Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля - Дмитрий Нечевин

Раньше, когда она служила, то находилась при хозяйском имущества, не раз стирала дорогое господское белье и отовсюду, где она работала, о ней говорили как о «честной».

Что же произошло?

«Обголодалась» очень, а тут еще любовник. И вот, лежит она со старухой Агафьей, лежит и думает свою думу, а сегодня вечером эта Агафья высчитывала перед ней хозяйское добро. И вдруг ужасная мысль как молния прорезала ее ум и сразу парализовала всякие другие мысли.

Убить и взять. Это так просто! Никого нет, никто не узнает. Тиснуть, и кончено. И она идет, и душит старуху, но это оказалось не так легко. В борьбе она пришла в ярость и переломала старухе ребра. А время шло. На дворе уже светло. Надо спасаться. И вот она ломает комод, берет из него что попало и… спасается.

Неужели это не «соблазненная», с виду кажущийся разбойник (нет слов, что с преступной волей)? Она жила бы и дальше, честно трудясь, если бы ей не подвернулся такой «случай».

Третье приводимое здесь мною убийство — не менее страшное, чем предыдущее, и все-таки я его также причисляю к типу убийств, совершенных по соблазну, по внезапно пришедшей в голову идее.

20 мая 1883 года в 5 часов пополудни в доме № 20 по Караванной улице в квартире купца Эрбштейна найден убитым человек, оказавшийся Николаем Богдановым, оставшимся при квартире Эрбштейна на время его отъезда.

И вот опять начались поиски.

Эти поиски были немного сложнее предыдущих, и когда-нибудь я расскажу о них особо, но сейчас я хочу обратить внимание читателя на характер и мотивы убийства.

Кратко сказать, нашли мы убийцу благодаря оставленному им старому пальто. Убийцей оказался крестьянин Николай Кирсанов, который успел уже скрыться из Петербурга и уехать к себе на родину в село Пересветово Дмитровского уезда Московской губернии.

История поимки его также не лишена занимательности. За ним командировали туда двух чиновников, которые арестовали его и привезли в Петербург в сыскное отделение. И здесь он без всякого запирательства подробно рассказал, как было дело. Его признание записано буквально с его слов, и я привожу здесь его полностью, со всей ужасающей простотой.

«Надо полагать, черт меня в этом деле попутал, — начал он свое показание, — потому что прежде никаких таких мыслей мне и в голову не приходило.

Правда, любил я выпить, и в непотребный дом зайти, и сбезобразничать, но чтобы убить или ограбить — никогда.

А тут и случилось…

Перед минувшей Пасхой я потерял свое место, которое до того времени имел у басонщика[6] Соснегова в 8-й роте Измайловского полка, и с тех пор оставался без всяких занятий, так что дошел до крайности. Ввиду этого я решил возвратиться в деревню и просил о ссуде мне денег на дорогу у знакомых: лакея Василия Захарова, живущего в Троицком пер., доме № 15, квар. 8, и у лакея Андрея Петрова, живущего у генерала Казнакова в главном Адмиралтействе, а также просил и у покойного Николая Богданова, но все они отказали мне в этой просьбе. Не имея денег даже на пропитание, я в последнее время стал ходить по этим самым знакомым: то к Андрею Петрову, то к Николаю Богданову, которые и кормили меня, а иногда и давали ночлег. В пятницу 20 мая, утром, в 8-м часу? я пришел к Николаю Богданову, жившему на Караванной улице в доме № 20, и пил у него чай; до 12 часов дня два раза ходил в погреб Перца, на Большой Итальянской, между Караванной и Фонтанкой? и приносил по поручению Богданова каждый раз по бутылке водки, которые мы с ним все и выпили.

В первом часу Богданов послал меня купить еще сороковку и три фунта пирога в мелочной лавке в Толмазовом пер., рядом с питейным домом, по правой руке от театра, что я и исполнил. Выйдя из упомянутой лавки, я встретил стоящего у кабака неизвестного мне точильщика, у которого за поясом было до десяти штук ножей. Тут мне пришла мысль зарезать Николая Богданова, чтобы достать денег для уплаты оброка, которого числится на мне более 30 рублей, а также и на дорогу в деревню.

С этою целью я купил у этого точильщика за 10 или 15 копеек, теперь точно цены не припомню, простой нож с деревянным простым черенком величиною вершков в пять и вернулся к Богданову. Вернувшись, я с ним выпил сороковку, и мы съели половину пирога, а другую оставили. Богданов положил ее на полку под кухонным столом.

Затем он пригласил меня лечь спать, и мы легли вместе в спальне на его кровать. Богданов был раздет, но в сапогах, я тоже снял сюртук, но брюк и сапог не снял, хотя Богданов и говорил мне, чтобы я снял брюки, но купленный мною нож был у меня в правом кармане брюк, и я отказался.

Лег я на краю кровати, и в скором времени, когда Николай лежал вверх лицом, закрыв глаза, я повернулся к нему на левый бок и вынул из кармана нож; затем, вскочив с кровати, я быстро нанес Богданову удар ножом по шее. Он вскочил с кровати, а я в страхе выбежал на кухню, куда за мною прибежал из спальни и Богданов, таща с собою на ногах одеяло и путаясь в нем. Вбежав в кухню, он тотчас упал всем телом на стол, что около окна; я его оттолкнул, и он упал тогда на пол в противоположную сторону от дверей, выходящих на черную лестницу. Тут я уже снова нанес ему второй удар ножом по шее, но спереди или сзади — не помню.

После этого я вошел в его комнату, где со стенки снял три сюртука, жилетку, взял с комода серебряные закрытые часы на черном круглом шнурке, открыл затем один ящик в комоде, в котором лежали папиросы, и взял две штуки и пять платков: три белые, один с желтою, а другой с розовою каймами. Все три сюртука я надел на себя в столовой, а часы и платки положил в карманы.

Когда я захватил вышеупомянутые вещи и проходил из комнаты Богданова в столовую, то Богданов был уже не между столом у окна и плитой, а между плитой и раковиной, головой к последней, и при виде меня чуть-чуть как будто приподнялся, но сейчас же опять лег и перекрестился.

Нож я положил в раковину сейчас же по нанесении Богданову второго удара. Потом я умылся, но чем утирался, не помню, кажется, тут же в кухне было полотенце.

В комнате же Николая вместе с сюртуками я захватил и пальто его на вате, обшитое плюшем на рукавах и с плюшевым воротником. Свой сюртук я также взял вместе с упомянутыми вещами и принес все это в столовую. Одевшись в столовой в сюртуки и упомянутое пальто, я зашел в кабинет и там, открыв шкаф, стоящий недалеко от письменного стола у стены, по правой стороне от входа в кабинет из коридора, взял из ящика серебряные открытые часы маленькие, без цепочки и несколько каких-то с костяными белыми ручками штучек и положил все это в карман пальто. Отсюда я прошел на кухню и хотел выйти по черной лестнице, но побоялся, чтобы кто-либо не встретился, а потому и вернулся в комнаты, чтобы выйти по парадной лестнице, через которую и вышел, захлопнув за собою двери.

В квартире я оставил свой сюртук черный суконный и картуз темно-синего сукна с суконным козырьком. В столовой я оставил брюки, пару или две, которые захватил из комнаты Богданова, там же остался и сапог с Богданова, который я прихватил, должно быть, в то время, когда проходил из кухни в столовую. Вместо своей фуражки я надел на голову шляпу Богданова фасона котелком. Из брюк Николая, висевших в спальне вместе с моим сюртуком, я вынул небольшой кожаный старый кошелек, в котором после оказалось 5 рублей 25 копеек денег: одна трехрублевая бумажка, две рублевых и мелкими — двугривенный и пятачок.

Когда я выходил из квартиры и закрывал двери, то на меня снизу смотрел швейцар, и я думаю, что он видел, как я выходил из квартиры. Затем внизу я прошел мимо швейцара, и он смотрел на меня, когда я выходил из подъезда на улицу; я еще оглянулся из боязни — не идет ли он за мной, но он остался у подъезда.

Отойдя немного от подъезда, я нанял извозчика к Николаевскому вокзалу за 25 копеек, но, переезжая через Аничкин мост, велел ему ехать по Графскому переулку, чтобы зайти в кабак. Там я выпил осьмушку, а извозчику дал бутылку пива.

Потом я выехал на Лиговку к какому-то трактиру, заходя весьма часто по дороге в кабаки. На Лиговке в трактире также выпил. Выйдя же из трактира, нанял другого извозчика в Ново-Александровский рынок, где в толкучке у торговки купил брюки, которые теперь на мне, отсюда пошел в бани у того же рынка, выходящие на Фонтанку, и там в номере за 75 копеек вымылся, замыл кровь на розовой рубашке с малороссийской обшивкой, а подштанники надел не замывая, брюки же серые, в которых я был, сложил вместе с рубашкой в узел, завернув в салфетку, которую тоже захватил из комода Николая Богданова вместе с носовыми платками. Из бани, тут же на Фонтанке, недалеко от бань, пошел в парикмахерскую и сбрил бороду. Отсюда нанял извозчика в Казачий переулок, вошел в трактир…» и т. д.

Бродил он по разным непотребным местам несколько дней и потом уехал на родину.

И здесь то же самое: был человек без места, «оголодался» и вдруг, увидев у точильщика ножи, соблазнился мыслью легкой наживы.