Людовик XIV - Франсуа Блюш

Ибо, если Людовик действительно посетил всего лишь пять провинций, и из них четыре вновь приобретенных — Бретань (1661), Артуа (1662), Франш-Конте (1668), Эно (1677), Эльзас (1681), — то ранее он уже был знаком с двадцатью. Мазарини привил своему крестнику иммунитет против самого большого порока, которым страдают многие политики, — абстрактных знаний.

Несколько конкретных уроков

Людовик XIV понял мысль кардинала. Париж и провинции, большие и малые, все в королевстве так устали от волнений, что надо было этим воспользоваться. Усиление монархии во времена Ришелье шло трудно, а теперь этим можно заняться вновь и ускорить этот процесс.

Конечно, Мазарини очень старательно занимается делами войны и мира. Поэтому он не может посвятить себя полностью — не рискуя допустить ошибку — тщательному изучению внутренних проблем. Мазарини имеет несколько козырей, и один из них — король. Ничто не могло лучше способствовать восстановлению морального и политического единства, как коронация в Реймсе в июне 1654 года, где никто не мог заменить короля. Ничто не могло лучше привести к повиновению жителей взбунтовавшихся провинций, как присутствие самого короля в этих провинциях. Ничто и никто, даже интенданты. Именно поездки короля по Франции привели к умиротворению в государстве; и это было самой большой заслугой монарха.

С 1653 года Мазарини, от имени короля, отправлял в провинцию missi dominici (королевских посланников). Он не хотел пугать прежних фрондеров, поэтому сначала речь шла не об интендантах на постоянный пост, а о докладчиках в государственном совете, посланных для «объезда» страны. Их главная роль заключалась в том, чтобы добиться осуществления двух целей: установить без промедления порядок и так же быстро заставить платить налоги. Надо признать, что этот новый способ взимания налогов, эмпирический и эффективный, был большой удачей. Все было сделано так, чтобы избежать отказов и уклонений от уплаты. Сначала в течение первых двух лет посчитали достаточным просто снабжать этих сборщиков налогов простыми королевскими письмами с печатью (таким образом, кажется, соблюдалась королевская декларация от июля 1648 года). И лишь в 1655 году их полномочия стали подтверждаться большой печатью. Иногда посылали одного интенданта на две провинции. Во Французскую Наварру и Бретань{179} не посылали никого.

Возобновление должности интендантов, к которым особую ненависть испытывали французские казначеи, парламенты и податные суды королевства, теоретически могло бы воссоздать во Франции сложную ситуацию 1648 года. Но королевские оффисье, и особенно должностные лица парижского парламента, их обычные глашатаи, достаточно трезво оценивали ситуацию и понимали, что в случае Фронды буржуазия и народ оставили бы их на произвол судьбы. Весной 1655 года был найден компромисс, который дискредитировали, называя государственным переворотом! В начале года, так как кассы казны были плохо заполнены, суперинтендант финансов Фуке сделал то, что предпринял бы всякий министр финансов в подобном случае. Он склонил кардинала воспользоваться «чрезвычайными» ресурсами, прибегнуть к крайним средствам. Король согласился подписать семнадцать «налоговых указов». Он также согласился представить их в парламент во время королевского заседания (с 1643 года король приобрел богатый опыт). Это торжественное заседание произошло 20 марта при обычной церемонии. Людовик предоставил слово канцлеру Франции, как и полагалось по всем правилам. Сегье говорил об испанском упорстве, что являлось причиной продолжения войны, настаивал на необходимости навязывать выгодный мир и, конечно, сказал, сколько все это стоит. В конце своей речи он выразил надежду, «что парламент еще раз докажет, что он с любовью служит королю и государству, и подданным подаст пример совершенного послушания и верности»{149}. Королевский адвокат Биньон выступил с речью — говорил о нищете народа, затем, хоть и без энтузиазма, обратился к присутствующим представителям административной, судебной и политической власти с просьбой зарегистрировать указы, что и было сделано в тот же день при поддержке большинства. Но на следующий день молодые советники парламента потребовали созыва новой ассамблеи, так как присутствие на ней короля упраздняло «свободу высказываний» (таков был образ мышления и стиль выражения мыслей до 1648 года). В начале апреля, так как протест стал поддерживаться все возрастающим количеством парламентариев, а парламент поставил в затруднительное положение из-за налоговых эдиктов канцлера Сегье и хранителя печатей Моле, Мазарини испугался новой Фронды. Он договорился с Людовиком XIV проучить парламентариев и дать им почувствовать, что королевская власть полностью восстановлена. Так и открылось слишком хорошо известное заседание 13 апреля. Если на нем на представителей судейской администрации нападали и оскорбляли, то они должны были упрекать только самих себя.

«Известен вымысел об этом дне: король узнает в Венсенне, что парламент собирается обсуждать эдикты, которые были зарегистрированы в его присутствии, он быстро приезжает во дворец в охотничьем костюме с хлыстом в руке, бранит, угрожает и, так как первый президент Помпонн де Бельевр напоминает об интересах государства, говорит в ответ: «Государство — это я!»{216} Но ни такой мизансцены, ни такой язык невозможно себе представить в тот век цивилизованности и утонченности нравов. В последующих главах этой книги будет доказано, что Людовик XIV никогда не мог бы воскликнуть: «Государство — это я!»; он не смог бы это сделать по той простой причине, что никогда так не думал, даже будучи в зените своего могущества и славы. Он будет считать себя слугой государства, отдаст ему всего себя, возможно, он будет думать, что является основной опорой государства. Но ни в коей мере он не будет считать, что воплощает государство. Ему достаточно воплощать королевскую власть, а это не призвание и далеко не легкий труд.

Но надо вернуться еще раз к делу 13 апреля и к поведению короля в этот день. «Новшеством в этом визите было то, что король предстал в обычной одежде и запретил обсуждения, не соблюдая принятые формальности. Поэтому парламент послал в Венсенн депутацию выразить свое неудовольствие тем, что Его Величество поступил странным образом и далеко не таким, как поступали его предшественники. Депутация была очень хорошо принята, даже парламент продолжал рассматривать эдикты, и Мазарини, пригрозив парламенту «последней грозой», уступил в нескольких пунктах»{216}. В течение последующих дней золото вознаграждений посыпалось во дворец Сите. Только один Помпонн де Бельевр получил огромную сумму: 300 000 ливров. Президент Лекуанье довольствовался двумя тысячами экю, представленными как уплата в счет долга{216}. Эти вознаграждения за покорность должны были очень забавлять Фуке. Как суперинтендант, он начал всю эту шумиху; как королевский прокурор в парламенте, он делает все, чтобы всех успокоить; как мыслящий человек, он ведет разговор с Пеллиссоном и его сторонниками относительно того, чтобы «приобщить» тех, кто носит длиннополые мантии, к этим «необычным делам», без чего не было бы такого необычного денежного вливания.

Повод для этой маленькой бури, так счастливо закончившейся (если бы не ранящий и глупый вымысел), не был чистоплотным: мы увидим, как Фуке и Мазарини себя вознаграждали, один и другой, почти при каждом налоге. Людовик XIV не очень хорошо разбирается в финансах; а кардинал не может безнаказанно для себя приобщать короля к этому. Во всяком случае, здесь из полбеды получилось добро. Парламент, поставленный на свое место — почетное и еще достаточно важное место, — не сможет никогда серьезно стеснять великого короля в его действиях внутри государства.

Напротив, в эти годы, когда Мазарини и Людовик, кажется, «управляют совместно королевством», в тело нации вонзаются две занозы: янсенистская и протестантская, которые дадут «нарыв» в годы самостоятельного правления короля. Мы возвратимся к этой доктрине августинцев и ее способности завоевывать симпатию, к доктрине, которая целый век будет будоражить умы. Речь идет о христианском учении о предопределении: монастырь Пор-Рояль — место, куда стекаются все, разделяющие эту доктрину, пропагандистом этой доктрины является аббат Сен-Сиран, а богословом и ученым, выступающим с дискуссиями, — Антуан Арно. Теперь среди наидостойнейших людей — приверженцев Пор-Рояля — есть глашатай, способный навеки прославить их дело: Блез Паскаль, первое «Письмо Провинциалу» которого было опубликовано 23 января 1656 года, а восемнадцатое — 24 марта 1657 года. Школа августинцев сыграла свою роль в интеллектуальном и духовном развитии французского контрреформизма. Ей не простили того, что она слишком быстро заняла главенствующее место.

Ришелье считал, что раскрыл в их лице реальную или потенциальную политическую оппозицию. Сен-Сирана он заключил в Бастилию, не понимая, что всякую религию укрепляют проповедники и мученики. От Ришелье Мазарини унаследовал много антиавгустинских предрассудков. Для второго кардинала Ришелье оставался образцом для подражания. Мы видели, как юного короля настраивали против этой религиозной опасности, против опасности для веры и порядка.