Кто нашел, берет себе - Стивен Кинг

– Нет! – воскликнул Моррис, пораженный в самое сердце. – Этого никогда не произойдет! Правда?

Энди пожал плечами:

– Если так написано в завещании, считай, все, что он написал после того, как отгородился от мира, уже пепел.

– Ты выдумываешь!

– Возможно, содержание завещания – неподтвержденный слух, тут спорить не буду, но в книготорговых кругах твердо убеждены, что Ротстайн по-прежнему пишет.

– В книготорговых кругах. – В голосе Морриса звучало сомнение.

– У нас свои источники информации, Моррис. Домоправительница Ротстайна ездит для него за покупками, понимаешь? Не только за продуктами. Раз в месяц – полтора она заходит в книжный магазин «Белая река» в Берлине, это самый близкий к его ферме город, чтобы забрать заказанные по телефону книги. Она говорила людям, которые там работают, что он каждый день пишет с шести утра до двух часов пополудни. Хозяин магазина рассказал это кое-кому из коллег на Бостонской книжной ярмарке, так что теперь об этом знают все.

– Срань господня, – выдохнул Моррис. Этот разговор происходил в июне 1976 года. Последний опубликованный рассказ Ротстайна, «Идеальный банановый пирог», увидел свет в шестидесятом году. Если слова Энди соответствовали действительности, получалось, что Джон Рот-стайн писал в стол шестнадцать лет. И если он выдавал хотя бы по восемьсот слов в день, тогда в сумме… В уме Моррис посчитать не мог, но выходило много.

– Срань господня, это точно, – согласился Энди.

– Если он действительно хочет, чтобы после его смерти все написанное сожгли, он безумен!

– Для писателей это обычное дело. – Энди наклонился вперед, улыбаясь, словно давая понять, что его слова надо воспринимать как шутку. Может, так оно и было. Во всяком случае, для него. – Вот что я думаю. Кто-то должен организовать спасательную экспедицию. Может, ты, Моррис? В конце концов, ты – его поклонник номер один.

– Только не я, – возразил Моррис. – После того, что он сделал с Джимми Голдом.

– Остынь, парень. Нельзя винить человека за то, что он следует за своей музой.

– Еще как можно.

– Тогда укради их. – Энди продолжал улыбаться. – Это будет кража во благо американской литературы. Привези их мне. Они полежат у меня какое-то время, а потом я их продам. Если это не старческая галиматья, они могут принести миллион долларов. Я разделю его с тобой, пятьдесят на пятьдесят. Поровну.

– Нас поймают.

– Я так не думаю, – ответил Энди Холлидей. – Есть способы этого избежать.

– И сколько ты собираешься ждать, прежде чем сможешь их продать?

– Несколько лет. – Энди небрежно махнул рукой, словно речь шла о паре часов. – Возможно, пять.

Месяцем позже, до тошноты устав от жизни на Сикомор-стрит и преследуемый идеей о краже рукописей, Моррис загрузил свои нехитрые пожитки в дышащий на ладан «вольво» и поехал в Бостон. Нашел работу в компании, которая застраивала два микрорайона в пригородах. Поначалу он едва не умирал от усталости, но потом нарастил мышцы (хотя, разумеется, не стал таким, как Дак Дакуорт) и втянулся. Даже подружился с двумя парнями, Фредди Доу и Кертисом Роджерсом.

Однажды он позвонил Энди:

– Ты действительно сможешь продать неопубликованные рукописи Ротстайна?

– Безусловно, – ответил Энди. – Не сразу, как я и говорил, но что с того? Мы молоды. Он – нет. Время поработает на нас.

Да, а главное, за это время он, Моррис, смог бы прочитать все написанное Ротстайном после «Идеального бананового пирога». Прибыль – даже полмиллиона, которые посулил ему Энди, – значения не имела. «Я не наемник, – говорил себе Моррис. – Не гонюсь за Золотым баксом. Это дерьмо ни хрена не значит. Дайте мне денег на жизнь – что-то вроде пособия, – и я буду счастлив. Я – исследователь».

По выходным он начал ездить в Толбот-Корнерс, штат Нью-Хэмпшир. В 1977 году уже брал с собой Кертиса и Фредди. Постепенно нарисовался план. Простой, а значит, наилучший. Разбойное нападение.

Философы многие столетия обсуждали, что есть жизнь, но редко приходили к одинаковым выводам. Попав за решетку, Моррис тоже занялся изучением этого вопроса. Только его исследования носили сугубо прикладной характер и не претендовали на вселенский масштаб. Он хотел знать, что подразумевается под жизнью в юридическом аспекте. Картина получилась пестрой. В некоторых штатах жизнь означала именно жизнь. Ты оставался в тюрьме до самой смерти без надежды на досрочное освобождение. В некоторых первое заявление об условно-досрочном освобождении принимали через два года. В других – через пять, семь, десять или даже пятнадцать лет. В Неваде положительное (или отрицательное) решение о досрочном освобождении принималось на основе сложной системы баллов.

К 2001 году человек, осужденный на пожизненное заключение на территории Соединенных Штатов Америки, в среднем проводил в тюрьме тридцать лет и четыре месяца.

В штате, где отбывал срок Моррис, законодатели создали свое оригинальное определение жизни, основанное на демографии. В 1979-м, когда Моррису вынесли приговор, среднестатистический американский мужчина жил семьдесят лет. Моррису в тот год исполнилось двадцать пять, то есть свой долг перед обществом ему предстояло выплачивать сорок пять лет.

Если, конечно, его не освободят досрочно.

Первый раз такая возможность представилась в девяностом году. Кора Энн Хупер пришла на слушания. В аккуратном синем брючном костюме, с собранными в пучок седеющими волосами, стянутыми так сильно, что они буквально звенели. На коленях у нее лежала большая черная сумка. Она в подробностях описала, как Моррис Беллами схватил ее и утащил в проулок рядом с таверной «Стрелок» с явным намерением «снасильничать». Она поведала пяти членам комиссии по условно-досрочному освобождению, как он ударил ее и сломал нос, как ей удалось активировать «тревожную кнопку», которую она носила в сумке. Она помнила, что от него пахло спиртным, что он ногтями поцарапал ей живот, срывая белье. Она отметила, что «Моррис душил меня и причинял мне боль своим органом», когда прибыл патрульный Эллентон и сдернул с нее Морриса. Она рассказала комиссии, что в 1980-м пыталась покончить с собой и до сих пор состоит на учете у психиатра. Что ей стало лучше после того, как она обратилась к церкви и приняла Иисуса Христа как своего личного Спасителя, но ей по-прежнему снятся кошмары. На вопрос комиссии она ответила, что так и не вышла замуж, поскольку даже мысль о сексе вызывала у нее паническую атаку.

В условно-досрочном освобождении Моррису отказали. На зеленом листе, который ему передали вечером через прутья решетки, указывалось несколько причин отказа, но первая в списке явно сыграла для комиссии решающую роль: Жертва заявляет, что продолжает страдать.

Сука.

Хупер появилась и в девяносто пятом году, и в двухтысячном. В девяносто пятом пришла в том же синем брючном костюме. В двухтысячном – она набрала добрых сорок фунтов – в коричневом. В две тысячи пятом – в сером, и большой белый крест покоился на ее полной груди. Всякий раз у нее на коленях лежала черная сумка, возможно, одна и та же. Вероятно, с «тревожной кнопкой» внутри. Заодно с баллончиком «Мейса». Ее на эти слушания не вызывали: она приходила добровольно.

И рассказывала свою историю.

В условно-досрочном освобождении Моррису отказывали. Главная причина на зеленом бланке оставалась прежней: Жертва заявляет, что продолжает страдать.

Дерьмо ни хрена не значит, говорил себе Моррис. Дерьмо ни хрена не значит.

Может, и так, но, Бог свидетель, он жалел, что не убил ее.

Ко времени третьего отказа писательские способности Морриса пользовались спросом: в маленьком мире Уэйнес-вилла все знали, что из-под его пера выходят только бестселлеры. Он писал любовные письма женам и подругам. Он писал письма детям заключенных и в некоторых трогательными фразами подтверждал существование Санта-Клауса. Он писал заявления на работу для тех, у кого срок подходил к концу. Он писал сочинения заключенным, которые пользовались онлайн-курсами для получения свидетельства об общем образовании. Он не был тюремным адвокатом, но время от времени по просьбе заключенных писал письма настоящим адвокатам, убедительно объясняя каждый конкретный случай и излагая основания для апелляции. Иногда эти письма производили на адвокатов впечатление – учитывая, что иски, по которым назначенный тюремный срок признавался неправомерным, приносили хорошие деньги, – и они брались за дело. Поскольку ДНК все чаще становилась решающим фактором для исхода апелляционного судебного процесса, многие письма он направлял Барри Шеку и Питеру Нойфел-ду, основателям проекта «Невиновность». Одно из таких писем привело к освобождению Чарльза Роберсона, автомеханика и по совместительству вора, отсидевшего в Уэйнесвилле двадцать семь лет. Моррис получил вечную благодарность Роберсона и ничего больше… если не считать растущую репутацию, а репутация значила куда больше, чем ничего. Он уже и не помнил, когда его в последний раз насиловали.