Синхронизация судеб - Валерия Яблонцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ракель вздохнула. Ее затуманившийся взгляд устремился далеко-далеко – в прошлое.
– Сейчас я знаю, что «Ли Тек» с нами делали. Изучали воздействие различных веществ на детей, чья связь с шейдом еще не сформировалась в полном объеме. А тогда… Нас разделили на группы. Держали в капсулах, кормили исключительно через трубки, били током, добавляли в капельницы разноцветные химикаты, от которых все тело болело. Следили за реакциями. Потом заставляли трансформироваться и лечить себя – тех, у кого это получалось. А тех, кто переставал справляться, кто ломался, сбрасывали в утилизатор. Цель была одна – подавить шейда. Навсегда. Подсадить шейдеров на блокиратор с самого раннего детства, чтобы никто из нас не мог справляться с инстинктами без помощи литианской фармы. Лаборантки шептались, что за несколько лет до этого был громкий случай, из-за которого программу временно пришлось свернуть. Никто не хотел повторения, так что в тот раз решено было действовать тоньше и более скрытно.
Где-то среди записей, собранных Дамианом Рохасом для трансляции на «Голосе Абисса», был рассказ о нашем с Кесселем детстве. Хавьер, старший из детей Себастиана, помнил и последние годы в Центре, и бесконечные поездки в больницу, где манны в белых халатах, полные фальшивого участия, вновь и вновь повторяли родителям, осаждавшим клинику, что состояние юных пациентов тяжелое, но они делают все возможное, чтобы…
Никто так и не узнал, что именно они делали. Но из тридцати детей, принудительно получивших дозу экспериментального блокиратора, не выжил ни один. Поднялся ужасный шум, и после массовых протестов литиане вынужденно согласились отодвинуть возраст первой дозы до начала полового созревания. Программу ранних инъекций закрыли. Вернее, сделали вид, что закрыли.
Тогда как на самом деле…
Все продолжалось.
– До нас никому не было дела… – Голос Ракель зазвучал тише, словно горькие воспоминания подавляли ее. – За время, что я провела в центре, была лишь одна фемма-литианка, которая проявляла хотя бы подобие участия. Остальным же… было все равно. Вряд ли кто-то из них вообще воспринимал нас как живых существ. Просто куски плоти… в больших пробирках…
Я стиснула зубы, едва сдерживая ярость шейда, готового прорваться наружу.
– Не знаю, как долго я находилась в капсуле, – поежилась Ракель. – По цифрам выходило около двух лет, по ощущениям – вечность. С какого-то момента мне и некоторым другим детям стали уделять больше внимания, чем остальным. Что-то происходило с нами – что-то странное, противоестественное. С каждым разом открывать глаза становилось все труднее, а опыты проходили болезненнее и мучительнее. Раны не затягивались. Блокиратор и регулярные инъекции что-то сломали во мне, отчего тело начало отторгать мою вторую сущность… и все остальное тоже. Шейд выходил из меня вместе с жизнью. Помню, что вода в капсуле была мутная и вонючая, меня все время рвало, бросало то в жар, то в холод. Соседние камеры пустели одна за другой. А потом… а потом… потом…
Вперед шагнул Анхель.
– Эти шиссовы ублюдки, – глухо прорычал он, – хотели, понимаете ли, все рассчитать. Подготовиться, прежде чем выводить на рынок новую, улучшенную, как они это называли, версию блокиратора. Выяснить, сколько дряни можно вколоть хорошеньким юным феммочкам и умненьким маннам, чтобы потом эти хорошенькие и умные всю жизнь работали на «Ли Тек», боясь потерять рассудок и красоту. Но и такие, как я, агрессивные и дв… неуправляемые, в этом шиссовом месте тоже были в цене. Нас пытались сломить, подавить, обезвредить. Вот только, – криво усмехнулся он, – ничего не вышло. Все умненькие и красивые не доживали до полового созревания, а маленькие злые м… твари выжигали шиссову заразу, сколько бы ее ни вводили, – пока не ломались. В один момент, как и все другие. Но я… – Анхель вздохнул, прерывисто и рвано, и выругался, применив, наверное, все бранные слова, когда-либо существовавшие в Литианском секторе. – Не готов был сдохнуть. И не мог… не мог просто смотреть, как все вокруг умирают один за другим из-за того, что одной корпорации было слишком мало кредитов. И тогда я пообещал, что выберусь, прогрызу путь наверх и вытащу их всех. Не позволю…
Взгляд против воли упал на закрашенные следы когтей. Так вот оно что…
– Я не успел. Было… поздно. Когда мне удалось, обманув лаборантов и охранников, выбраться из шиссовой капсулы, в живых осталось лишь пятеро. Я вытащил всех. Но вывести из лаборатории смог всего троих. Переход по пустошам выдержали только мы с Ракель. Да и ее я потерял бы, если бы не шиссов Рохас…
Рука бывшей барменши «Логова» мягко опустилась на плечо зеленоволосого шейдера. Порывисто потянувшись, Анхель сжал тонкие пальцы, даже в металлическом каркасе экзоперчатки казавшиеся такими хрупкими в его огромной лапище.
– Не стоит благодарности, – прозвучал в наушнике далекий голос лидера «Хирургов». – Хватит и того, что главный козырь против Ли Обелля и «Ли Тек», за которым я столько лет охотился, наконец-то всплыл. Так что за работу. Снимите больше визуальных подтверждений вашей истории, чтобы «Голосу Абисса» было с чем работать.
Дверь с шипением втянулась в стену.
Я задержала дыхание, вглядываясь во мрак.
Шисс!
– Оно. Это оно.
Мы пробрались сюда, чтобы найти конвейер, производящий убивающую шейдов заразу, но все обернулось иначе. Гораздо хуже, чудовищнее, безумнее. Подпольная лаборатория, проводящая эксперименты на детях… это было совсем, совсем другое.
– Никс…
– Запись идет, детка. Мы с вами.
Здесь следы поспешных сборов оказались заметнее всего. Важная техника была грубо выдернута из гнезд и разъемов, неважная – разбита и брошена. Но даже оставшегося оборудования с лихвой хватало, чтобы получить представление о масштабе и размахе опустевшей подпольной лаборатории «Ли Тек». Холодильные камеры, анализаторы, центрифуги для расщепления жидкостей, несколько перегонных установок и…
Луч фонарика выхватил из мрака длинный ряд огромных сосудов. Больше половины из них были пусты – под капсулами была налажена система сброса жидкости. Но примерно на середине ряда автоматика дала сбой. Один из сосудов, заполненных зеленоватой жидкостью, накренился, – видимо, пострадав от поспешных сборов, – и механизм закоротило, прежде чем он завершил процедуру.
Осторожно и медленно мы подошли ближе. Мутная субстанция мешала рассмотреть, что внутри, но сердце дрогнуло, сжавшись от необъяснимого, чудовищного чувства неправильности. Запах, тяжелый и гнилостный, ударил в ноздри.
Круг света скользнул по толстому стеклу, датчикам и трубкам подачи жидкости – пока не замер, коснувшись едва различимой округлости бледного плеча. Почти бессознательно я подалась ближе, вглядываясь в зеленую муть. И едва подавила желание отскочить прочь.
Шиссова мать и все ее шиссовы…
