Приключения Вернера Хольта - Дитер Нолль

Курсанты не раз обсуждали между собой этот странный метод обучения.

— Бывают положения, — говорил Вольцов, — когда мозг отказывается варить. Нужно добиться, чтобы человек действовал автоматически, к тому же эти методы рассчитаны на всякий сброд, на ассенизаторов и дворников… Это такой тупой народ, что трудно полагаться на их понимание, вот им и вдалбливают все до одурения. — Он сослался на своего отца — полковника. — Я не раз слышал от него, что армейская муштра рассчитана на то, чтобы и последний дубина все знал на зубок.

Курсанты, обучавшиеся работе на приборах, хвалились:

— Мы с вахмистром целый день проходим теорию зенитной стрельбы. Страшно интересно!

Как-то Хольт и Гомулка стояли вдвоем у входа в барак, и Гомулка сказал:

— Тут есть еще одно обстоятельство: нас так изведут долбежкой, что мы рады будем дорваться до настоящего дела.

— Ты прав. Когда я раньше думал о том, что нас ждет, мне становилось здорово не по себе… Но сегодня, когда Шмидлинг в сотый раз пожелал узнать, какому значению азимута соответствует «семь», я решил: что бы нас ни ждало в Рурской области, мы по крайней мере избавимся от этой волынки!..

— На то они и бьют. — Гомулка тряхнул головой. — А в общем грех жаловаться, — продолжал он. — Я удивляюсь, до чего прилично с нами обходятся. Новобранцев в казармах так шугают, что фронт представляется им раем… До поры до времени, конечно. Кто там побывал, предпочтет любую муштру!

Хольт рассмеялся.

— Да, но великий поворот не за горами!

— Спрашивается только — куда?

— И тебе не стыдно, Зепп! — сказал Хольт с упреком. — Как ты можешь так рассуждать!

— Это я только с тобой, — заверил его Гомулка. — Я иной раз думаю: а не прячем ли мы голову под крыло, как страусы, во всем, что касается войны?

— Кончай, Зепп! — сказал Хольт. — Такие разговоры и мысли только подрывают боевой дух.

Солдаты орудийного расчета различаются по номерам — от первого до девятого. Все они подчинены командиру орудия. У каждого номера свое место у пушки и свои обязанности. Командир орудия связан по телефону с постом управления и оттуда получает все приказания, вплоть до команды открыть огонь. Команда «Огонь!» дает третьему номеру, заряжающему, сигнал заряжать и стрелять. Это значит стрелять «беглым огнем», пояснил Шмидлинг и в сотый раз повторил, что командиру орудия надо повиноваться безоговорочно и безусловно. Бывает, что обязанности командира орудия исполняет один из номеров, в этих случаях ему оказывают должное повиновение.

Каждому номеру для первого знакомства полагалось вызубрить правило, в котором перечислялись его обязанности. Первый номер корректировал вертикальную, второй — горизонтальную наводку. Шестой номер обслуживал установщик взрывателя. Третий номер — заряжающий — был вторым по значению лицом в расчете. Номера четвертый, пятый, седьмой, восьмой и девятый, так называемые подносчики, стояли на последнем месте.

Все это, внушал им Шмидлинг, надо помнить и спросонок.

— Знаешь что? — сказал как-то вечером Вольцов Хольту. — Давай проверим, как действует заклятие «Помнить и спросонок».

Гомулка, проснувшийся в половине второго, поднял Хольта, и они вместе растолкали Вольцова. — С кого начнем?

— Давайте с Бранцнера. Дубина первостатейная! — предложил Вольцов.

Втроем они подошли к койке Бранцнера. Электрический фонарик в руках Вольцова, вспыхнув, осветил всю тройку в коротких до колен ночных рубахах, расползающихся от многих стирок, с десятками заплат. Хольт посмотрел на Вольцова. Рубаха на его мощной груди была натянута до отказа, из-под нее выглядывали волосатые ноги.

— Ну, взяли!

Гомулка и Хольт справа и слева подхватили Бранцнера под мышки и рывком посадили на постели, меж тем как Вольцов направил ему в лицо свет карманного фонаря.

— Ну-ка, отвечай! Второй номер!

— Второй номер устанавливает… устанавливает… — испуганно забормотал Бранцнер, еще не придя в себя, и сразу же, словно от толчка, проснулся и без запинки отбарабанил: — Второй номер с помощью поворотного механизма непрерывно устанавливает на боковом угломерном круге передаваемые с прибора управления углы горизонтальной наводки и наблюдает за тахометром. — Ответив так, что не придерешься, Бранцнер окрысился на них: — Вы что, сдурели — будить человека среди ночи!

— Ладно! Помалкивай. А теперь — шестой номер!

Но Бранцнер решительно отказался от дальнейших ответов, и они стали озираться в поисках новой жертвы, которую еще но успел разбудить грубый окрик Вольцова.

— Давайте спросим Рутшера! Он так мило заикается!

Игра при поощрении заинтересованных зрителей продолжалась. Сонный Рутшер мешком обвис на руках у своих мучителей. Вольцов ткнул его под ребро и заорал:

— Ну-ка, ты, мурло, — шестой номер да поживее!

— Шестой номер непрерывно отмечает на установщике… д… дистанционных взрывателей переда-даваемое с ко-ко-коман-дирского прибора управления время действия дистанционного устройства и ва… ва… вра-вращает ма-ма-маховичок.

— Блеск! — торжествовал Вольцов. — Действует и спросонок!

Но тут дверь с шумом распахнулась, кто-то включил свет, и на пороге показался Готтескнехт в красном купальном халате и ночных туфлях.

— Ага, попались! — злобно выкрикнул он. — Вас, кажется, ясно предупреждали — ночной покой соблюдать железно! А вы что делаете? Бесчинствуете во втором часу ночи!

Гомулка первым пришел в себя и хотел уже доложить, но Готтескнехт напустился на него:

— Этого еще не хватало! Докладывать в рубахе! Вы еще вздумаете в сортире рапортовать! — Кто-то засмеялся, но Готтескнехт рявкнул: — Молчать! Он повернулся к Хольту:

— Что тут случилось? Сознавайтесь, но честно! Кого вы собирались избить и за что?

— Господин вахмистр! — стал оправдываться Хольт. — Никого мы не собирались избивать! Мы только хотели проверить, отвечают ли курсанты спросонок насчет обязанностей номеров расчета, как этого хочет старший ефрейтор Шмидлинг.

Готтескнехт с минуту смотрел на Хольта, лицо его разгладилось.

— Ну и как они отвечают?

— Слово в слово, господин вахмистр! Бранцнер, и глазом не моргнув, ответил за второго номера, а Рутшер — за шестого. Никто из них на секунду не задумался.

— Однако вы и шутники же, — сказал Готтескнехт. — А теперь марш спать! — Но тут взгляд его остановился на Вольцове. — Ну-ка вы, подойдите ко мне! Хольт и Гомулка — те хоть башмаки надели, их я могу отправить в постель, а вы стоите босиком на загаженном полу…

— Господин вахмистр, — отвечал Вольцов, — вам можно сделать такое же замечание!

У Готтескнехта над переносицей собрались морщины.

— Вольцов, мое долготерпение наконец иссякло. — Он подбоченился, голос его снова звучал спокойно. — Я собирался приказать вам вымыть ноги и лечь в постель. Но теперь вы этим не отделаетесь! Ну-ка, наденьте комбинезон и выходите. Да пошевеливайтесь! Я вам покажу, как делать мне замечание!

Хольт и Гомулка послушно полезли в постель. Готтескнехт выключил свет. Вольцов в темноте оделся, ворча сквозь зубы. Засыпая, Хольт слышал, как он с проклятиями вернулся и стал укладываться спать.

Весть о ночном происшествии дошла на следующий день и до Шмидлинга.

— Этого я еще про нашего вахмистра не слыхивал, чтобы он так с кого стружку снимал, а тем более ночью! — Шмидлинг проявлял неподдельное участие.

В перерывы между занятиями он все больше делился с курсантами, рассказывал им о себе. Так Хольт узнал, что до войны Шмидлинг работал батраком в большом имении и что дома его ждут жена и четверо детей. Он единственный из всех солдат на батарее считается годным к фронтовой службе, его место давно уже там. До сих пор ему удавалось отсидеться на родине — «спасибо майору, ведь он и есть наш главный!» Но это может в любую минуту измениться, «на барскую милость плоха надежда». А потому его расчет должен быть образцовым, не попадать под замечание на смотрах и добиваться наилучших результатов стрельбы. Хольт задумчиво слушал рассказы Шмидлинга.

— Кто вздумает бузить, — пообещал он Шмидлингу, — тот будет иметь дело с нами. — Шмидлинг признательно кивнул; все-таки на родине, пусть даже в Рурской области!

Хольт и Гомулка переглянулись. До сих пор упорно говорили, что их отправят в Берлин, и только Хольт с Гомулкой знали правду. И вот Шмидлинг все выболтал. Новость не замедлила оказать действие. Курсанты приуныли.

— Эх, и дал же я маху! — огорчался Шмидлинг. — Это у меня просто так вырвалось. Вам про это и знать нельзя!

В обеденный перерыв новость облетела весь стадион.

3

Хольт с нетерпением ждал письма от Уты. Ей до меня дела нет, думал он, она меня просто забыла. Когда при раздаче почты назвали, наконец, его имя, это оказалась только посылочка от матери — заказанные им сигареты. Почему же Ута не пишет?