Сахарный кремль - Владимир Сорокин

Ведет пухлявая опричника за уд. А Танька-Ленка сзади его подталкивают. Идут они по коридору, в голубую опочивальню следуют. Любимая это опочивальня у Охлопа из всех четырех: голубой, лимонной, изумрудной да розовой.

Едва двери опочивальни голубой расходятся, все население ее веселенькое Охлопу здравицу поет:

— Здравы будьте, Иван-свет Володимирович!

Вваливается Охлоп в опочивальню любимую. Кидается-устремляется к нему все веселое-электрическое: голышки-окатыши, ползуны, верещалки, хохотухи, чесалки да качалки. Знают, ох, знают они Охлопа Большого! С привычками да пристрастиями опричника знакомы хорошо мозги их умныя.

Поют электрические, верещат, хихикают желательно. Достает Охлоп из своего левого кармана горсть семячек питания новеньких, криптоновых, голубым светящихся. Швыряет электрическим. Хватают они семячки, глотают, напитываясь.

— Благода-а-а-а-арствуйте! — верещат хором.

Из правого кармана достает Охлоп сахарную колокольню Ивана Великого, выломанную из Сахарного Кремля. Швыряет веселеньким. Ловят они ее, берегут, танцуют. И подносят подносы разнообразные. А на подносах — шампанское, да водица сиреневая с ромом для девок, мед ставленый, брусничный — для гостя дорогого. Пьют Танька-Ленка шампанское да водицу сиреневую, цедит Охлоп мед свой из чаши хрустальной. А Ирочка-сочная дырочка держит в руках уд опричный, смотрит да улыбается.

— Чего пялишься? А ну — пей с нами! — хватает ее Охлоп за шею белую, льет в рот мед ядреный.

Глотает Ирочка брусничный мед, давится. Присасывается Охлоп губищами плотоядными к алым губкам Ирочки белопопой, поит медом насильно. Дрожит телом Ирочка, трепещет грудью, уд Охлопа не могущая отпустить.

Хохочут Танька-Ленка, Ирочку за опопие пощипывая. Верещат-завывают электрические.

— Разоблачение! — командует опричник.

Вмиг стихают все электрические, танцуют замедленно. Садится Охлоп в кресло с чашей, с удом торчащим.

Тихая музыка наигрывает. Раздеваются девушки под музыку медленно, изгибаясь да подмигивая. Танцуют голые, выставляются, к Охлопу приближаясь. Оплетают руками, приникают губами. Раздевают.

— Отвод!

Подхватывают девушки голого Охлопа под руки, ведут к постели широченной, голубым шелком устланной.

— Повал!

Валят девушки опричника навзничь, оглаживают руками нежными, залезают языками проворными в потные укрывища тела его широкомясого. Кряхтит Охлоп от удовольствия, мурлычет, вздрагивает удом увесистым.

— Ступа!

Возникает в толпе веселых ступа медная с пестом. Кладут электрические сахарную колокольню Ивана Великого в ступу, толкут в пудру сахарную стремительно. Передают электрические ступу с пудрою сахарной девушкам, кланяются. Обсыпают девушки уд Охлопа сахарной пудрой. Звенит колокольчик в ухе опричника звоном колокольни Ивана Великого. Кланяются девушки сахарному уду. Улыбается опричник.

— На кол!

Садятся Ленка-Танька на уд сахарный по очереди. И начинается сладкая казнь: ездят Ленка-Танька на уду, повизгивая. А Ирочка тем временем ядра опричные щекочет, уму-разуму набираясь. Оживают и веселенькие: подползают, обвивают, гладят по-своему, осторожно, помешать боясь.

Доводят Охлопа. Багровеет тесто хари его, наливаются губы кровушкой:

— Отлив!!

Соскакивает с рога его Танька, сваливается с груди Ленка. Хватаются за уд руками, а Ирочка за ядра поддерживает. Помогают девушки тугому семени опричному из уда-хобота наружу вырваться. Ревет Охлоп медведем, взбрыкивает столбами ног, лупит девок по задам. Стреляет уд его вверх мутными сгустками, стонут девушки сочувственно, восторгаются весельчаки электрические.

— Покой… — задыхается Охлоп.

Замирают все вокруг. Звучит музыка успокаивающая. Проходит время недолгое и новую команду опричник подает:

— Настой!

Льет ему в рот Танька настой тибетский, бодрящий, подносит чашу с медом. Запивает Охлоп порошок, чмокает губищами, дышит свободно грудью холмистой, в себя приходя. Пьют-выпивают девки. И не успевает певец незримый вторую песнь затянуть, как пошевеливается хобот промежный у Охлопа.

Хлопают в ладоши девки захмелевшие, визжат электрические.

— Обсос! — строго Охлоп требует.

Приникают три девушки к хоботу, щекочут-полируют его языками. Восстает уд опричный сызнова. Кладет глаз Охлоп на Ирочку белотелую:

— Эту!

Готовят подружки Ирочку к сажанию на сладкий кол: вводят-проталкивают в попу ей пилюлю расслабляющую, смазывают розовым маслицем, дабы легче приказ исполнился. Поддерживают Ирочку под руки белые, примериваются, направляют, надавливают деликатно.

Садится Ирочка сочником своим на уд Охлопа.

Но несмотря на предосторожность лекарственную и предохранение масляное, стон из уст девушки вырывается: уж зело велик уд в обхвате, зело бугрист, зело беспокоен для юницы. Стонет Ирочка, слезами давится, губку алую закусывая. Подельницы ее поддерживают, на плечи покатые надавливают, поглубже опопием насаживая. Крик вырывается из уст Ирочкиных.

— Привыкай! — лыбится Охлоп.

— Привы-кай! Привы-кай! — двигают тело Ирочки девушки вверх-вниз.

— Привыка-а-а-а-а-ай! — верещат электрические.

— О-о-о-а-а-а-а-а-ай! — вскрикивает Ирочка.

Распирает ее попочку белую, расклинивает беспощадно. Грегочет Охлоп по-жеребячьи, колыхаясь яко тюлень-сивуч на простынке голубой. Подбрасывает Ирочку визжащую. Та уж сбежать с кола липкого норовит, да подружки-товарки не пускают, держат, за сиськи белые вниз тянут:

— Привы-кай! Привы-кай!

И привыкает белорыбица саратовская, приноравливается. Уже и не кричит больше, а токмо стонет. Ездит она по уду туда-сюда. Глядь — и привыкла совсем. И уж не боли стон из уст ее вырывается, а — сладострастия. Забирает Ирочку так, что внезапно заходится она. Взвизгивает, трясется, как в падучей, сиси свои сжимая:

— А-а-а-а-а-а-м-м-м-а-а-а!

Не сдерживается и Охлоп, взрываясь:

— У-а-а-а-а-а-ахря-я-я-я-я!

Удивляются сладко Танька-Ленка:

— Замо-о-о-о-чек!

Валятся навзничь электрические:

— Сла-а-а-а-адость!

Лупит Охлоп девушек по задам, щиплет, рычит. Воет Ирочка на колу. Одобряют девушки.

Так время и проходит…

В полночь-заполночь, шатаясь да оступаясь, покидает Охлоп дом терпимости. Провожают его девушки в сарафанах-кокошниках, под руки поддерживают, поют:

— Не прощайся с нами, сокол ясный!

Оглаживает гусар-девица уд, в портах уснувший:

— Не забывай!

Гибкий татарин помогает Охлопу в «мерин» усесться:

— Счастливый путь!

Урчит «мерин», подмигивает красным глазом, отъезжает.

Машут девушки ему платочками:

— Будь здоров, опричник государев!

Хлюпино

Корова снова взмычала, мотнула черно-белой головой и стеганула Сашу грязным хвостом.

— Да стой же ты, пролика дочь! — выкрикнула Саша, поддала корове коленом в не слишком крутое брюхо. — То ж и гадина ты, чтоб тебя розорвало…

Саша смазала корове соски тронипулем, ловко насадила на них «ромашку», включила. «Ромашка» заурчала, корова взмычала, ударила хвостом.

— Стой, гадина, стой, что б тебя! — Саша схватила корову за холку, поддавая в бок коленом.

Корова недовольно замычала.

— Ну, стой же ты, Доча, Доча, Доченька… — Саша стала гладить теплую холку коровы.

Корова недовольно взмыкивала, шумно дыша.

— Не больно же, чаво ж ты кобенишься? — Саша гладила корову.

Корова взмыкивала и шумно дышала, переступая ногами по чавкающему, прикрытому соломой навозу. Три другие коровы, уже подоенные Сашей, стояли рядом, пожевывая сено.

— Вот и ладно… — Саша заглянула корове под брюхо, поправляя прозрачный, испачканный навозом шланг «ромашки», по которому пульсировало молоко. Распрямилась, вытерла рукавом ватника выступивший на лбу пот:

— Вот и ладно…

«Ромашка» пропищала «конец» и отключилась.

— Совсем ничаво, — Саша присела на корточках, стала снимать «ромашку» с вымени. — Хоссподи, и когда ж эта вясна окончится?

Подхватив «ромашку», пошла по неровному настилу к двери, потянула за собой шланг. Корова взмыкнула.

— Хоссподи… — вспомнила Саша про сено.

Повесила капающую молоком «ромашку» на перегородку, прошла к сеннику, насадила на вилы сена, принесла, положила перед коровой. Поставив вилы к стене, зачерпнула из кузовка крупной соли, растрясла над сеном.

— Жри… — шлепнув корову по боку, подхватила «ромашку», смотала шланг, подхватила и вышла из хлева, закрыв на колышек обитую войлоком дверь.

На заднем дворе было мокро и грязно. С серого утреннего неба падали редкие крупные хлопья мокрого снега. Дружок, высунув из собачьей конуры лохматую морду, понуро наблюдал за Сашей. Сматывая грязный, тянущийся по двору от избы к хлеву шланг, Саша подошла к заднему крыльцу, открыла дверь, затащила шланг в скупо освещенные сени и сразу же запихнула его в бочку с водой, повесив «ромашку» на край бочки. Скинула грязные сапоги, в шерстяных носках прошла к двери в избу, куда тянулся по полу чистый конец шланга, открыла вошла.