Огнем и мечом. Россия между «польским орлом» и «шведским львом». 1512-1634 гг. - Александр Путятин

По условиям перемирия Россия отказывалась в пользу Речи Посполитой от всех недавних приобретений в Прибалтике, а также от владений своих тамошних вассалов и союзников: от Курляндии, от 40 городов в Ливонии. Польша получала также Полоцк с уездом и Вележ с округой. Зато она возвращала царю многие русские города, захваченные королем в последние три года войны: Опочку, Порохов, Великие Луки, Невель, Холм, Себеж и другие.

В русском экземпляре договора за Иваном Грозным сохранялся титул царя, в польском — его не было. В царском варианте Иван IV именовался также «властитель Ливонские и Смоленский», в королевском — «Ливонским» значился Баторий, а титул «Смоленский» не упоминался вовсе. «В первый раз мы заключили мир столь безвыгодный, едва не бесчестный с Ливонией, — писал об этом событии Н.М. Карамзин, — и если удерживались еще в своих древних пределах, не отдали и более, то честь принадлежит Пскову: он, как твердый оплот, сокрушил непобедимость Стефанову; взяв его, Баторий не удовольствовался бы Ливонией… Псков или Шуйский спас Россию от величайшей опасности, и память сей важной заслуги не изгладится в нашей Истории, доколе мы не утратим любви к отечеству и своего имени{47}».

При всем своем уважении к Карамзину не могу согласиться с этими утверждением. Псковская победа, как мне кажется, в первую очередь является заслугой руководства страны. Именно оно, еще на предварительном этапе, смогло сконцентрировать в городе и вокруг него нужные для обороны силы. Затем с помощью «перебежчика» Вельского армию Батория искусно «вывели» именно к тому пункту русской обороны, где ее на заранее подготовленных позициях поджидали царские войска. В самый последний момент, когда направление главного удара окончательно определилось, дальний рейд Хворостинина заставил короля приостановить наступление до тех пор, пока Шуйский завершит подготовку к достойной встрече вражеской армии. В решающий момент осады, когда в городе стало трудно с припасами и военным снаряжением, русское командование организовало проход в Псков большого обоза под охраной стрелецкого полка. Все это — несомненные заслуги Ивана IV и его ближайших советников.

Многие историки делят правление первого русского царя на два больших этапа: эпоху блестящих успехов во внешней и внутренней политике (когда страной правила Избранная рада) и «период сумасбродств» (времена опричнины и ее аналогов).

Оригинальную мысль на эту тему высказал Р.Ю. Виппер: «Если бы Иван IV умер в 1566 году, в момент своих величайших успехов на западном фронте, своего приготовления к окончательному завоеванию Ливонии, историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, создателя крупнейшей в мире державы, подобного Александру Македонскому. Вина утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников: ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с распадением созданной им империи. В случае такого раннего конца, на 36-м году жизни, Иван IV остался бы в исторической традиции окруженный славой замечательного реформатора, организатора военно-служилого класса, основателя административной централизации Московской державы. Его пороки, его казни были бы ему прощены так же, как потомство простило Александру Македонскому его развращенность и злодеяния{48}».

Детальное изучение того, что и как делал Грозный в последние четыре года жизни, дает, на мой взгляд, основание для еще более смелого предположения: доведись Ивану IV прожить лет на десять— пятнадцать подольше, не исключено, что и «опричный террор», и «ливонскую катастрофу» мы воспринимали бы лишь как небольшой провал между двумя пиками его во всех отношениях «блестящего» царствования. Но об этом подробнее — в следующей главе…

ГЛАВА 10.

МОСКОВСКИЙ ДИСПУТ ПАПСКОГО ЛЕГАТА.

ОКОНЧАНИЕ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ.

СМЕРТЬ ИВАНА ГРОЗНОГО

После подписания Ям-Запольского договора Ливонская война не закончилась. Во-первых, боевые действия под Псковом продолжались еще почти месяц. Лишь 4 февраля, когда королевский лагерь покинули последние польские отряды, жители города смогли наконец открыть ворота и отпраздновать победу. Во-вторых, даже после этого на севере страны продолжались бои с войсками Юхана III. Еще летом 1581 года армия Понтуса Делагарди осадила Нарву. 9 сентября, после ожесточенной бомбардировки, шведские войска взяли крепость штурмом. Ивангородские воеводы пытались помочь ее гибнущему гарнизону, но посланный ими отряд был разгромлен на Нарвском мосту.

Утрата богатого балтийского порта имела далекоидущие политические, экономические и военные последствия. Все время, пока держалась Нарва, старые русские крепости — Ивангород, Ям и Копорье — рассматривались командованием как тыловые. Они не были готовы к длительной обороне и не могли оказать серьезного сопротивления врагу. Взяв их, армия Делагарди начала угрожать Новгороду и Пскову.

Но в это время серьезно обострились польско-шведские противоречия. Стефан Баторий принялся добиваться от Юхана III передачи ему Нарвы и других крепостей, напирая на то, что польская армия внесла наибольший вклад в победу над Россией. Возникшие разногласия быстро расшатали, а затем и разрушили шведско-польский союз.

Для Москвы нарвский порт значил больше, чем все прочие ливонские земли. Поэтому Иван Грозный без колебаний отказался от них в пользу Польши и сосредоточил все силы против Швеции. Интересы русской торговли требовали вернуть Нарву любой ценой. Надо признать, что эти решения принимал уже совсем не тот самоуверенный деспот, каким русский царь был еще сравнительно недавно. Тяжелые удары судьбы, непрерывно сыпавшиеся на его голову в последние три года, научили Грозного соизмерять цели и задачи текущей политики с возможностями армии и страны. И теперь этот новый, наученный горьким опытом царь Иван в терпении и хитрости мог поспорить даже с вышедшей на охоту куницей.

Перемена в характере русского самодержца хорошо видна из истории его взаимоотношений с папским легатом Антонио Поссевино, который выступал посредником на Ям-Запольских переговорах. Представитель Рима целиком и полностью встал тогда на сторону Москвы, искренне веря, что в награду за поддержку русский царь признает власть римского первосвященника. Эта мысль, как легко догадаться, появилась у Поссевино не случайно. Ее долго и настойчиво внушал папскому послу Иван Грозный, ставший к тому времени Иваном Мудрым и Изворотливым.

Тактика «обработки» итальянского легата настолько ярко освещает изменения в характере русского царя, что есть смысл рассмотреть ее подробно — от начала и до конца. В августе 1580 года, после неудачи очередных русско-польских переговоров, из Москвы в Рим выехал царский гонец Истома Шевригин. Он вез послание к Григорию XIII, в котором русский царь, напомнив о давнем своем желании соединиться с германским императором для войны против Турции, утверждал, что готов «…впредь с тобой, папой Римским, и с братом нашим Руделфом с цесарем, быти во единачестве и в докончанье и против всех бессерменских государей»{49}. Дальше Иван IV сетовал, что его намерению мешает лишь война с Польшей, которую Баторий ведет по наущению султана и прочих врагов Рима.

В письме этом фразы перетекали одна в другую настолько хитро и витиевато, чтобы можно было все намеки на «единачество» и «докончание» принять за горячее, хотя и не высказанное по дипломатическим соображениям желание русского царя признать Флорентийскую унию. Естественно, что в этой ситуации папе сразу же захотелось помирить двух христианских монархов. Для своей миссии Григорий XIII выбрал опытного дипломата, иезуита Антонио Поссевино. 28 марта 1581 года, получив полномочия папского легата, посол Ватикана пустился в дальний путь.

К тому моменту, как он прибыл в Вильно, Стефану Баторию царские гонцы уже доставили письмо от Грозного с рассуждениями о возможном объединении двух ветвей церкви, выдержанное в весьма нехарактерных для «московита» примирительных тонах. В послании содержались утверждения, что «…у папы и всех римлян и латын то и слово, что одна вера греческая и латинская». Мнение свое Грозный обосновывал ссылками на то, что так решил в присутствии папы Евгения IV и императора Иоанна VIII Палеолога собор во Флоренции, «где из Руси был тогды Исидор митрополит».

Баторий не стал критиковать лицемерные рассуждения царя об отсутствии причин для вражды между католиками и православными. Не вспомнил король ни о казнях в Полоцке монахов-доминиканцев, ни о сожженном в этом городе костеле. Ведь смиренные слова Ивана — «…которые в нашей земле держать латинскую веру, и мы их силой от латинской веры не отводим и держим их в своем жаловании з своими людми ровно, хто какой чести достоин, по их отечеству и службе, а веру держать, какову захотят» — были в первую очередь его, королевской, заслугой! Это он, Стефан Баторий, силой оружия смирил гордого «московита» и заставил согнуть шею перед католическим Римом. А потому любое сомнение в искренности слов царского послания било в первую очередь по авторитету самого польского короля. На что, собственно, и рассчитывал Грозный.