Занзибар, или Последняя причина - Альфред Андерш

По обе стороны тропинки рос кустарник, густая, с еще не опавшими листьями изгородь; здесь, в этом переулке, окруженном еще зеленой листвой, было безветренно и почти тепло. За живыми изгородями томились пастбищные угодья, уже покинутые скотом, впрочем возле решетчатого заграждения, мимо которого они проходили, спиной к ветру еще стояло несколько коров, которые тихо пофыркивали. Их пятнистые шкуры блестели в холодной ночи поздней осени, а кое-где на горизонте между небом и землей вдруг выползал далекий лесок или соломенная крыша, словно черная рептилия, прижатая к земле кулаком небосвода, и над всеми бескрайними просторами лежала ночь.

Была ли я вообще когда-нибудь вот так, ночью, за городом? — размышляла Юдит. — Возможно, когда-нибудь летом, много лет назад, когда мы еще ездили в Кампен в Сильс-Мария. Но это были просто прогулки, в теплые, пронизанные огнями ночи, среди красивых пейзажей; места эти выглядели настолько живописно и привлекательно, что владельцы загородных вилл и «Гранд-отелей» даже старались замаскировать их, чтобы не нарушать обаяние ландшафта. В одну из таких волшебных ночей папа вдруг остановился и стал декламировать своего обожаемого Гёте: «Прорвалась луна сквозь чащи;/Прошумел зефир ночной,/И, склоняясь, льют все слаще/Ей березы ладан свой». Она была тогда еще совсем маленькой девочкой, но рифма и ритм этих стихов так запали ей в душу, что она навсегда запомнила папину ночную декламацию: «Я блаженно пью прохладу/Летней сумрачной ночи!/Что душе дает отраду,/Тихо чувствуй и молчи»[5].

Всего этого здесь не было, здесь все выглядело иначе, пятнистые шкуры скота, холод и безутешность; Гёте и папа находились в какой-то невообразимой дали, здесь они были немыслимы, реален был лишь этот молодой человек, который по какой-то причине ее не жаловал, он мрачно шагал рядом, а чуть раньше прервал их поцелуй и не захотел слушать «Отче наш», но по причинам, о которых она не догадывалась, решил спасти девушку и деревянное изваяние. Ночь была дикой и непонятной, человек рядом с ней — чужим и загадочным, и Юдит было страшно.

Дорожка незаметно спускалась вниз, превратившись в небольшую низину, всю в песчаных бороздах от проезжавших телег; когда овраг кончился, они попали на мокрый ровный луг, который расстилался перед ними на несколько сот метров — это был берег залива. Следуя выбранному курсу, они вышли на луг и через несколько минут увидели на фоне ночного неба темную лодку и мальчика, который стоял возле нее и наблюдал за их приближением. На открытом луговом пространстве ветер буквально подталкивал их к нему, и они пошли, задыхаясь от порывов ветра. Юнга не поздоровался. Он уставился на Грегора и спросил:

— Это вы тот самый, которого я должен доставить к шкиперу? — он говорил на певучем нижненемецком диалекте.

— Да, — ответил Грегор.

Но юнга не сдвинулся с места.

— Да я насчет женщины, — с сомнением сказал он. — Шкипер мне ничего не говорил про женщину.

— Все в порядке, — сказал Грегор. — Сам увидишь, когда доберемся до Кнудсена.

Юнга пожал плечами.

— Ветер сегодня зверский, — сказал он и помог Юдит влезть в шлюпку. Он поместил ее на корме, у руля, Грегора посадил на среднюю скамью, а сам сел к передней паре весел. Несколькими ловкими движениями он оттолкнул лодку от берега. Здесь было мелководье, вплоть до кромки луга, которая едва ли на высоту ладони поднималась над уровнем воды.

Первые взмахи веслами Грегора были неумелыми, они мешали отдалиться от берега, но юнга очень быстро вставил свои весла в уключины и сумел направить лодку туда, где было глубже. Наконец они развернули ее в нужном направлении; Юдит, сидя на корме, могла смотреть только вперед, следуя за ударами весел, в то время как Грегор и юнга смотрели назад, на берег, который они покидали. Какое-то время Грегор мог видеть край оврага, через который они вышли на береговой луг, где земля легким уступом спускалась к воде, потом все детали исчезли, и он видел только темную полосу луга, за ним земляное возвышение, напоминающее плотину, смутно поделенную жидкими облачками голых осенних крон. Пакет с деревянной скульптурой он тщательно спрятал под скамьей, на которой сидел, а теперь прикладывал все усилия, чтобы грести в том же темпе и с той же силой, что и юнга, но чувствовал, как плохо это ему удается и как быстро и уверенно юнга исправляет его промахи. Они довольно быстро удалялись от берега. Юдит держала руль правой рукой, опираясь на деревянный румпель, и ловко управлялась, следуя указаниям юнги, который время от времени произносил: «левее» или «сильнее влево». В лодке она не чувствовала себя новичком, хотя, конечно, никогда не имела дела с тяжелыми рыбачьими лодками с рулевым веслом, но она ходила под парусом на Альстере при сильном ветре, она знала таких ребят, как этот юнга, которые молча сидели в лодках и ждали одного: чтобы остальные реагировали правильно и быстро. В лодке такие мальчики превращались в маленьких мужчин, жестких и деловитых, и всем остальным оставалось только к ним приспосабливаться.

Грегор заметил, что юнга, отдавая приказы, как держать руль, все время держит лодку неподалеку от берега. Очевидно, он не хотел уходить слишком далеко в море. Грегор обернулся и попытался сориентироваться. Их ночной путь привел их из Рерика к месту, расположенному во внутренней дуге бухты, на полпути к мысу полуострова, именуемого Лоцманский остров; Грегор посмотрел на маяк, луч света с башни переходит от какой-то точки в открытом море на востоке к западу, до того места, где начинался полуостров. От залива стеклянный колпак черно-белой полосатой башни был отгорожен — не было надобности ощупывать лучом внутренние воды. Огни Рерика отсюда были не видны; южный берег залива скрывал город, расположенный в отдаленной маленькой бухте.

— Почему ты ведешь лодку вдоль берега? — спросил Грегор. — Так нам придется грести по всей дуге. Разве мы не можем пересечь залив напрямую к острову?

— Не можем, из-за таможенного катера, — ответил юнга. — Если мы спрямим, то попадем почти в фарватер. А чем ближе мы будем к фарватеру, тем скорее нас выловят прожектором.

— А откуда ты знаешь, что мы не хотим, чтобы нас видели? — спросил Грегор.

— Шкипер сказал, чтобы я доставил вас по возможности незамеченными, — ответил юнга.

Глаза Юдит неотрывно следили за лучом маяка, ни на миг не выпуская его из виду. Луна уже зашла, и башня маяка была единственным источником света в ночи, в которой можно было лишь с трудом разглядеть границы между водой, землей и небом — двумя движущимися телами, кругом отделенными от третьего, неподвижного, которое было чернее всего. Ибо небо было наполнено клочьями плывущих на восток облаков, которые порой освещались каким-то отблеском угасшего света; и вода, вздыбленная порывами ветра, рисовала тонкие линии из белой пены на гребешках быстро распадающихся волн, чуть заметно фосфоресцирующих с внутренней стороны. Юдит цеплялась взглядом за маяк, чтобы не видеть небо и воду; механически подчиняясь приказам юнги, она думала: как холодно, как страшно холодно, и эта ночь — что-то невообразимое, я попала в какую-то ужасную историю. Лишь время от времени она вспоминала, что хотела бежать, но бегство было для нее лишь словом, а недействительностью, а теперь вихрь событий захлестнул ее, и она обнаружила, что реальность затягивает ее в глубину, из которой нет спасения.

Грегор не чувствовал холода, потому что греб хотя и механически, но ожесточенно, но он наблюдал за волнами, которые шли от берега и заставляли юнгу снова и снова поворачивать лодку направо, к открытому пространству залива, чтобы порывы ветра, во всяком случае самые мощные, не ударили в борт. Но зато им помогал попутный ветер, и они быстро продвигались вперед. Время от времени порывы ветра ослабевали, и тогда юнга кричал «Левый борт!», и Грегор видел, что девушка понимает команду и поворачивает руль влево.

Грегор вдруг осознал, что непрерывно пристально смотрит на девушку. Он сидел напротив Юдит, и вместе с движением весел и движением лодки она то поднималась, то опускалась, в то время как ему не нужно было менять положения головы, чтобы видеть ее. Она держала одну руку на весле, другой крепко прижимала к себе сумочку. В ее глазах Грегор мог видеть отражение блуждающего луча маяка: они то вспыхивали, то гасли. Она мерзнет, подумал Грегор, без конца кутается в свой плащ. Потом он вспомнил о несостоявшемся поцелуе, и вдруг его охватила мысль, что это мог быть прекрасный, захватывающий и все меняющий поцелуй, какого в его жизни уже не было много лет. Я упустил что-то очень важное, подумал он, я все неправильно понял и в действительности боялся этого поцелуя. Он заметил, что Юдит слегка повернула голову и взглянула на него, он хотел было отвести глаза, но в ту же секунду поборол чувство, которое, он это знал, было просто страхом, и они посмотрели друг на друга, в их глазах все еще отражался луч маяка, он вспыхивал и гаснул; я не могу разглядеть цвет его глаз, подумала Юдит, мне кажется, они серые, возможно, более светлые, чем его серый костюм, мне хотелось бы увидеть его при свете дня, ведь я даже не знаю его имени. И тут Грегор спросил: