Сад радостей земных - Джойс Оутс

– Дорогие братья и сестры во Христе, возблагодарим господа за то, что мы собрались здесь сегодня… за нашу церковь, за это прекрасное новое здание… И для начала споем все вместе псалом сто четырнадцатый. Встанем же и споем все вместе, дружно…

Поднялись не сразу. Он словно тянул и подталкивал прихожан – шевелил руками и весь слегка подавался вперед; наконец все встали. И Клара встала. Рядом на скамье лежала книжка – сборник псалмов, Клара полистала ее. Пока она отыскала нужный псалом, остальные уже запели, безо всякой музыки. Пели жидкими голосами, неумело и недружно, то и дело кто-нибудь сбивался. Клара уставилась на ноты в книжке. Она никогда еще не видела нот. И слова были длинные, мудреные. Ее бросило в пот – вдруг и ей положено петь, и все этого ждут. Как раз перед нею стояла и пела та толстуха, то вскидывая, то опуская голову, с нарочитым смирением. Она была живал, подвижная, чем-то напоминала куропатку, от нее так и несло жаром, под мышками на платье проступали влажные пятна пота, со спины они напоминали сложенные крылья.

Клара подумала было, что пение кончается, но все запели сызнова. У нее вспотел затылок. Она уткнулись носом в книжку и пыталась разобрать слова. И вдруг заметила, что священник плачет! Он пел слова, которые она даже прочитать не могла, и слова эти были такие печальные, что он плакал. И печально качал головой. Клара смотрела во все глаза – понять бы, что это за слова такие, от которых человек плачет. Ей тоже случается плакать – но только если что-нибудь стрясется. Однако выяснить, что же означали эти слова, так и не удалось. Когда пение кончилось, несколько человек начали откашливаться, словно им стало совестно тишины. Священник закрыл книжку, остальные последовали его примеру. Все уселись.

– Вижу, – сказал он с какой-то особенной слабой улыбкой, – что на этой неделе я недостаточно усердно трудился. Да, я недостаточно трудился.

Двое или трое тихонько ахнули. Клара ничего не поняла.

– К нам пришла одна лишь эта девочка, – продолжал священник, приветливо глядя на нее. – Я недостаточно трудился на этой неделе. Не привлек людей к богу.

Миссис Фостер вздохнула.

– Нет, я трудился недостаточно прилежно. Одна лишь эта девочка… И то лишь стараниями миссис Фостер и миссис Уайли… Нет, я недостаточно трудился.

Он не утирал глаз, даже носа не вытер. Будто гордился, что у него слезы текут, и, когда улыбнулся, Клара увидела – губы тоже мокрые от слез. Он наклонил голову, вытянул руки, сжал их, словно хотел втащить кого-то на помост, и начал молиться вслух. Клара разглядывала его макушку. Темные волосы местами росли густо, а местами поредели, и ей стало смешно. Уж очень все здесь выводило ее из равновесия, и от этого разбирал смех. Священник молился громко, требовательно, голос его звучал все более сердито, он что-то говорил про Христа, кровь и искупление, про малых детей, грех, мир и деньги, про городскую жизнь и федеральное правительство, про воскресные пожертвования и Понтия Пилата. Говорил сердито и резко, как всякий мужчина, который и не думает плакать, и начал расхаживать взад и вперед по небольшому помосту, голос его вдруг стал громче и тоньше, как будто что-то зацепило его и вздернуло повыше к небесам.

– Господь все видит! Господь все слышит! Вы, живущие во грехе, напрасно думаете вы, что господь от вас далек. Сейчас, в эту минуту, и завтра, и вчера, и через год… всегда… всечасно господь с вами…

И вдруг, на самой резкой, сердитой ноте, голос его оборвался рыданием. Не сразу ему удалось перевести дух. Клара зажала рот рукой, силясь сдержать улыбку. На средних скамьях женщины склонили головы и плакали вовсю; мужчины смотрели на башмаки проповедника. Только мальчик-калека озирался по сторонам, как и Клара. Глаза их встретились, но он, должно быть, не заметил ее; на лбу и вокруг рта у него прорезались морщины, точно у старика.

Когда-то кто-то сказал Кларе, что бог видит ее или, может, Христос – кто-то все время с ней и видит каждый ее шаг. Тогда она пропустила эти слова мимо ушей, уж очень было непонятно. Может, оно и верно, а может, и нет, так часто бывает со всякими мудреными вещами, но главное – непонятно, и она про это забыла. А вот нынче священник сказал то же самое, и Клара подумала – если бог и правда смотрит на людей, так, верно, не на тех, кто сидит здесь, в церкви. Смотрит на других, кто поинтересней. Уж на нее-то он смотреть не станет, и не надо, ей же лучше!

Священник откашлялся, и Клара тоже невольно откашлялась, из сочувствия. Так с ней бывало, когда отец или Нэнси вели себя по-глупому, – и помочь хочется, и немножко досадно. А потом ее прямо оторопь взяла: толстуха в пропотевшем платье неуклюже пробралась между скамьями и затопала к помосту. Может, она сейчас поколотит священника или устроит скандал? Может, она ему жена? Кларе видны были выше локтя бледные и пухлые, как тесто, руки женщины, дрябло вылезавшие из рукавов; она шагала по проходу, тяжело переставляя ноги в коричневых чулках, круглые и плотные, как тумбы. Потом плюхнулась на колени и закрыла лицо руками. Она тоже плакала, и священник наклонился над ней и хлестнул взглядом по скамьям, будто хотел заставить всех подняться.

– Ко Христу! Ко Христу! – позвал он громким шепотом.

Какой-то человек в желтой спортивной рубашке перешагнул через ноги соседа и вышел в проход. Он тяжело дышал и сам был весь желтый, как его рубашка. Клара даже задрожала – видно, тут все полоумные! Желтый человек тоже подошел к священнику, стал на колени и резко опустил голову. Клара ждала – кто следующий? Ее трясло. Уж очень все это было чудно. Вокруг творилось непонятное. Казалось, в воздухе что-то движется, что-то невидимое тычется в нее; может, оттого все и плачут – с перепугу? В самом деле, чего реветь, если не больно? Только со страху, что скоро станет больно. Улыбка на лице Клары вдруг обратилась в мучительную гримасу, точно она хотела заплакать вместе со всеми – и не могла. Глаза были сухие. В горле застрял ком. От плача самый воздух стал другим, когда пели, так не было; рыдания в чем-то виноватых людей заполнили все, стало тесно и душно – не вздохнуть, и звук этих рыданий был Кларе куда понятней пропетых здесь раньше слов.

Вот теперь она кое-что поняла: все эти люди сделали что-то плохое, скверное, и никогда им этого не забыть.

Она бочком скользнула в проход. Опухшие глаза священника обратились на нее, словно он старался не смотреть в ее сторону – и вдруг не удержался, но Клара уже отвернулась и бегом бросилась к выходу. Баретки громко шлепали по полу. Было мгновенье, когда ее потянуло к священнику – но нет, она повернула к дверям и выбежала вон из церкви. Она все еще дрожала. Заметила, что держит в руке книжку псалмов, и положила на верхнюю ступеньку – тут ее наверняка найдут.

9

Сперва пошли в ресторанчик возле железной дороги. Подле ресторанчика стояло несколько грузовиков, а в зале сидели мужчины, громко разговаривали, хохотали друг другу в лицо. Порой кто-нибудь с маху упирался локтем в столик или так ударял кулаком, что столик шатался. Клара, которая никогда еще не бывала в ресторане, сразу заявила молоденькой официантке:

– Я голодная. Хочу котлету. И кока-колу.

Ее спутник был старше, чем ей сперва показалось. Лицо мясистое, нечистая кожа в пятнах, глубоко посаженные глаза. Он все сыпал шуточками, сам себя перебивал, неестественно смеялся, бесцельно теребил ключи от машины. Из нагрудного кармана его рубашки торчал пяток сигар в целлофановой обертке. Клара улыбалась ему, выставляя напоказ зубы, и все откидывала назад волосы, которые падали ей на глаза. Между ними столик, вокруг народ, чего ей бояться?

– Ты выбралась оттуда еще побыстрей меня, – сказал он. Оказалось, его имя – Лерой. Он единственный сын миссис Фостер и собирается поступить на флот и навсегда уехать из Флоренции, только сперва ему надо сделать какую-то операцию, без этого на флот не возьмут.

– Мой папаша, чтоб ему пусто было на том свете, заставлял меня таскать по всему сараю наковальню и – всякое старое железо. Потому и надо делать операцию, пожаловался он, кисло улыбаясь и вертя в пальцах пробку от кетчупа. Запачкал пальцы соусом и вытер их об испод стола.

Музыкальный автомат заиграл песню. Это была нехитрая деревенская песенка, голос у певца – несильный, сонный, немножко гнусавый. Клара попыталась представить, какой этот певец с виду – уж во всяком случае, не похож на Лероя. Но Лерой подпевал и все улыбался и щурился, глядя на Клару, и вертел в пальцах пробку. Он был какой-то взбудораженный и никак не мог спокойно усидеть на месте.

– А вы разве не хотите есть? – спросила Клара.

– Ты ешь, а я погляжу.

Он опять тряхнул ключами от машины и сунул их в карман на груди. Ухмыльнулся, даже фыркнул – видно, его насмешила какая-то мысль, – облокотился на столик, подпер подбородок ладонью и уставился на Клару. Она быстро съела котлету, облизала губы, потом пальцы. Выпила кока-колу так быстро, что горло заболело. Лерой засмеялся.