Прохладное небо осени - Валерия Перуанская

Мать у него и в самом деле умница. Свадьбу расстроила, сумев не обидеть невесту. Сына поставила перед фактом. Кто бы еще так сумел? Инесса, однако, не выдала своей осведомленности.

– Родители? – изобразила удивление. Токарев неохотно пояснил:

– Нинина анкета сыгралароль. Сами знаете, какое было время. Отец мой, в сущности не злой человек, совершенно не способен на компромиссы в некоторых, определенных вещах. Насчет понятий и убеждений – годами же складывались! – крепкий орешек.

– Да, я заметила. А вы?

– Что – я? – спросил он с досадой. Сразу стал похож на того Токарева, которого знала по институту.

Дождалась, правдоискательница. Чего я от него хочу? Какое признание вымогаю?

– Не злитесь, – попросила умоляюще. Не хотелось ей с ним ссориться.

Он все же нашел нужным пояснить, оправдаться:

– Я не сразу узнал. За меня решили. А я ходил брошенным, оскорбленным женихом, пока отец не нашел нужным и меня ввести в курс.

– И вы не побежали Нину искать? – Как на скалу море ее несет! Слова прозвучали почти вызывающе, но виноватым взглядом постаралась Токарева смягчить.

Он охотно смягчился:

– К чему вспоминать то, что было сто лет назад? О чем мы с вами говорим, Инесса Михайловна? Неужели больше не о чем?

– Вы правы, – согласилась она. – И все же мы говорим о близком нам человеке, у которого могла иначе, лучше сложиться судьба. Вы могли бы сейчас быть вместе...

– Кто знает – лучше ли? Теперь уже не проверишь. И у нее одной, что ли, не сложилось, не так получилось? По той ли причине или по другой. Не у всех же обязательно получается.

– Разве в количестве суть? Одна судьба – это тоже судьба. У каждого одна жизнь, с этим ничего не поделаешь. Согласитесь, что человеку в его – пусть даже единичном – несчастье слабым утешением служит то, что он один такой или один из многих. Его бессонные ночи, тяжелые думы, одиночество нельзя поделить даже на миллион счастливых. Не делится.

– Вы уверены, что существует такая категория – счастливый человек? – не без иронии, показалось Инессе, откликнулся он.

– А почему бы нет?

– Я считаю, что могут быть состояния счастья, мгновения счастья, не больше. Вот сейчас, – он остановился, взял ее за руку, – я переживаю состояние, мгновение...

Она высвободила руку:

– Не надо, Юрий Евгеньевич. Зачем это?

– Господи! – сказал он в сердцах. – Эти интеллектуальные женщины... Зачем, почему...

– Но ведь и в самом деле... – несколько смущенная, неловко улыбнулась она.

– Зачем эта рационалистичность! Зачем я сорвался и приехал сюда?.. На конференцию мог приехать кто угодно другой!.. Почему мне хорошо только оттого, что вы идете рядом со мной? Впервые...

– Не надо, – попросила она. – Это слишком избитый прием. В наши годы ничего не может быть впервые.

Он обиделся:

– Конечно, вы вправе не верить мне.

Вот когда не знаешь, что для тебя лучше: чтобы и дальше объяснялись, признавались, чтобы были влюблены в тебя, вот так неожиданно, вдруг, – или чтобы ничего этого не было и жизнь шла бы, как шла, без всякой сумятицы, сомнений... Хотя в чем уж тут сомневаться?.. Прав он: тощища эти интеллектуальные женщины. И для него это эпизод, не может быть ничем иным, и для нее тоже. Можно провести этот эпизод, как то самое счастливое мгновение, – без нравственных терзаний, заглядывания в будущее. Какое будущее? Кончится командировка, все вернется на круги своя...

– Признайтесь, – сказал он, – вам ведь тоже я не вполне безразличен?

– Перед вашим напором трудно устоять, – сказала она с ласковой усмешкой.

Что я говорю? И что я делаю?..

– И у вас, – тут же рассудительно сказала она, – и у меня давно сложившаяся жизнь. Ломать ее ни вы, ни я не собираемся, не так ли?.. – Он порывался что-то возразить, она помешала: – На обман, на легкий флирт и все прочее я, увы, неспособна. Должна признаться в этом, даже рискуя что-то потерять в ваших глазах.

Помедлив, он признался:

– Мы с вами в разных положениях. У вас сложившаяся жизнь, у меня совсем наоборот. Вы рассердились, когда я сказал «впервые». Но это чистая правда. Нина была в зеленой молодости, когда все иначе, проще... С женой...

Инесса про жену не хотела слушать, также не посмела бы она сейчас упомянуть об Андрее, но Токарев не дал себя перебить:

– Я и женился скорее с досады. Мстя Нине. Ведь пока родители правду не сказали, чувствовал себя оскорбленным – шутка ли, невеста чуть не с порога загса сбежала!.. Вера показалась ангелом-спасителем. Тем легче все у нас закрутилось, что еще в институте пережили небольшое взаимное увлечение. Нет, не обманывал никого, а вышло – сам себя обманул. И ее, конечно, тоже. Пусть невольно. – Он говорил искренне; возможно, ей первой обо всем этом и говорил. Не из тех он людей, чтобы просто так откровенничать, к любому случаю. – Могло, конечно, и так получиться, что и любовь бы родилась, и привязанность... Не получилось. Ни у нее, ни у меня. Она, мне теперь думается, тоже выходила за меня не оттого, что был я для нее единственный, а скорее оттого, что за двадцать пять лет перевалило, а – не устроилась... – Инесса забыла, что не хотела слушать про жену, все-таки интересно оказалось послушать. – А когда произвела на свет наследного принца, я стал для нее вроде неодушевленного, однако нужного и полезного предмета. Скажем, как полированный шкаф. В него можно при необходимости положить некоторые свои соображения и впечатления – шкаф примет, а ответа не требуется. Из него можно взять деньги. Гости им могут полюбоваться: ничего, современный шкаф, хорошо вписался в интерьер.

Инесса не удержалась – рассмеялась, – очень уж у него картинно вышло.

А он, словно не заметил, что развеселил ее, сказал:

– Два года назад мы разошлись. Вот как. Отчего это ты обрадовалась?

Вспомнился виденный до войны какой-то американский фильм – студент из киноинженерного водил на закрытый просмотр. Как назывался фильм, Инесса не помнила, играл в нем Гарри Купер. Он был ковбой, в него влюбилась богатая скучающая девушка, никак не могла добиться взаимности. Подруга научила ее трем способам завоевания мужского сердца, первые два не помогли, а третий – вызвать к себе жалость – подействовал безотказно. Ковбой чуть не со слезами на глазах слушал историю о бедной сироте, у которой на руках братишки и сестренки мал мала меньше. Растроганный герой заключает героиню в объятья, в этот момент появляется в дверях подруга, и «несчастная сиротка», не прерывая объятий, показывает за спиной ковбоя пальцами «три» – третий способ. Очень это было смешно.

Хорошо, что ты не потеряла чувства юмора. Хоть и ничего похожего в ковбойской истории, а почему-то вспомнилась. Из жалости Бог знает что можно натворить. Пожалеть, приголубить.

– Тем более, – сказала она, – вам надо думать о том, чтобы устроить свою жизнь. Я ведь для этого не подхожу.

Все дело кончится тем, что он разозлится, плюнет на тебя, до гостиницы из вежливости проводит. Какое уж тут «счастливое мгновенье»!.. Не умею жить, радоваться жизни. Серьезна, как трамвайный контролер. До глупости. Стало ужасно стыдно. До того, что кровь прихлынула к лицу. Хорошо, что темно, не заметил. Никто еще не предложил тебе руку и сердце, а ты спешишь отказаться. И то, что он молчал, еще больше подтверждало, что сморозила глупость. Не знает, как с такой дурой разговаривать.

Они давно уже миновали «Октябрьскую», брели где-то по старому Невскому. Инесса сказала:

– Вернемся. Пора уже. – Настроение было паршивое. Другим словом не определишь. Не плохое, не гадкое, не отвратительное. Паршивое. С какой-то брезгливостью к себе.

Она повернула назад, он последовал за ней. Только около гостиницы заговорил опять:

– Вы действительно рассудительная женщина. Чересчур. Но если бы вы знали, как мало я способен сейчас рассуждать.

Она испытала некоторое облегчение. Рассудительная – все же не совсем дурочка. И он еще разговаривает с ней. Все сейчас в нем нравилось ей: его сдержанность, его огорченное лицо, печальные глаза, глуховатый голос.

– Давайте завтра увидимся? – и поспешил предупредить: – Я все понимаю, я все осознал, но ведь решительно ничего не произойдет, если мы где-нибудь вместе пообедаем?

Вот ты уже и рада. И тебе досадно, что не можешь прямо с утра снова идти с ним куда-то, опять быть с ним.

– Или я вам неприятен?

– Что вы! – сказала она честно. В подарок получила благодарный взгляд. – Всю первую половину дня завтра я занята...

Ничего, ничего, так даже лучше.

– Позвоните часа в четыре к моей подруге Л иле, Елизавете Наумовне. Запишите телефон.

Мягко шумел и пощелкивал лифт. Инесса прислонилась к подрагивающей стенке кабины. Из зеркала выглянула знакомая физиономия – весьма благодушная, даже самодовольная физиономия. Как ты там ни отбиваешься, а женское твое тщеславие не дремлет. Подставляется, чтобы его ласкали. Грех не велик, но не перепутай чувства и понятия.