Война в Зазеркалье - Джон Ле Карре

– Это все? – строго спросил Холдейн. Вот он разозлился не на шутку.

– Я больше не желаю иметь к этому никакого отношения. Я говорю об операции. Потому что она бессмысленна. – Он посмотрел на карту, потом на Холдейна и рассмеялся с несколько глуповатым видом. – Все то время, пока я там гонялся за духом мертвеца, вы преследовали живого человека! Как же вам просто живется, на вашей фабрике снов… Но ведь речь идет о людях, о конкретных человеческих судьбах!

Леклерк слегка коснулся руки Холдейна, как бы говоря, что справится сам. При этом он с виду оставался совершенно спокоен. Вероятно, он был даже рад воочию увидеть симптомы болезни, которую диагностировал раньше.

– Идите в свой кабинет, Джон. У вас просто нервный срыв.

– Да, но что мне сказать Сэре? – в отчаянии спросил он.

– Скажите, что больше ее никто не побеспокоит. Произошла ошибка… Словом, скажите что угодно. А пока пойдите, съешьте чего-нибудь горячего и возвращайтесь через час. Пища в самолетах никуда не годится. А потом мы все выслушаем вашу историю целиком. – Леклерк улыбался той же натянутой и пустой улыбкой, какая играла на его устах, когда он фотографировался с мертвыми теперь пилотами. Когда Эвери уже подошел к двери, он услышал, как его негромко позвали по имени. Позвали мягко, почти с нежностью. Он остановился и обернулся.

Леклерк оторвал руку от поверхности письменного стола и описал ею в воздухе полукруг, как бы вбиравший в себя все помещение, где они сейчас находились.

– Я хотел еще кое-что сказать вам, Джон. Во время войны мы базировались на Бейкер-стрит. Нам выделили подвал, и министерство оборудовало в нем все, что было нужно для планирования операций. Мы с Адрианом проводили там много времени. Очень много времени. – Он бросил взгляд на Холдейна. – Помнишь, как во время бомбежек масляные лампы начинали раскачиваться под потолком? И бывали ситуации, Джон, когда нам приходилось действовать на основе всего лишь одной сплетни или слуха. И ни на чем больше. Только один источник информации, и мы готовы были рисковать. Отправляли агента. Двоих, если требовалось, и часто они уже не возвращались. А ведь там могло ничего и не быть. Слух, догадка, интуиция – вот чем нам приходилось довольствоваться. А иначе легко забыть, на чем строится настоящая разведка: на удаче и на предчувствии успеха. Курочка по зернышку. Там небольшой успех, здесь вовремя прочувствованная ситуация. Но очень часто мы оказывались в таком же положении, как сейчас: мы либо действительно нападали на крупный след, либо он только таким казался и вел в никуда. Сведения мы могли получить как от простого крестьянина во Фленсбурге, так и от приближенного короля, но в любом случае мы не имели права так просто отмахнуться от них. У тебя появляется цель, и тебе дают задание: найдите человека и зашлите в нужный район. Так мы и поступали. И как же много агентов мы тогда потеряли! А ведь их отправляли лишь для того, чтобы развеять сомнения, понимаете? Мы посылали их, возможно, на гибель, потому что не имели других источников информации. И у каждого из нас случались подобные срывы, Джон. Не считайте нас уж настолько бесчувственными. – Он ностальгически улыбнулся. – Часто нами овладевали такие же настроения, какое владеет вами. Это нелегко, но их надо уметь преодолевать. И тогда у вас открывается то, что мы называем вторым дыханием. – Он облокотился на стол и мечтательно повторил: – Да, именно так. Второе дыхание. А теперь подумайте, Джон, хотите ли вы дождаться, чтобы снова падали бомбы и люди гибли на улицах городов… – Он говорил предельно серьезно, словно исповедовался. – В мирное время все гораздо сложнее, я понимаю. Вот почему сейчас нам требуется даже больше отваги. Но только отваги совсем другого рода.

Эвери кивнул.

– Я вас понял. Простите меня, – сказал он.

Холдейн продолжал смотреть на него с откровенной неприязнью.

– С вашего разрешения я подведу итог сказанному директором, – произнес он наконец источавшим яд голосом. – Если вы хотите остаться в департаменте и заниматься работой, то беритесь за дело. А если вам угодно и дальше плакаться, культивируя в себе негативные эмоции, можете идти на все четыре стороны и предаваться сантиментам, сколько душе угодно. Мы уже слишком стары, чтобы долго утешать вас.

Эвери все еще слышал голос Сэры, видел ряды небольших розовых домов, мокнувших под дождем. Он попытался вообразить, какой станет его жизнь, если в ней не останется места департаменту. Слишком поздно, понял он почти сразу. Впрочем, поздно было с самого начала, потому что он пришел к ним, приняв то немногое, что они могли ему дать, и отдал взамен все, что мог дать сам. Как священник, потерявший на какое-то время веру, он понял, что есть только одно место, где он сможет обрести ее вновь. Вернись в свою юдоль, и сомнения исчезнут. Он посмотрел сначала на Леклерка, потом на Холдейна. Это были его коллеги. Узники молчания, они будут работать втроем бок о бок, возделывая эту сухую бесплодную почву все четыре времени года, чужие, но необходимые друг другу, сохранившие веру среди тех, кто не верил уже ни во что.

– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.

– Простите меня, – пробормотал Эвери.

– Вам не довелось воевать, Джон, – добродушно сказал Леклерк. – Вы еще не до конца поняли, насколько безоговорочной самоотдачи требует наша профессия. Чувство долга не стало для вас частью плоти и крови.

– Да, я понимаю, – сказал Эвери. – И мне действительно очень жаль. Я от всего сердца прошу у вас прощения… Мне только надо на час воспользоваться машиной, если это возможно. Я должен кое-что передать Сэре.

– Ну конечно.

Только сейчас он понял, что совершенно забыл о подарке для Энтони.

– Простите, – повторил он снова.

– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик своего письменного стола и, достав из него конверт, благосклонно протянул его Эвери. – Это ваше новое особое удостоверение сотрудника министерства. Оно откроет перед вами многие двери. Выписано на ваше подлинное имя. В ближайшие недели такой пропуск может вам очень пригодиться.

– Спасибо.

– Откройте конверт.

Это был картонный прямоугольник, закатанный в целлофан и затейливо окрашенный в зеленый цвет так, что краска, светлая сверху, приобретала ниже темный оттенок. Его имя было отпечатано заглавными буквами на электрической пишущей машинке: МИСТЕР ДЖОН ЭВЕРИ. Предъявителю удостоверения дозволялось проводить любые расследования от имени министерства обороны Великобритании. Внизу стояла подпись красными чернилами.

– Спасибо.

– Оно гарантирует вам полную безопасность. Это личная подпись министра. Он всегда пользуется красными чернилами в силу старинной традиции.

Эвери вернулся в свой кабинет. Порой ему приходилось заставлять себя преодолевать внутренние преграды, подобно человеку, пересекающему огромную пустынную долину без всякой цели, просто чтобы либо приобрести какой-то новый опыт, либо отчаяться и сгинуть. Иногда он ощущал себя бойцом, который бежит в атаку на врага, предчувствуя, что его тело скоро перестанет существовать, но увлекаемый желанием нарушить унылый конформизм обыденного существования и доказать, что в его жизни была хоть какая-то реальная цель, что, как намекнул Леклерк, он способен переступить через капризы своего сознания ради единения с истинным Богом.

Часть III

Попытка Лейсера

И, уподобившись пловцам, нырнутьв прозрачность вод,Где мир еще не одряхлел, не устарел,не надоел, где радость оживет.

Холдейн вышел из «хамбера» у самого гаража.

– Не стоит ждать меня, – сказал он шоферу. – Вам еще нужно отвезти мистера Леклерка на встречу с министром.

Потом он не спеша направился по асфальтированному тротуару мимо желтых заправочных колонок и рекламных щитов, поскрипывавших на ветру. Уже наступил вечер, снова собирался дождь. Мастерская оказалась небольшой, но оборудованной по последнему слову техники. В одном из углов было выгорожено нечто вроде автосалона для продажи машин, в другом находилась ремонтная зона, а в центре возвышалось подобие башни, предназначенной для жилья. Башня была отделана шведским деревом, с прекрасной планировкой, а фонари на ней имели форму сердец или червонной масти, причем постоянно меняли цвет. Откуда-то доносился завывающий звук токарного станка, на котором обрабатывали металлическую деталь. Холдейн зашел в контору, где горел свет. Но там никого не оказалось. Пахло резиной. Он надавил на кнопку звонка и тут же зашелся в приступе кашля. Иногда, кашляя, он прижимал руки к груди, а его лицо выдавало покорность человека, смирившегося с неизбежностью боли. На одной из стен висели календари с девушками в купальниках, а рядом – трогательно написанное от руки небольшое обращение, с виду похожее на рекламное объявление, которое гласило: «Святой Христофор и ангелы его небесные, молим вас уберечь нас от аварий на дорогах! Ф.Л.». В клетке у окна нервно метался волнистый попугайчик. Первые крупные капли дождя лениво застучали по стеклам. Потом вошел юноша лет восемнадцати с пальцами, испачканными машинным маслом. На нем был рабочий комбинезон с вышитым на нагрудном кармане красным сердечком и короной поверх него.