Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот - Александр Мелихов

- Но нельзя же за славу государства платить человеческими жизнями!

- А ни за что иное славы не купишь. Жены стыдиться - без детей остаться, солдат жалеть - врагу сдаваться. Хуманничать только начни! Сейчас вы за человеческую жизнь трепещете, а случись, добьетесь своего, наложите запрет человечью жизнь трогать - тут же начнете за здоровье трепетать, потом - всякой царапины бояться: ах, ах, нельзя же за славу царапинами платить! Одни трусы с бабами останутся!

Но даже и подобная ретроградная чепуха оставляла в Петрушиной душе ядовитые семена не только плодоносящие, но и ядовитые.

Во время названных вакаций Петр проводил весь свой досуг среди мужиков: он желал наконец внести ясность в фундаментальный вопрос: какая сила позволила русскому народу сохранить себя, свой нрав и обычаи, под монгольской плетью и бюрократическим шпицрутеном? Сам вопрос уже содержал признание способности нравов сохранить какую-то независимость от государственных учреждений, в том числе, стало быть, и европейских, - и, следовательно, был ренегатским по отношению к кружку Варвары Петровны. Но Сабурову упорно прокрадывалось в голову, что у Варвары Петровны видят в законах какое-то подобие философского камня, способного обращать навоз в золото. Чиновник сделал глупое распоряжение - нужно издать закон, чтобы впредь делал только умные; урядник избил мужика - издать закон, чтобы больше не смел; если и этот закон не будет исполнен - издать следующий закон о необходимости исполнять предыдущий - и так далее. "Отвыкнув от всякой самостоятельности, люди привыкли ждать от законов того, что может явиться лишь от их собственных нравов", - уже брезжило в его уме. И как раз деяния узаконенные отличались особым масштабом бессердечия.

Узаконенное зло совершают не люди, а детали механизма... Но ведь и те, кого они мнут и корежат, тоже видят в них не людей, а детали. Так вот она, разгадка: народ сохранил свою душу, свой характер потому, что он не считал за людей тех, кому повиновался, воспринимал узаконенные злодеяния, как неодушевленные стихии: как наводнение, пожар, засуху вот отчего душа народа не подвластна ни баскакам, ни бюрократам!

Сабуров шел по тропинке (которую никто не приказывал прокладывать, но которая сама собой возникла из-за того, что здесь люди часто ходили по своим надобностям) и остановился на мостике через речушку, которую помнил с детства. Мостик тоже никто не приказывал строить: понадобился мужикам - они и построили. Под мостиком, тоже без всякого приказа, боролась с течением всевозможная рыбешка, самостоятельно разыскивавшая себе корм и каким-то чудом хранившая в себе стереотип, с которого окуни печатают окуней, а плотва плотву.

И солнце греет само собой, и пар сам собой поднимается из реки, и сам собой собирается в облака, которые сами собой проливаются дождем... А еще выше, в самой черной бездне живет почти невидимая космическая пыль, которая сама собой складывается в гигантские небесные тела, которые сами собой летят по никем не вычерченным заранее кеплеровским орбитам: всюду клубится сложнейшая упорядоченная жизнь - и нигде нет управляющего центра...

Оттенки партий и учений - какими малыми и кратковременными они становятся среди веков и тысячелетий всемирной технологии! Бедный Николенька признавался, что наедине с природой им овладевает ужас и отчаяние от своего бессилия и мимолетности перед громадностью и безразличием стихий. Бедный, бедный... Ужасаться красоты и мудрости!.. Вот пень, обжитый муравьями, - никакому китайцу-косторезу не выточить такой замысловатый лабиринт - попробуй-ка усовершенствовать его, разумный царь природы! Вот муравьишка, надрываясь, тянет сосновую иголку, и никак ему не одолеть вершковый бугорок, - но тут подбегает на помощь другой муравьишка... Видишь, Николенька? А вон мужик, надрываясь, тянет бревно, но другой мужик подхватил второй конец - вот из каких пылинок взаимопомощи складываются миры. И не нужны этим мужикам ни роман, которым зачитывается "вся Россия", ни сто томов законоуложений с пятьюстами томов комментариев к ним...

Петру и в голову не пришло, что бревно добыто из его фамильной рощи, но мужики-то прекрасно замечали подобные оттенки, и скоро Сабуров приобрел между ними репутацию блаженного. И Сабуров отнюдь не пришел в восторг, когда это заметил. Приглядевшись, он увидел, что мужики очень внимательны к тому, чтобы каждый вел себя как ему "надлежит быть": "Уже если ты барин - так и будь барин, а если мужик - то и будь мужик". Ему показалось даже, что непривычный покрой одежды или "неположенная" укладка волос обесценивают в их глазах самое мудрое, благородное и доходчивое слово. И в душе Петра зашевелилось весьма популярное в салоне Варвары Петровны словечко "косность" - так мы именуем устойчивость вкусов и привычек, которые нам не по душе. А когда он по вечерам начал упражняться в прыжках с шестом, выбрав для этого гибкую жердь, цена его речей упала окончательно - и словечко "косность" сделалось довольно частым гостем на его устах. Но в прыжках он достиг незаурядных по тем временам результатов, и проходившие мимо усадьбы старухи крестились, видя, в какую высь взметывается молодой барин.

Отношения с крестьянами разладились, зато наладились отношения с отцом: вдоволь налюбовавшись, как сын играючи взлетает на крышу флигеля, отец понял, что перед ним мальчишка, а на мальчишку не стоит сердиться за его направление. Поэтому, вступив в прения с сыном сначала как бы из снисходительности, Николай Павлович иногда забывался даже и до горячности. А Петр за всякой горячностью угадывал какую-то правду...

Бессомненности у Николая Павловича сильно поубавилось, когда он впервые в жизни - принялся за дело, которое нужно было доводить до результата, не ограничиваясь составлением приказов. Однако все происходило как будто само собой - ломалось, сгнивало, протекало... Это приводило Николая Павловича в тем большее негодование, что решительно каждое его нововведение сулило явные выгоды и мужикам, однако это дурачье упорно не желало понимать даже собственную пользу. Уж не оттого ли, всего-навсего, что ему не доверяют? Но мог ли генерал и кавалер признать, что его победили чувства каких-то смердов? Оттого-то Николаю Павловичу впервые впервые в жизни понадобились оправдания.

- Ни машин новых не хотят, ни... Я уж и немца нанял, плачу ему... Может, Сенька Быстров с ними лучше бы поладил, да вот удавился, дурак, зачем-то. Как Иуда. Косность мужичья сегодня всю державу тормозить начинает, это ты правильно говоришь!

Петр не без яда заметил, что мужики сделались закостенелыми оттого, что слишком долго жили по чужим приказам, - и осекся: ведь он желал доказать независимость нравов от механических воздействий. Его ответ не устроил и Николая Павловича:

- Они же и без нас все равно от самого Адама по приказу живут: им вся природа приказывает. Весна - сеять, осень - убирать, сушь - поливать, дождь - сушить... От таких приказов не отвертишься!

И подлинно... Не оттого ли в мужиках такой запас бессомненности, что они в течение веков жили по неукоснительным и неизменным приказам самой природы? Более того, в жизни крестьян неизмеримо меньше разнообразия, чем в жизни так называемого культурного общества, - а значит, меньше и возможностей для выбора, а следовательно, и для сомнений. Одинаковость вкусов - основа их прочности.

Самостоятельность ставила отца перед необходимостью искать и размышлять. А в этом и заключается высшее человеческое счастье, в теплую минуту поделился с ним Петр.

В тот вечер Николай Павлович выглядел особенно усталым и озабоченным и перед ужином выпил одну за одной пять рюмок водки. Он уже утратил непобедимый дар пропускать мимо ушей слова всякого, кто не был его начальником, и после тягостного раздумья произнес как приговор самому себе:

- Не размышлять, а исполнять не задумываясь - как на военной службе вот в чем счастье. Я теперь понял: человек не разумом, а привычкой живет. Разум дает ему тысячу советов, и каждый поперек другому - а привычка, как корпусной командир, один приказ - и кругом налево. А "искания" твои - это все равно как дырка в земляной плотине: сейчас она в палец, через час с кулак, а назавтра с ворота. Потому что разум - он у каждого разный. И в армии это хорошо поняли, я теперь только вижу. Что, вроде бы, за беда, если у солдата ворот расстегнут или нога не по форме отставлена? А то за беда, что расстегнутый ворот - дырка в плотине: через нее солдат непременно возомнит, будто своим разуменьишком может устав улучшить - и где эти улучшения остановятся?! Кончится тем, что он и командирам повиноваться перестанет. Вот мы столько про мужиков толковали: косность, косность... А она, матушка-косность, одна, может быть, всех нас и хранит. Если мужик землю начнет пахать не по привычке, а по разуму - он, глядишь, и государю станет повиноваться по разуму - и куда его разум приведет - это ни мне, ни вам, умникам, не ведомо. Главное что - у любого немчуренка или жиденка направление есть: он с малолетства знает, к какой ему карьере стремиться, а наш Иван только до тех пор хорош, пока ходит по кругу "изба-поле", "изба-поле". А чуть выбьется в город, чуть легких городских целковиков да чистых городских бабенок понюхает... Вы не рассчитывайте: он, ракалья, не ваших профессоров и волосатых смутьянов берет в образец - нет: лакея! холуя! Жилетки, сигарки начинаются, "ренское винцо-с", "А мы-с, эфто-с, ня хуже образованных-с", - в отцовском голосе сквозь глухую усталость отдаленно раскатился генеральский гнев. - Пока у наших Саврасов направления нет, до тех пор их привычку трогать нельзя: она и для них, и для нас спасение!