Флавиан - Александр Торик

— Господи! Так у тебя и дочка есть?!

— Была. Симон с Валентиной достаточно благополучно прожили четыре с половиной года в пригороде, столь желанного моей бывшей женой, Парижа, он прилично зарабатывал, она занималась воспитанием дочки и, родившегося уже от брака с Симоном, сына. А в восемьдесят шестом, двадцать восьмого августа по новому стилю, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, во время возвращения с Лазурного Берега из отпуска, их машина вылетела на встречную полосу под грузовик. Симон и дети погибли сразу, Валентина полторы недели была в коме. Первое, что она сказала, когда пришла в себя, было — «позовите мне русского православного священника». Священника позвали, она долго исповедовалась, причастилась. Полностью выздороветь она уже не смогла. Через полгода она умерла в Ш-ском православном монастыре в Франции от кровоизлияния в мозг, успев перед смертью принять постриг. Если не забудешь, помолись иногда о упокоении приснопоминаемой монахини Елисаветы. Вот и вся история моего брака.

— Да, дела! А, ты-то как же?

— А, я в тот же год, когда жена развелась со мною, поступил сразу во второй класс семинарии, за год экстерном сдал весь курс, принял постриг с именем Флавиан, и… теперь сижу вот здесь с тобою.

— Батюшка! По второму разу чайник закипел! — голос матери Серафимы был сдержанно строг.

— Пойдём, Алексей… — Флавиан со вздохом встал и попереступал с одной на другую на своих больных ногах.

По дороге к выходу я остановился у свечного прилавка, положил на поднос деньги, взял с прилавка книжечку «Поминание», раскрыл на странице «О Упокоении», и на первой строчке написал печатными буквами — МОНАХИНИ ЕЛИСАВЕТЫ.

Глава 13. ЛИТУРГИЯ

Вернувшись на ночлег к Семёну, я застал хозяина на террасе, на той же резной табуреточке, ведущим неторопливый разговор с сидящим в «Мотином» креслице Дмитрием Илларионовичем.

— Добрый вечер, Алексей! Знакомься со своим новым соседом по «гостинице» — добродушно приветствовал меня Семён.

— Да, мы уже знакомы, Семён Евграфович! Имели удовольствие общаться сегодня. Присаживайтесь, Алексей!

Я присел на услужливо подставленный мне радушной Ниной стул.

— Мы, сейчас, Алексей, про шаровые молнии разговаривали с Семёном Евграфовичем — Дмитрий Илларионович повернулся, чтобы лучше видеть меня — Семён Евграфович считает их, чуть ли не живыми существами, и, возможно он не далёк от истины, так как природа их до сих пор наукой не объяснена.

— Ну, вот, к примеру, Димитрий Илларионович, — заговорил Семён — был у меня такой случай, в молодости, с этой самой шаровой молнией. Пошёл я, раз, на охоту по осени, проходил полдня впустую, брёл потихоньку домой. Пасмурно было, морось в воздухе висела мелкая, холодало. Вышел я, как раз, на луга, за Гребёнкиным оврагом, и шёл в сторону дома. Глядь, а по полю, метрах в ста от меня, яркий бело-жёлтый шар катится по воздуху, в полметре над землёй, мягко так поныривая, как на невысокой волне. Размером, думаю, с колесо УАЗика будет. И, катится этот шар параллельно моему ходу, чуть быстрее, чем я сам иду. Остановился я, стал глядеть на него, он тоже встал. И кольни меня тут шальная мыслишка — достану я этот шарик жаканом с ружьишка то моего, иль нет? Уже было и ружьё с плеча стянул. Смотрю, а шар, вроде как краснеть стал, совсем как солнце иногда на закате, и в мою сторону пополз. Ну, думаю — что-то тут не то! Ружьишко обратно на плечо одел, перекрестился и «Отче наш» начал читать. Шар остановился, посветлел опять, потом, быстренько так покатился к середине поля, где дуб двухсотлетний стоял, могучий такой. Подкатился он к дубу и, как бахнет! У меня, за триста метров оттуда, аж уши заложило! Полыхнул дуб, как пересушенный стожок жарким летом, минут через двадцать только угольки дотлевали. Подумал я тогда — а, ну как стрельнул бы я? Испугался, что греха таить… Вот с тех пор я к этим «шарикам» огненным с большой опаской и отношусь, прямо ведь, как будто мысли мои он тогда прочитал, как вот это объяснить?

— Так, наверное и объяснить, что — прочитал, добрый всем вечер! — невысокий, загорелый парень в военной рубашке без погон, в военных же брюках и ботинках взошёл на терраску.

— Игорь Сергеевич! Приветствую вас, рад вас видеть! — обнял его Дмитрий Илларионович.

— Здравствуй, Игорёк, что давно не был? — протянул ему руку Семён.

— На ученья летали, молодых натаскивали, слава Богу, хоть сегодня вырвался. Игорь повернулся ко мне, протянул руку — Игорь, будем знакомы!

— Очень приятно, Алексей. А, вы — военный лётчик?

— Лётчик, капитан ВВС.

— А почему вы так про молнии сказали, вы, наверное, что-то знаете про них?

— Не то, чтобы знаю, просто личный опыт имел, собственно через тот опыт и в Бога уверовал.

— Расскажите, Игорь, садитесь вот сюда — Дмитрий Илларионович указал Игорю на кресло в котором только что сидел сам.

— Что вы, Дмитрий Илларионович, ни в коем случае, мне вот здесь, на табуретке будет удобно! — Игорь присел на невысокий табурет.

— Расскажу, это и вправду интересно. Было это, три с небольшим года назад, я только что в здешнюю часть перевёлся. Обычный тренировочный полёт, высота полторы тысячи, отрабатываю манёвр, вдруг, из вентиляционного отверстия в кабину влетает шаровая молния размером с крупный апельсин, облетает вокруг моей головы и зависает перед лицом. Что я тут успел передумать, вся жизнь вмиг перед глазами пролетела! Чётко понимаю — отлетался, старлей! Сейчас полыхнет и всё! И, тут заклинание вспоминаю, так я его тогда считал — «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!» — у нас его многие лётчики в полку знали, и в экстремальных ситуациях читали, говорили — помогало! Причём и верующие читали и неверующие. Так вот, только я эту молитву произносить начал, шаровая стронулась, опять гермошлем вокруг облетела, и нырь в тоже отверстие, откуда появилась. Приземлился я, посидел в кабине, и пошёл у поварих в столовой выяснять — где тут церковь поблизости. Так и попал сюда, к батюшке. Вот и понимай, разумная шаровая молния или нет, но молитву она — точно понимает!

— Игорёчек, миленький, покушаете с дороги? — Нина, по матерински ласково, тронула плечо лётчика.

— Спаси, Господи, Нина Петровна! Опоздал немножко!

Причащаться завтра собираюсь, а уже первый час ночи! Да, я, собственно, и не голоден.

— И, то правда — встал Семён — засиделись малость, пора опочивать!

Сена на Семёновом чердаке с избытком хватило на троих. Дмитрий Илларионович уснул сразу, лётчик Игорь, поставив подсвечник на заменявшую ночной столик, прялку, ещё какое то время дочитывал свои молитвы. Потом всё стихло.

Ночью я внезапно проснулся. Ощущение нависшей беды охватило меня всего. В мозгу зуммером звенела мысль — Ирине плохо!

На сердце стало тягостно до боли, грудь, словно обручем вжимало внутрь. Я встал со своего сенного ложа, стараясь не будить никого спустился с чердака, и вышел за калитку.

Ночь была дивная — тихая, тёплая, с волнующими запахами трав и цветов из Нининого палисадника. Соловьи заливались безумными серенадами, трещали какие-то букашечки и жучки, пролетая проухала сова. Мне было тяжко и трудно. Рука механически потянулась к чехлу мобильника на поясе. Чехла с мобильным телефоном не было.

— Тьфу! Он же в машине, в бардачке! Небось разрядился уже!

Я быстрым шагом отправился к церкви.

Мобильник разряженный валялся в бардачке незапертой «Нивы». В Москве бы так! Я подсоединил телефон зарядным шнуром к гнезду прикуривателя, включил, через 09 нашёл и набрал номер круглосуточной справочной Ирининой больницы.

— Миронова? Ирина Витальевна? Одну минутку… Так, сегодня прооперирована, операция прошла успешно, температура в 21:00 была 38,1 — нормально для первого дня, завтра с 11 до 12:30 можете поговорить с лечащим врачом.

— Спаси вас, Господи! Большое спасибо! Дай Бог вам всего самого наилучшего!

— Пожалуйста, пожалуйста… всего доброго.

Я вздохнул и прислушался к себе — тягостная тревога не ушла совсем, а сжалась, как бы «заархивировалась», и спряталась где-то в уголке под сердцем.

— Ну, ладно! — успокоил я сам себя — вроде бы всё в порядке, завтра позвоню доктору и узнаю подробности. Хватит паниковать, пошли спать!

Уснул я почти сразу, и приснился мне сон.

Вроде как, я сплю и, в то же время проснулся и просто лежу здесь же на сене, между Игорем и Дмитрием Илларионовичем. И, вдруг, входит на чердак моя Иришка, моложавая такая, радостная, светится аж, и присаживается около меня на корточки. Смотрит на меня с такой любовью, с такой нежностью, как, в первый день свадьбы… Протягивает к моему лицу ладошку, касается моей щеки кончиками пальцев. А, я всё вижу, но прикосновения не чувствую, хотя очень хочется эту ласку её руки ощутить. Потом она встаёт, с такой же нежной улыбкой машет мне рукой и поворачивается уходить. А, я хочу её задержать, пытаюсь подняться, кричу что есть силы… а, сам как онемелый и парализованный, ни шевельнуться, ни звука произнести не могу. И, такое отчаяние охватывает меня, что сердце просто рвётся на куски, боль нестерпимая… а Ирина уходит и растворяется на фоне окна. Я плачу от безысходности, скрежещу зубами от душевной муки, и… засыпаю.