Язычник - А. Веста

Все началось с драки в «Правиловке», бараке усиленного режима. К восьмому бараку у абверовцев было особое отношение. Я был свидетелем, как туда «запускали фазана»: подсаживали больного с открытой формой туберкулеза. Летом в каждый барак ставили бак с тепловатой гнилой водой. На цепи болталась осклизлая кружка, одна на всех. Каждый новый месяц только подтверждал печальные слова Воркуты: «Отсюда нет выхода, здесь с каждым могут сделать все, что угодно». А вы как думали, лагерь — не санаторий, и особенно беречь опасных преступников абверовцы, и в их лице все людское сообщество, не собирались. Зэки и «гадиловка» находились в состоянии беспрерывной «холодной войны». Но иногда страсти намеренно накалялись.

С новым этапом в лагерь прибыл «чернослив»: кавказцы всех мастей, бывшие боевики вперемежку с уголовниками. Администрация решила дожать нацистов, которые держались кучно, смертно били стукачей и упорно не желали выполнять нормы или хотя бы «кормить» администрацию.

Зимой в восьмой барак запихнули несколько десятков мусульман. Своего «гадиловка» добилась. Битва была долгой и кровавой, абверовцы, прежде чем соваться в барак, вызывали подкрепление из «внутренних войск». Верес был сильно ранен во время штурма барака и до весны отлеживался в больнице.

К тому времени Умный Мамонт провел сложный кадровый расклад и меня перевели в санчасть медбратом. По сравнению с санчастью, столовка была просто райским местом. Больничка была под завязку напихана наркошами в стадии ломки и субъектами с «высохшими трубами». Кровь уже не поступала в сузившиеся от наркотиков вены и наркоманы испытывали зверскую боль. Кроме того, зэки массово травились некачественными наркотиками. На лагерном языке это называлось «тете Ханум совсем плохо». Ни я, ни вольнонаемный врач не знали, что с ними делать. Средств для их лечения не хватало, и в больничке царил настоящий бедлам.

Из всех лекарств, изобретенных человечеством, в изобилии был только аспирин и таблетки от поноса, обезболивающих и антибиотиков всегда не хватало. Все это, включая такую классику, как тетрациклин и новокаин, приходилось заказывать. Больные за это время иногда успевали вылечиться сами, но чаще окончательно «падали с копыт».

Кодеин, средство против кашля и приступов астмы, употребляли сразу целыми коробками. Морфий врач запирал под замок и ставил на сигнализацию, но «больные» много раз взламывали аптеку.

После драки в «восьмерке» больничка оказалась переполненной. Начальство почти признало, что погорячилось, и зачинщиков с обеих сторон распихали по разным отрядам и баракам. Крепко спаянных скинов решили раскидать по разным лагерям, ничем не отличающимся от нашего, только еще севернее. Верес валялся в больничке больше двух месяцев, у него были сломаны почти все ребра, выбито колено и поврежден глаз.

— Как же ты дал себя отметелить, Наци?

Разбитые губы прошепелявили:

— Да как в анекдоте, вижу, лом валяется. Я им: «Ну, все, держитесь, гады!» А лом примерз. Вот и наваляли… Будут отправлять в другой лагерь… Жаль расставаться…

Мне уже порядком поднадоела работа в больнице. Как-то накоротке я попросил Умного Мамонта посодействовать моей отправке с группой заключенных в колонию Б-612. Но Умный Мамонт был великим комбинатором. Он намекнул, что свою свободу я должен выкупить. Для этого необходимо было всего-навсего «ограбить» больничку на весь наличный запас «морцифаля». Я долго торговался, пока не сошлись на половине. Это количество морфия я мог сэкономить на инъекциях, списать или по частям выморозить у врача. Оставалось только рассчитаться с кабалой. Верес уже оттрубил половину, оставалось добить осколок срока в другой колонии. Еще четыре весны, и птицы запоют ему об освобождении.

В тот вечер меня словно что-то кольнуло. За кирпичной стеной пилорамы с визгом крутилась пустая циркулярка, хотя смена уже закончилась. Я рванул к дверям лесопилки, против обыкновения, они были заложены изнутри. Сквозь вой привода и дребезжание пилы мне послышались крики и возня. Несколько минут я остервенело колотил ногами в дверь. В образовавшуюся щель выглянуло смуглое, исклеванное оспой лицо.

— Зачем шумишь, дарагой?

В проеме двери я увидал, как несколько зверей за ноги и за руки волокут избитого Вереса к запущенной циркулярке. Бывали случаи, когда зэки случайно падали на вращающийся зубастый диск. Почти всегда это заканчивалось тяжелым увечьем или смертью.

— Стойте, гады!

Выхватив из кучи брака обломок бруса, я саданул по жердине. Жердь треснула и просела вниз. Я ворвался в цех. Щербатый вновь заложил дверь, отрезая мне путь назад.

— Наци, я с тобой! — крикнул я через выбритые до синевы головы. — Ну, суки, кто первый?

Из подошвы я выдернул хорошо запиленный скальпель. Черные струсили, глухо забормотали на своем языке. Одного зазевавшегося зэка охрана всегда спишет, с двоими будет труднее. Я был им хорошо известен. Они бросили Вереса и, перелаиваясь между собой, ушли.

Я поднял Вереса. Лицо его было окровавлено и густо облеплено опилками. Я уложил его, ощупал: кости целы.

— Спас, костоправ.

— Ну, вот и сквитались… Ничего, еще лет сто проживешь…

Он только криво улыбался.

Нас отправляли в колонию Б-612 в самом начале зимы. Это была уже третья моя зима. Я вполне акклиматизировался на Севере, и мысль о том, что еще несколько лет я буду рядом с Вересом, радовала и бодрила меня. Он создавал вокруг себя особое поле напряженной бодрости, которое чувствовали даже служебные псы, натренированные на человечину. Они веселели, начинали прыгать и крутить хвостами.

На шестерых зэков было выделено двое солдат-азиатов. Нам предстояло проехать километров сто по набитому грейдеру.

Зак был разделен решеткой на две половины. В одной на корточках тряслись зэки. В другой корчилась промерзающая охрана. Такие машины должны быть оборудованы стационарной рацией и отдельным обогревом, но там, где обычно помещается рация, темнело пустое гнездо с оборванными проводами. Офицер сидел на высоком сиденье рядом с водителем и беспокойно крутил остроносой головой.

На Север вот-вот должна была опуститься полярная ночь. Сизая мгла висела перед лобовым стеклом, к тому же занималась метель. Было зверски холодно. Охранники в черных нагольных тулупах тоже мерзли и матерились на ломаном русском. Култыхаясь на сугробах и выбоинах, мы ползли по продавленной в грунте колее. Встречные фары били через зарешеченную «форточку». Проехали уже километров сорок, с неба повалил густой снег, и сразу потеплело.

Внезапно мотор засипел и заглох. Офицер и водитель выскочили, задрали капот и стали осматривать мотор. Водитель, не снимая варежек, что-то поправлял в слабом сумеречном свете. Прижавшись к зарешеченной форточке, мы напряженно следили за ними. Вскоре офицер и водитель вновь залезли в машину. Мотор бодро взревел, и мы двинулись дальше.

Пока чинились, метель усилилась. Дворники со скрипом сгоняли со стекол сугробы. Еще минут через сорок мотор снова заглох. Водитель и офицер вновь по очереди шурудили в моторе. Азиаты спали, завернувшись в воротники из лохматой овчины. Сквозь телогрейку, шаронку, сквозь ватные брюки и новое жесткое белье заползал холод. Валенки у многих из нас были выношены и сквозь ветхие сгибы пролезал мороз. Не зная зачем, заключенные стали дубасить в стены зака.

— Цить, братва…

На секунду стало тихо. Сквозь промерзшие стены пробилось журчание.

— Бензин сливают, суки!

Азиаты проснулись, пугливо оглядываясь на беснующихся зэков, нервно вцепились в приклады автоматов. Офицер приказал азиатам охранять нас, а сам с водителем отправился куда-то в снежную круговерть. Оставшись одни, азиаты довольно долго совещались шепотом, потом выпрыгнули из машины и собрались уходить. Мы остервенело стучали в двойные клепаные стены зака, требуя забрать и нас, но две сгорбленные фигурки в огромных тулупах, не оборачиваясь, растворились в метели.

— Откройте дверь, сволочи! Эй, старшой, выпусти… Командир…

Уходя, они неплотно закрыли двери, и все тепло, которое мы успели надышать, улетучилось через зарешеченную форточку.

— Быстро, кто-нибудь, майку! — скомандовал Верес. — Не жмись, жуки. У меня нет, а то бы я снял.

Я разорвал на груди свое свежее хэбэ, рванул еще пару раз и протянул ему широкий неровный лоскут. Верес бросил его на промерзший пол и помочился на тряпку.

— Быстро, клеим на форточку, — скомандовал он.

Вдвоем мы прилепили дымящуюся тряпку к решетке и подержали с минуту, пока она накрепко не примерзла к прутьям. Сразу стало тише и теплее.

Снаружи скрипнула дверь. Мы с надеждой дернулись к форточке, оторвали тряпку: один из азиатов зачем-то вернулся, мы вновь принялись заклинать выпустить нас.

— Нет ключи, — объяснил азиат, — офицера забрал…