса» и «куртуаза»[44], мастером дворцовых комбинаций и интриг. С воцарением Павла I жизнь начала принимать совсем иную окраску, иной стиль, другой характер и ритм. Теперь нельзя было быть уверенным ни в чем. Прошлые отличия отнюдь не обеспечивали спокойное и беззаботное существование.

Безбородко же хотелось жить не по установлению сверху, а по своему хотению. Он собирал картины, произведения искусства, и ему совершенно не нравилось вставать ни свет ни заря и отправляться на дворцовые разводы и слушать распоряжения Императора, передаваемые через каких-то безродных вестовых. Он считал, что имеет полное право на особое положение