1974: Сезон в аду - Дэвид Пис

Десять минут спустя мужчина в кепке вышел с собакой из дома и перешел дорогу. Его собака присела посрать на стороне террасы, а он обернулся и стал разглядывать мою машину. Свет в доме номер 11 так и не зажегся. Я завел «виву».

С жирными губами после тарелки мерзкой гостиничной жареной картошки, я сложил столбиком монеты на телефоне-автомате и набрал номер.

— Да?

— Вы передали Би-Джею, что ему Эдди звонил?

Через двойные стеклянные двери я видел тех же мальчишек, они играли в бильярд.

— Он оставил сообщение. Он позвонит вам завтра в двенадцать.

Я повесил трубку.

На отцовских часах 23:35.

Я снял трубку и снова набрал номер.

На третьем гудке я бросил трубку.

Ну ее на хер.

Я сел в коричневое кресло в фойе и стал ждать — это было то же кресло, в котором сегодня утром пердела тетка. Стук бильярдных шаров и ругань пацанов не давали мне заснуть.

Ровно в двенадцать я вскочил с кресла и бросился к телефону, прежде чем до него успели добежать мальчишки.

— Да?

— Рональд Гэннон? — спросил Би-Джей.

— Это я, Эдди. Тебе передали мое сообщение?

— Да.

— Мне нужна твоя помощь, а я хочу помочь тебе.

— Вчера вечером ты не был так уверен.

— Мне очень жаль.

— И правильно. Ручка есть?

— Ага, — сказал я, роясь в карманах.

— Возможно, тебе стоит переговорить с Марджори Доусон. Она — в доме престарелых Хартли, в Хемсворте. Она там с воскресенья, с тех пор как встретилась с Барри.

— А ты-то откуда знаешь, мать твою?

— У меня есть связи.

— Я хочу знать, кто тебе об этом сказал.

— Хочется-перехочется.

— Ядрена мать, Би-Джей. Мне надо знать.

— Я не могу тебе сказать.

— Сука.

— Но я тебе вот что скажу: я видел, как Джек Уайтхед выходил из «Радости». Похоже, был бухой в говно и злой. Тебе, дорогуша, надо быть поосторожнее.

— Ты знаешь Джека?

— Давным-давно.

— Спасибо.

— Есть за что, — засмеялся он и повесил трубку.

Три раза за ночь я просыпался на полу комнаты 27 от одного и того же сна.

Каждый раз я говорил себе, что я в безопасности, что мне ничего не грозит, что надо снова заснуть.

Каждый раз я видел один и тот же сон: Пола Гарланд на Брант-стрит ежится в красном свитере и изо всех сил кричит прямо мне в лицо.

Каждый раз большая черная ворона спускается с неба, отливающего тысячью оттенков серого, и вцепляется в ее грязные светлые волосы.

Каждый раз она гонит ее по улице, норовя выцарапать глаза.

Каждый раз я просыпался на полу в ледяном оцепенении.

Каждый раз лунный свет сочился в комнату и тени оживляли фотографии на стене.

В последний раз все окна были залиты кровью.

Глава шестая

Среда, 18 декабря 1974 года.

7:00, я вышел из комнаты — и слава всем чертям.

Чашка чая и кусок тоста с маслом в «Редбек».

Водители грузовиков развернули газеты первой полосой наружу:

Уилсон отрицает шпионаж в Стоунхаусе. Три взрыва — одна жертва. Цена на бензин поднялась до 74 пенсов.

На последних страницах — Джонни Келли, уже в национальной прессе:

Свой лорд Лукан в Лиге? Где же наш фаворит?

В кафе вошли двое полицейских, сняли фуражки, сели за стол у окна.

Мое сердце остановилось, споткнувшись о каракули в блокноте:

Арнольд Фаулер, Марджори Доусон, Джеймс Ашворт.

Три свидания.

Обратно в фойе «Редбека» с новым столбиком мелочи.

— Арнольд Фаулер слушает.

— Эдвард Данфорд из «Пост». Мне неловко беспокоить вас, но я готовлю материал о нападениях на лебедей в Бреттонском парке.

— Понятно.

— Я бы хотел встретиться с вами.

— Когда?

— Может быть, сегодня утром? Я знаю, мы не договаривались заранее.

— Вообще-то, я как раз сегодня утром буду в Бреттоне. Я веду занятие по природоведению у школьников из Хорбери, оно начнется в десять тридцать.

— Я могу приехать к половине десятого.

— Встречаемся в главном зале.

— Спасибо.

— До свидания.

По дороге в Бреттон яркое колючее зимнее солнце пронизывало лобовое стекло, печка гудела так же громко, как радио:

Ирландская республиканская армия и Стоунхаус, борьба за первое место в рождественском хит-параде, в центральной прессе в который раз погибала Клер Кемплей.

Я бросил взгляд в зеркало заднего обзора.

Одной рукой крутя ручку приемника, я нашел местный канал:

Клер еще дышала на «Радио Лидс», слушатели звонили на радиостанцию, требуя разобраться и пресечь подобные случаи, ну какое же чудовище могло сотворить такое, и, вообще, вешать их мало, этих уродов, которые способны на такие вещи.

Полиция вдруг затаилась — ни версий, ни пресс-конференций.

А я думаю: затишье перед чертовой, на фиг, бурей.

— Хорошая погода сегодня, — сказал я, расплываясь в улыбке.

— Наконец-то, — ответил Арнольд Фаулер, шестьдесят пять лет, одет с иголочки.

Главный зал был большим и холодным, стены покрыты детскими рисунками и картинами с изображением птиц и деревьев.

Высоко вверху со стеклянного купола свисал огромный лебедь из папье-маше.

В зале стоял знакомый запах зимней церкви, и я вспомнил о Мэнди Уаймер.

— Я знал вашего отца, — сказал Арнольд Фаулер, провожая меня в маленькую кухню, где стояли два стула и стол с бледно-голубой пластиковой столешницей.

— Правда?

— О да. Превосходный портной. — Он расстегнул твидовый пиджак, чтобы показать мне ярлык, который я видел каждый день, всю свою жизнь: Рональд Данфорд, портной.

— Мир тесен, — сказал я.

— Да-а. Но уже не так, как раньше.

— Ему бы это очень польстило.

— Не думаю. Я хорошо помню Рональда Данфорда.

— Тут вы правы, — улыбнулся я, думая, ведь прошла всего неделя.

— Я очень расстроился, когда узнал, что его не стало, — сказал Арнольд Фаулер.

— Спасибо.

— А как ваша мама?

— Вы знаете, справляется. Она у меня очень сильная.

— Да-а, йоркширская девушка до мозга костей.

— А знаете, вы работали в школе Святой Троицы, когда я там учился.

— Неудивительно. По-моему, в разное время мне довелось поработать в каждой школе Западного округа. А вам нравилось учиться?

— Ага. Я очень хорошо помню школу. Но я никак не мог научиться рисовать, даже под дулом пистолета.

Арнольд Фаулер улыбнулся:

— Значит, вы не были в моем Клубе юннатов?

— К сожалению, нет. Я был в Бригаде мальчиков.

— Это те, что в футбол играли?

— Ага. — Впервые за долгое время я засмеялся.

— Мы до сих пор в меньшинстве. — Он протянул мне кружку чая. — Сахар сами положите.

Я положил две большие ложки и долго размешивал их.

Когда я поднял глаза, Арнольд Фаулер смотрел на меня в упор.

— А с чего это вдруг у Билла Хаддена проснулся интерес к лебедям?

— Мистер Хадден тут ни при чем. Просто я написал статью о несчастных пони в Невертоне, а потом услышал о лебедях.

— Откуда услышали?

— Народ говорил в редакции. Барри Гэннон, он…

Арнольд Фаулер покачал головой:

— Ужасное, ужасное дело. Я его отца тоже знаю. Очень хорошо знаю.

— Правда? — спросил я, притворяясь фантиком, притворяясь полным дураком.

— Да-а. Какая жалость. Такой талантливый молодой человек был этот Барри.

Я сделал глоток обжигающего сладкого чая и сказал:

— Я не знаю подробностей.

— Простите?

— О лебедях.

— А, понятно.

Я достал блокнот.

— Сколько всего случаев имело место?

— В этом году — два.

— Когда это было?

— Один где-то в августе. Другой — чуть больше недели тому назад.

— Вы сказали, в этом году?

— Да. Такие случаи происходят постоянно.

— Правда?

— Да. Это омерзительно.

— Одинаковые случаи?

— Нет, что вы. То, что произошло в этом году, — чистое варварство.

— Что вы имеете в виду?

— Над ними издевались.

— Издевались?

— Отрубили крылья к чертовой матери. Живому.

Во рту у меня стало сухо, как в пустыне.

— А что обычно бывает?

— Из лука стреляют, из пневматических винтовок, дротики бросают.

— А полиция? Вы всегда сообщаете о таких случаях?

— Да. Конечно.

— И что они сказали?

— На прошлой неделе?

— Ну да, — кивнул Я.

— Ничего. То есть, а что они такого могут сказать? — Арнольд Фаулер вдруг засуетился, стал крутить в руках чайную ложку.

— Значит, полицейские с прошлой недели к вам больше не приходили?

Арнольд Фаулер смотрел из окна кухни на озеро.

— Мистер Фаулер?

— Что за статью вы пишите, мистер Данфорд?