Агитбригада 2 - А. Фонд

босая женщина с одной лишь разорванной на плече рубашке, всклокоченная, с жутким оскалом, глаза её горели диким огнём. Не обращая внимания на нас, она подскочила к зарешеченному окну и начала мерно биться головой о прутья. При этом издавала странные гортанные звуки, похожие на бормотание какого-то зверя.

Сразу за ней выскочила дюжая санитарка.

— Тихо, тихо! — умиротворяющим тоном проворковала она, — иди сюда, Полюша, сейчас будем кашку кушать… с молочком… ну иди же сюда…

Полюша издала гортанный рык и попыталась наброситься на санитарку, но та ловко скрутила её за руки и потащила обратно в комнату. Вся сценка не заняла и более пяти минут.

— Бедняжка, — со вздохом пояснила наша провожатая, — уже несколько месяцев вот так. Только Клава отвернётся — она сразу порешить себя пытается. Никто с нею сидеть не хочет. Это уже пятая санитарка с ней мучается. Вот что с людьми распутная жизнь делает. А ведь когда-то Аполлинария Сергеевна была уважаемой женщиной, между прочим, женой директора N-ской птицефабрики, а как связалась с каким-то лоботрясом, и, говорят, сбежала с ним аж в Кисловодск, так и поехала кукухой. Он же, говорят, сперва там бросил её, а потом вернулся и с горя утопился. Эх, жизнь…

Она вздохнула, с размаху перекрестила лоб, но, испугавшись, метнула взгляд на нас, а мы сделали вид что не заметили. Санитарка успокоилась и дальше мы преодолели остальные коридорные метры в полном молчании.

— Ну что скажете? — нетерпеливо задал мне вопрос Фаулер, как только мы сели в автомобиль.

— Она точно не одержима духами, — ответил я. — Хотя что-то там такое вроде как есть, только я не разберу. Не по моей линии.

— Понятно, — вздохнул Фаулер. Видно было, что он очень надеялся на благополучное разрешение проблемы.

У дома профессора Маркони Фаулер меня высадил, и я пошел на первый урок.

Перед дверью я задержался и сказал Еноху:

— Тебе не показалось, что с этой Аполлинарией что-то не так?

— Ты про глаза её? — спросил Енох.

— Глаза? — озадаченно задумался я, — а что там не так с глазами?

— Когда она на решетку налетела, у неё зрачки так разошлись, что глаза полностью чёрными стали, — объяснил Енох. — А потом, когда санитарка её обратно потащила, у неё уже всё нормально было.

— А может это у всех сумасшедших во время припадка так? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Енох. — Хотя сомневаюсь.

Я тоже засомневался.

После занятий с профессором я пошел в «Центральную гомеопатическую Аптеку Форбрихера». Конечно, надо было пойти завтра, но Форбрихер сам же предложил, что мне можно на занятия с Маркони уходить, когда надо. А завтрашний день терять совершенно не хотелось.

Поздоровавшись с мгновенно расцветшей (как маков цвет!) Лизонькой, я прошествовал на своё рабочее место. Остальные практиканты отнеслись к моему опозданию на полдня по-разному: кто-то пофигистически, кто-то даже одобрительно, было даже пару таких, кто негодующе фыркнул. Одного только Валентина злобно перекорёжило.

Кстати, я так и не понял, почему ему за подмену порошка на яд ничего не было (или было, да я не знаю).

Ну да ладно. Рано или поздно возмездие таких всегда настигает.

— Какие интересные у них реторты! — восхищённо парил Енох над соседним столом, — Генка, а ты тоже так титровать умеешь?

Я промолчал. Отвечать в никуда под пристальными взглядами было невозможно.

— Генка! Смотри, эта девица явно к тебе неравнодушна! Это ведь она приходила к тебе домой! Только в другом платье была, и в шляпке! — хохотнул призрак, тыкая костяшкой в Лизоньку, которая решительным шагом направлялась в мою сторону.

— Геннадий, — слегка волнуясь и кусая тонкие губы, молвила Лизонька, — а давайте прогуляемся в субботу по городу? Говорят, новые карусели запускать будут в городском саду.

От неожиданности банка с французским скипидаром чуть не вылетела у меня из рук.

— О! Да тебя никак на свидание ангажируют, Генка! — весело заверещал Енох, — и кто?! Дочка аптекаря! Эх, Генка, была бы она хорошенькой, хотя бы как Изабелла — можно было бы зятем аптекаря стать. Хорошая карьера, всегда кусок хлеба с икрой.

— Эммм…. Елизавета, — замялся я и зло зыркнул на веселящегося Еноха, — понимаете, в чем тут дело, я ни в субботу, ни в воскресенье совершенно не могу, уж извините…

— П-п-п-почему? — пробормотала Лизонька.

— Вы же, наверное, знаете, что где-то через неделю я с агитбригадой «Литмонтаж» выезжаю в соседнюю губернию на гастроли… на месяц, — начал объяснять я, — И Гудков… эммм… Макар Гудков — это руководитель нашей агитбригады, так вот Гудков сказал, что мне надо репетировать.

— Ну так репетируйте, это же ненадолго, — щеки Лизоньки пошли красными пятнами.

— Нет, в связи с тем, что я прохожу обучение в вашей аптеке, он не хочет отрывать меня от программы, поэтому все мои репетиции перенесли на субботу и воскресенье. Там с утра и до ночи будет.

— Ну так перенесите на другой день, я у папеньки попрошу, он вас отпустит! — выпалила Лизонька.

— Не получится, — чуть ли не со слезой в голосе вздохнул я, — я же не один буду репетировать, там целая команда, музыканты, жонглёры. Люди свои графики уже сдвинули. У нас скрипач так вообще один на всех, так что нарушать график никак нельзя.

— Ух, Генка! Как выкрутился! — хохотнул Енох, — интересно, кто это тебя так складно врать научил?

— Понятно, — пробормотала Лизонька, вся красная и вдруг бросилась вон из лаборатории.

Все проводили её удивлёнными взглядами.

— Ну вот, девушку обидел, — вздохнул Енох, — хоть и страшненькая, а всё равно — живая душа, жалко.

— Заткнись, — прошипел я, делая вид, что ничего эдакого только что вовсе не произошло.

Помалу шепотки за спиной стихли, а вот Валентин сверлил меня ненавидящим взглядом.

— Эк он пялится на тебя! — прокомментировал Енох, — даже покойная Анфиса, когда стала Погруженной во тьму, и то гораздо ласковее смотрела.

Я не ответил. Пока мерно взбалтывал в колбе французский скипидар, йодную настойку, рицинное масло, спирт и коллодий, мысли улетели к уроку у Маркони. Профессор меня не разочаровал. Конечно, общаться с ним было трудно. Во-первых, иностранец, во-вторых, снобизм учёного над тёмным неучем, но главное, я замахался увиливать от ответа на вопросы, почему меня, дремучего пятнадцатилетнего пролетария, интересуют отличия антиквы от фрактуры готического письма.

Моя отмазка про поступление на агронома не прокатила — Маркони прекрасно знал программы разных специализаций, где изучают латинский язык, и у меня не получилось убедить его, что всем советским мелиораторам нужно в обязательном порядке разбираться в нюансах готического шрифта.

В этот раз получилось так закидать его своими вопросами, что он аж растерялся и перестал добивать меня своими.