Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

— Аx, нет! Нe могла она так сказать!

— Да, мэм, так и сказала. Слово в слово: «Вы убили ее». А мне так стало жалко мистера Ретта, и я как заплачу, потому вид у него был точно у побитой собаки. Я и сказала: «Отдайте дитятко няне. Не позволю я, чтобы такое говорили над бедной моей маленькой мисс», — и забрала я у него доченьку, и отнесла к ним в комнату, и вымыла ей личико. Но я все слышала, что они говорили, и у меня прямо кровь стыла — чего они только не наговорили друг другу. Мисс Скарлетт обозвала его убивцем — зачем он позволил деточке прыгать так высоко. А он сказал, что мисс Скарлетт плевать было на Бонни и на всех своих детей ей наплевать…

— Замолчи, Мамушка! Не рассказывай мне больше. Нехорошо, чтобы ты мне такое рассказывала! — воскликнула Мелани, стараясь отогнать от себя страшную картину, возникшую перед ее глазами, пока она слушала Мамушку.

— Я знаю, не мое это дело вам говорить, но уж больно у меня на душе накипело, так что я сама не знаю, что и говорю. Значит, потом взял он ее и сам отнес к гробовщику, а когда принес назад, положил на кроватку у себя в комнате. Тут мисс Скарлетт говорит — надо ей лежать в гостиной в гробике, так я думала, мистер Ретт ударит ее. Но он только холодно ей сказал: «Ей место в моей комнате». А потом повернулся ко мне и говорит: «Мамушка, последи, чтоб она лежала тут, пока я вернусь». А сам вскочил на лошадь и ускакал. И до самого заката не возвращался. А как вернулся домой, вижу — он выпивши, крепко выпивши, но только как всегда держится. Влетел он в дом, ни с мисс Скарлетт, ни с мисс Питти, ни с кем из леди, которые пришли навестить нас, — ни слова. Взлетел по лестнице, распахнул дверь в свою комнату, да как закричит мне… А когда я прибежала — быстро бежала, как только могла, — стоит он у кроватки, а в комнате темнотища — я его едва видела, потому как ставни-то ведь были закрыты.

Он и говорит мне этак грубо: «Открой ставни — темно». Я их открываю, а он смотрит на меня, и, ей-богу, мисс Мелли, у меня прямо колени подогнулись — такой он страшный был. А потом и говорит: «Принеси свечей. Да побольше. И пусть все горят. И не смей закрывать ставни и опускать шторы. Разве ты не знаешь, что мисс Бонни боится темноты?»

Расширенные от ужаса глаза Мелани встретились с глазами Мамушки, и та многозначительно кивнула.

— Так и сказал: «Мисс Бонни боится темноты». — Мамушку передернуло. — Принесла я ему с десяток свечей, а он говорит: «Уходи!» А потом запер дверь и сидел — там с маленькой мисс, и не открыл дверь даже мисс Скарлетт — даже когда она принялась стучать и кричать. И так оно уже два дня. И про похороны он ничего не говорит. Утром открывает дверь, потом снова запирает, садится на лошадь и — в город. А потом на закате приезжает пьяный, снова запирается, и ничего не ест, и ни чуточки не спит. А тут приехала его матушка, старая мисс Батлер, — приехала из Чарльстона на похороны, и мисс Сьюлин и мистер Уилл из Тары приехали, да только мистер Ретт ни с кем не желает говорить. Ох, мисс Мелли, это ужас что! А будет и хуже, и люди начнут говорить — скандал, да и только.

— Ну, а сегодня вечером, — помолчав немного, продолжала Мамушка и снова вытерла нос тыльной стороной ладони, — сегодня вечером мисс Скарлетт подстерегла его наверху, когда он воротился, и вошла с ним в комнату, и говорит: «Похороны будут завтра утром». А он говорит: «Только устройте похороны, и я вас завтра же убью».

— Ах, он, должно быть, помешался!

— Да, мэм. А потом они заговорили так тихо, и я ничего не слышала — слышала только, как он снова сказал, что мисс Бонни боится темноты, а в могиле очень темно. А немного погодя мисс Скарлетт сказал: «Чего вы так убиваетесь? Сами же убили ее, чтобы потешить свою радость». А он ей говорит: «Неужели у вас нет жалости?» А она говорит: «Нет. И ребенка у меня тоже нет. Я устала от того, как вы себя ведете с тех пор, как погибла Бонни. Это же скандал — о вас весь город говорит. Вы все время пьяный, и если думаете, я такая глупая, что не знаю, где вы время проводите, то вы просто дурак. Я же знаю, что вы все дни у этой твари — Красотки Уотлинг».

— Ах, Мамушка, нет!

— Да, мэм, так она сказала. И, мисс Мелли, это правда. Негры — они узнают очень многое куда быстрее белых людей, и я знала, где он был, да только никому слова не сказала. А он и не отпирался. Говорит: «Да, мэм, именно там я и был. И нечего вам прикидываться — вам ведь все равно. Веселый дом — это рай для несчастного по сравнению с этим адом, в котором я живу. А у Красотки — самое доброе сердце на свете. Она не говорила мне, что я убил моего ребенка».

— О-о! — воскликнула Мелани, пораженная в самое сердце.

Ее собственная жизнь текла так мирно, она была так защищена, так ограждена всеми любившими ее людьми, так полна добра, что картина, возникавшая из рассказа Мамушки, была выше ее понимания, она не могла этому поверить. И, однако, в мозгу ее шевельнулось воспоминание, которое она поспешила отодвинуть в глубь памяти, как попыталась бы забыть чью-то случайно увиденную наготу. В тот день, когда Ретт плакал, уткнувшись головой ей в колени, он упоминал имя Красотки Уотлинг. Но любил-то он Скарлетт, она не могла ошибиться, и, конечно же, Скарлетт любит его. Что же встало между ними? Как могут муж и жена так больно ранить друг друга, вооружившись каждый самым острым ножом?

А Мамушка тем временем с трудом продолжала свой рассказ:

— Потом мисс Скарлетт вышла из комнаты, белая как простыня, но губы сжаты эдак крепко, упрямо, увидала меня, что я стою там, и говорит: «Похороны завтра, Мамушка». И прошла мимо, как привидение. Тут сердце у меня перевернулось, потому как ежели мисс Скарлетт что скажет, так она и сделает. И мистер Ретт тоже — как скажет, так и сделает. А ведь он сказал, что убьет ее, ежели она это сделает. Тут уж я совсем растерялась, мисс Мелли, потому как есть у меня на совести одно дело и очень оно меня давит. Мисс Мелли, это я ведь напугала маленькую мисс темнотой-то.

— Ох, Мамушка, ну, какое это имеет значение — сейчас.

— Да нет, мэм, имеет Из-за этого-то вся и беда. И вот надумала я: скажу-ка я все мистеру Ретту — пусть он убьет меня, да только не могу я молчать, потому как это лежит у меня на совести. Я в дверь — шасть, покуда он не запер ее, и говорю: «Мистер Ретт. Я пришла вам исповедаться». А он повернулся ко мне, точно сумасшедший, и говорит: «Уходи!» — и, клянусь богом, никогда еще я так не пугалась! А все равно говорю ему: «Пожалуйста, мистер Ретт, уж вы дайте мне сказать, не то я просто помру. Ведь это я напугала маленькую мисс темнотой-то». И тут, мисс Мелли, опустила я голову и стала ждать, когда он меня ударит. А он молчит. И тогда я говорю: «Я ведь ничего дурного не хотела. Да только, мистер Ретт, дитятко-то ведь было уж больно неосторожное, ничего она не боялась. Как все лягут спать, она вылезет из кроватки и ну по всему дому бегать босая. А я беспокоилась, потому как боялась — вдруг она себя зашибет. Вот я и сказала ей, что там в темноте живут привидения и оборотни».

И знаете, мисс Мелли, что он сделал? Лицо у него стало такое доброе, подошел он ко мне и положил мне руку на плечо. А это в первый раз так. И говорит: «Она была очень храбрая, верно? Только темноты боялась, а больше не боялась ничего». Я тут как расплачусь, а он и говорит: «Ну-ну, Мамушка». И погладил меня. «Ну, Мамушка, не надо так убиваться. Я рад, что ты мне сказала. Я знаю, ты любишь мисс Бонни, и раз ты ее любишь, значит, все это пустяки. Важно то, что у человека на сердце». Ну, я тут немножечко приободрилась, собралась с духом и говорю: «Мистер Ретт, а как же насчет похорон-то будет?» Тут он повернулся ко мне точно бешеный — глаза сверкают — и говорит: «Господи боже мой, я-то думал, хоть ты понимаешь, раз никто больше не понимает! Да неужто ты думаешь, я позволю, чтоб мое дитя положили в темноту, когда она так боится темноты? Так и слышу, как она кричала, когда просыпалась в темноте. А я не хочу ее пугать». Тут, мисс Мелли, я и поняла, что он ума решился. Пьяный он и не спит и не ест, но это — что. Главное, он совсем рехнулся. Вытолкал меня за дверь и говорит: «Убирайся к черту отсюда!»

А я иду вниз по лестнице и думаю себе: он говорит, что никаких похорон не будет, а мисс Скарлетт говорит — завтра утром, и он говорит, что пристрелит ее. А в доме полно родственников, и все соседи уже чешут языки и кудахтают, точно куры на насесте, вот я и подумала про вас, мисс Мелли. Вы должны пойти помочь нам.

— Ох, Мамушка, не могу я в такое вмешиваться!

— Если вы не можете, кто же может-то?

— Ну, что я могу сделать. Мамушка?

— Не знаю я, мисс Мелли, но что-то вы можете сделать. Поговорите с мистером Реттом, глядишь — он вас и послушает. Он ведь очень высоко вас ставит, мисс Мелли, может, вы этого и не знаете, а только это так. Сколько раз я слыхала, как он говорил, что только вы и есть настоящая леди.

— Ну…

Мелани поднялась в смятении, сердце у нее мучительно заколотилось при одной мысли о встрече с Реттом. Она вся похолодела, понимая, что придется спорить с человеком, судя по описаниям Мамушки, потерявшим разум от горя. У нее заныло сердце, стоило ей подумать, что придется войти в ярко освещенную комнату, где лежит маленькая девочка, которую она так любила. Что делать? Что сказать Ретту, чтобы утишить его горе и вернуть ему разум? С минуту Мелани стояла, не зная, на что решиться, и вдруг сквозь закрытую дверь до нее донесся звонкий смех ее мальчика. И словно ножом по сердцу резанула мысль, что было бы, если бы он умер. Что, если бы ее Бо лежал сейчас наверху, застывший и холодный, а его веселый смех навсегда угас.