Дикая полынь - Цезарь Солодарь

Клейнер умалчивает, как одна из его бурных размолвок с Гендлеровым довела того до нервного припадка. Он был глубоко потрясен, узнав, как эмиссары израильского сионизма в западноевропейских странах охотно блокируются с теми, в чьем идеологическом арсенале не последнее место занимает антисемитизм. Клейнер, однако, злобно и упорно отрицал это.

— Напрасно! — хотелось бы мне, автору этих записей, бросить в лицо клеветнику сионистской выучки. Я припомнил бы ему только один эпизод, происшедший на моих глазах в дни Мюнхенской олимпиады.

В воскресенье, 3 сентября 1972 года, близ Мюнхена, на лагерной площади в Дахау, где гитлеровцы замучили в каторжном застенке сотни тысяч узников, в том числе евреев, была сделана открытая попытка сорвать интернациональный траурный митинг молодых олимпийцев. С кем же сблокировались для этой гнусной цели баварские сионисты и прибывшее к ним пополнение? С неонацистами из профашистских западногерманских групп и с остатками украинского националистического отребья, прославляющего имена Петлюры и Бандеры.

Следовательно, Гендлеров имел все основания не верить Клейнеру.

А вскоре, потеряв последнюю надежду на элементарное внимание к своей тяжелой судьбе, Мирон с трудом добрался до Хайфы, чтобы бросить в лицо своему "благодетелю" Клейнеру:

— Душегуб! Продажный наемник! Зачем вы затащили меня в этот ад? Выхода у меня нет. Так жить я больше не могу! И не буду!

Через несколько дней Гендлеров скончался. Инфаркт — гласил врачебный диагноз.

"У меня другое соображение по этому вопросу (у Мирона было абсолютно здоровое сердце), — прозрачно намекает министру Клейнер, но так или иначе _эта смерть на совести_ некоторых работников мисрад аклита в Хайфе и министерства".

Свое письмо министру абсорбции Клейнер писал, "чувствуя себя ответственным" за судьбу вдовы Мирона Гендлерова.

Вдова не могла вернуться в Тират-Кармель, где все ей напоминало о гибели мужа. Пять месяцев скиталась она по разным городам и чужим квартирам, куда из жалости ее пускали на несколько дней. Она обращалась к министру Натану Пеледу, к его заместителю Гилелу Ашкинази, ко многим чиновникам.

Тщетно!

Особенно изощренно издевалась над больной вдовой личная секретарша заместителя министра Хая Грабская. Ревностная чиновница приказала вахтеру не пускать Броню Гендлерову в здание министерства и пригрозила несчастной женщине принудительной высылкой в Тират-Кармель под конвоем.

Угрозу эту не привели в исполнение только по одной причине: Гендлерова сошла с ума и попала в психиатрическую лечебницу.

ЦЕНА ДУШИ — ДВЕСТИ ЛИР

Рая встретила свою сестру Броню, приехавшую в Петах-Тиква вместе с мужем Львом Яковлевичем Капланом, неприкрыто насмешливым восклицанием:

— А-а, с приездом, два новых мученика для "Сохнута"!

— Ты же писала, что нас ждет здесь райская жизнь, — ответила ошеломленная Броня.

— А почему другие приезжают сюда мучиться? — злорадно откликнулась Рая.

— Ты же знаешь, как хорошо мы жили в Вильнюсе, — продолжала сестра. — Квартира у нас была просторная. Лева несколько месяцев в году прирабатывал к пенсии. Оба сына помогали нам, хотя мы отказывались от их денег…

— Здесь тебе не придется отказываться, — оборвала сестру Рая. Здесь ты будешь мучиться. Но зато на земле наших предков. Это должно быть тебе утешением, если не забыла еще, что ты еврейка.

Разрыдавшись, Броня выбежала во двор. Равнодушные к ее слезам соседи занимались своими делами: кто развешивал белье для просушки, кто сколачивал сломанный столик, кто торопливо дочитывал купленную в складчину газету. И только один старик старался утешить олу.

— Зачем сестра так сделала? — восклицала сквозь слезы Броня.

— Как зачем? — с горькой усмешкой ответил ей старик. — Она ведь заработает на вас.

— Политический капитал? — попытался уточнить подошедший Лев Яковлевич.

— Почему политический? За то, что вы вдвоем приехали сюда по ее вызову, она получит денежную премию. Двести лир за душу.

После паузы старик продолжал:

— Политический капитал Рая тоже заработает на вас. Она ведь слывет активной сионисткой.

— Не может быть, — недоверчиво заметил Каплан. — Рая никогда не интересовалась политикой.

— Она и теперь интересуется не политикой, а деньгами. Она "кэсэф-сионистка".

"Кэсэф" на иврите означает деньги. И людей, старательно рекламирующих свои сионистские убеждения с одной только целью извлечь из этого материальные выгоды, в Израиле величают "кэсэф-сионистами".

Потом Капланы узнали, что они далеко не первые, кому материально стимулируемые Рая с мужем послали вызов. Правда, муж Раи с достоинством утверждал:

— Не думайте, эти деньги не из казенного кармана. Нет, нет! Нам платят из благотворительных средств частных филантропов…

Ну, в точности, как в грустном анекдоте, бытующем среди тех, кто, побывав в Израиле, не пожелал стать гражданином этого государства:

"Кого можно назвать истинным сионистом? Еврея, который за деньги другого еврея сумел вызвать в Израиль третьего еврея".

Впрочем, Рая и ее супруг могут обидеться, если им скажут, что они сионисты. Сейчас среди сионистов более модно именовать себя социалистами. Один из наиболее распространенных аргументов подобной трансформации звучит так: смотрите, мол, Голда Меир ездила в Европу не на сионистские конгрессы, а на конференции социалистического интернационала, причем не рядовым гостем, а влиятельным участником!

Утверждая, что премии за "вызванных" платит не государство, муж Раи не солгал. Действительно, израильский так называемый "общественный комитет помощи советским евреям", организующий в массовом масштабе вызовы в Израиль от мифических родственников, субсидируется частными организациями и щедрыми заокеанскими меценатами. Одна из активисток хайфского филиала этого комитета, Дора Фишер, проболталась своим подопечным, что львиную долю субсидий составляют "благотворительные пожертвования из-за рубежа".

На сребреники этих "благотворителей" сионисты мошенническим путем, применяя заранее обдуманный обман, из одной страны в другую заманивают и перепродают людей для удешевления в Израиле рабочей силы, для пополнения армии агрессора.

И подобное возрождение зверских повадок работорговцев эти "благотворители" еще смеют прикрывать разглагольствованиями о Декларации прав человека, принятой Организацией Объединенных Наций…

Возвращаюсь к чете Капланов. Они вскоре убедились: все, о чем писала им проживающая в Израиле "кэсэф-сионистка", оказалось чистейшей выдумкой. Принадлежащий ей "роскошный ресторан" оказался крохотной и смрадной столовкой для рабочих близлежащей фабрики. Значительную прибыль владелица выгадывала на том, что полицейские сквозь пальцы смотрели на непрестанные нарушения санитарных правил и порядка торговли: этим они оплачивали Рае слежку за рабочими, среди которых было несколько коммунистов.

Льву Яковлевичу тут же было дано задание: прислушиваться ко всему, о чем говорят рабочие, особенно если за столиками сидят коммунисты. А своей не очень-то здоровой сестре Рая определила непосильную роль "девушки для всего" — на задымленной и совершенно не проветриваемой кухне.

Капланы решили покинуть Израиль как можно скорее, пока долговая петля еще не совсем затянула шею.

Капланы бомбардируют слёзными письмами сыновей — слесаря в Вильнюсе и музыканта в Минске, которые настойчиво предостерегали родителей от шага, погубившего их жизнь.

— Ах, почему я не послушалась сыновей! — безуспешно пытается сдержать поток слез Броня Каплан. — Лучше бы я попала под автобус, чем ехать в Израиль! — И тихо, но с большой внутренней убежденностью добавляет: — Как много там недобрых людей! Жизнь, видно, учит этому. Кто знает, может быть, и я там стала бы такой же…

— Мне стыдно написать сыновьям, что израильское государство оценило их родителей по двести лир задушу, — признается Лев Яковлевич.

Беседуя с Капланом, я еще не знал, что будь он квалифицированным работником дефицитной для Израиля специальности да еще молодым, за его вызов заплатили бы не двести, а даже целых триста лир!

ЖЕНЫ "НЕЧЕСТИВЫЕ"

За вызов Ици Гиршовича Меирсона его родственникам не заплатили, вероятно, и двухсот лир. В самом деле, зачем "великому" Израилю нужен немощный человек! Это в Риге Меирсон мог весьма неплохо жить, получая пенсию инвалида Отечественной войны и выполняя на фабрике "Садарс" легкую работу да еще при укороченном рабочем дне.

Но родственники в Израиле с иезуитским упорством изводили его старую мать:

— Неужели ты сможешь спокойно умереть, зная, что твой Иця женат на латышке? Неужели ты не выполнишь веление нашей веры и не разлучишь их?