Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Он поставил на молодых реформаторов не по причине вдумчивого анализа, а в силу безвыходности. Все прежние были из стана Горбачева, и он критиковал их за медлительность и половинчатость, хотя сам не знал, что такое экономические реформы. Он жил вершинным ощущением — все, что угодно, но не так, как прежде. В глубине души он был уверен, что Горбачев в середине 80-х занял его, Ельцина, место. И осознавая это, столь ожесточенно боролся против него. Горбачев себя растратил на разговоры и обещания. А он, Ельцин, реформирует страну. Но тень Горбачева то отходила в сторону, то опять нависала над ним в часы и дни перманентных неудач. В разных беседах, при непохожих обстоятельствах он настойчиво повторял: «Я не Горбачев!» И далее перечислял несколько отличительных черт, свойств характера, обязанных убедить собеседника — Ельцин другой, он решительнее Горбачева, надежнее. Он загадочный, непредсказуемый, интуитивный. Он наш, российский де Голль.

Он был разным в эти годы. И с болью осознавал, что все дальше и дальше отходит от того начального, глыбистого и нацеленного на прорыв Ельцина. И всякой своей очередной необузданностью, рыком скоротечного низвержения сторонников старался возродить себя прошлого: решительного и динамичного Ельцина образца 1991–1992 годов. Но силы убывали, здоровье разрушалось. Рык раздавался, летели головы, а затем завидовская тишина на недели, а то и месяцы. И президентское житие под шелест документов. Он сотворил нашу несовершенную, а порой уродливую демократию, вырвал ее из номенклатурной пучины. Назвался ее гарантом и был таковым. Возможно, в большей степени как символ, нежели действительный защитник. Но все равно был.

У него были три навязчивые идеи: выдвижение молодых, запрет компартии и роспуск Государственной Думы. Он распустил Верховный Совет в 93-м, не имея для этого конституционного запаса прочности, основанного на законе. Он выиграл референдум по новой Конституции, гарантирующей ему право законного роспуска парламента. Он не раз порывался воспользоваться этим правом, но… В его душе остался след от неисполненного, возможно главного, дела его жизни — запрета диктатурной партии. Тогда, в 91-м, после неудавшегося государственного переворота тому были реальные основания. Но не собрался, не сконцентрировался, прогулял момент. А когда спохватился, поезд уже ушел. Неблагополучность новой власти, неэффективность реформ уравняли шансы неудачливых правителей. Суд над историей не получился. Он трижды выдвигал молодых на прорыв. Они ему были обязаны всем. Он дал им шанс. И он рассчитывал на их послушание. Они были умны, образованны, исторгали инициативы. Свободно изъяснялись на английском, а кое-кто и на двух языках. Они были не то что ТЕ. И он был почти уверен — наконец свершилось, состоялось. Но…

Этими «но», «однако», «если бы» был вымощен его президентский путь от первых до последних дней. Экономике, армии, судам, органам ФСБ и милиции, структурам управления, образования и культуры — всем и вся были обещаны реформы. И все и вся остались без них, либо испили чашу исключения и рухнули вместе с невоплощенными преобразованиями.

Его президентство было наполнено бунтом, драматизмом, болью, отчаянием и надеждами. Надежда всегда стояла в конце строки. Он упустил власть повседневную. Ее подхватили руки, недостойные власти. А убывающих сил, чтобы вернуть ее назад, уже не было. Его убедили, вынудили, подвигли отдать власть миром.

И как последний протест, как последний непредсказуемый изыск, он назвал имя наследника. Тело отяжелело, обмякло, а норов остался царским. Он назвал имя, никому не известное, не испытанное тяжкими обязанностями высокой власти. «Этот моложе, много моложе. Он сможет, он вернет упущенную мной власть». Подумал так и ушел, оставив дверь в мир тревог открытой настежь.

Ельцин Борис Николаевич. Первый президент России. Время правления 1991–1999 годы. Рост высокий. Лицо усталое, речь замедленная. Ныне проживает в загородной резиденции в окружении семьи. Имеет в своем распоряжении немногочисленный аппарат, охрану и статус бессрочной неприкосновенности.