«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984 - Кир Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только все равно у нас был целый штат психиатров, и можете мне поверить — прохлаждаться им было некогда. Должно быть, отвыкли мы убивать, ценили чужую жизнь, не знаю. Мне иногда казалось, что я занимаюсь нечестным делом. Но разве спасать Землю нечестно?
Мы убивали, и бомбы стали отвечать тем же. Погибли Дарузерс, Гранди, Фром. Рейли потерял ноги и чувство юмора. Это только в моей десятке. Замбергер, кто бы мог подумать, попал в психбольницу с диагнозом «буйное помешательство».
Вместо них приходили другие, бодрые, радостно-злые, совсем как мы в первые дни. Но становилось все труднее. Засечь бомбы было почти невозможно, они прятались, они предпочитали молчать. Уже все, спета песенка, нет никакого бомбового государства, а они цеплялись за жизнь, хоть за такую, хоть за самую паршивую.
И каждая следующая бомба стоила большей крови. Теперь они умели стрелять, и мы каждый раз шли на приступ, не считаясь с потерями, как неандертальцы на мамонта. Потому что так нужно было Земле. Потому что стоял вопрос о жизни всего Человечества.
Если по правде, мы не слишком-то много о нем думали, нам и без того прожужжали все уши о гуманизме. Но все-таки что-то такое было. Может, и то самое человечество. Только без большой буквы.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Бомба: Мы защищались все лучше, но нас становилось меньше и меньше, а людей не убавлялось. Мы были разбросаны по городу и почти не сообщались друг с другом. Прятались в домах, подвалах, бомбоубежищах. Молчали, боялись обнаружить себя. Мы боялись.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Человек: Бомб становилось меньше и меньше, пока не осталась одна. Мы свободно ходили по городу. Мы все перерыли, но найти ее не могли. То, что она жива, мы знали наверняка. В один из этих дней не вернулся Цой, боец из третьей десятки, коротышка с преувеличенной мимикой. Мы звали его «камикадзе».
Дожди кончились, повалил снег. Мы мерзли поодиночке. Можно было бродить по городу целый день и никого не увидеть. Когда темнело, мы возвращались на главную улицу, к месту расположения базы. Каждый день прибывали новенькие, словно и от одной бомбы зависела судьба человечества.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Бомба: Я лежала в дальнем тоннеле метро с отрезанными руками, а рядом валялся тот, кто хотел меня убить. В эфире было пусто, даже глушилки молчали, и однажды мне пришло в голову, что я осталась одна. Я начала было мастерить новые руки, но потом поняла, что энергия кончится раньше. Чтобы растянуть жизнь, я выключила фонарь.
Я ни о чем не думала и ничего не ждала. Было горько немного, но не знаю, то ли это чувство, которое так называется у людей.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Человек: Через месяц после того, как пропал Цой, я ее нашел.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Бомба: Через два с половиной миллиарда микросекунд после того, как я потеряла руки, в тоннель пришел человек.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Человек: Мы прочесывали метро, и, если говорить правду, я заблудился. Она лежала в боковом тоннеле, о котором мы и не знали. Когда я осветил ее фонарем, то не сразу сообразил, что это бомба. Глыба и глыба.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Бомба: Энергия кончалась, когда пришел человек. Я начала слепнуть, и свет его фонаря показался мне слабой искрой. Из последних сил вгляделась в тепловой контур и подумала: «Вот и все».
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Человек: Вот и все, подумал я. И даже не испугался. Если бомба увидела тебя первой, уже не спастись. Аксиома. Прислонился к стенке, даже за лазером не дернулся, все равно — конец. Она молчала и не собиралась На меня нападать.
И я понял — или она умирает, или уже умерла.
Я мог пристрелить ее сразу, я должен был это сделать, но все подпирал стенку. Это последняя бомба. Больше не будет. Никогда. И сейчас я ее убью. Я разрежу ее на мелкие кусочки, а один возьму себе на память. Прибью над кроватью. Вот что примерно я думал, когда послышался ее голос, слабый-слабый:
— По-мо-ги-те…
Они с нами не разговаривали: или убивали или гибли сами. Молча.
Самая последняя в мире война, как любил говорить Клаус.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Бомба: Я сказала ему «умираю», сказала нечаянно, не думала, что говорю, это же бессмысленно. Человек молчал. Он прижимался к стене тоннеля, к толстым и мертвым его проводам, и не шевелился.
— У меня отрезаны руки.
Он кашлянул.
— И топлива нет.
Человек оторвался от стены и осветил меня фонарем.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Человек: Она даже не пощады просила — помощи. А я должен был ее уничтожить. Знал, что должен, но уже не понимал, почему.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Бомба: Человек ответил:
— Не понимаю. Ты что, от меня помощи ждешь?
И наставил на меня лазер.
— Мне нужны руки.
— Я тебя убивать пришел, — втолковывал он.
Что втолковывать, и так все ясно, только очень хотелось жить.
— Достань из какой-нибудь бомбы топливо и сними с нее руки. Это легко.
— Боже! — громко сказал человек. — Цой!
Он осветил труп и стал на корточки.
— А… а где лицо?
— Он хотел меня убить, а тогда у меня еще были силы.
— Это Цой?
— Он отрезал мне руки.
— Так, — сказал человек и поднялся.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Человек: Я часто потом пытался восстановить, о чем же таком я думал, глядя на Цоя. И каждый раз получалось другое. Я столько понапридумывал всякого о тех своих мыслях, что теперь и не знаю, где правда. Пожалуй, я думал о том, что они сражались на равных, но Цой все-таки нападал, а она защищалась, и что мне еще хуже: добивать, когда просят о помощи. Что-то в этом духе, скорее всего.
А под конец я плюнул на все, на мир ценой смерти невиноватых. Всякое живое хочет жить. Аксиома. Одного я тогда боялся — как бы не передумать. Она сказала мне, где лежит мертвая бомба, и я пошел туда.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Бомба: Не помню, как он вернулся. Помню, кончилась тишина. Зажгла фонарь — светит. И он возле копошится.
— Задала мне работы, змея старая.
Я не старая, мне только два года. И не змея. Я — Бомба. Он зря так сказал. Он хороший, только слишком
