Тень и солнце (ЛП) - Пирс Моника Эндерле

Гетен не хотел жену. Он знал несколько ведьм, которые были бы счастливы быть с ним, когда ему захочется. Но Галина Персинна была наградой, за которую убивали бы короли.

Он отвел взгляд, встал и прошел к окнам. Судьба Галины в его руках, а его — в ее. Он смотрел на безликий белый мир снаружи.

— Если я возьму вас и ваши земли, я всегда буду надзирателем, а не мужем. Вы не пойдете в мою постель по своей воле, не будете рады моим объятиям. Этот брак будет горьким.

Он презирал Зелала за принятие его жизни. За один день Гетен стал из будущего короля учеником монстра. Он не нарушит так жизнь Галины, не будет менять ее судьбу, чтобы услужить королю, которого гнала воевать грязная магия ведьмы.

— Я никогда не заставлю женщину быть со мной, даже с разрешения ее отца, — он посмотрел на ее отражение в окне и добавил. — Особенно женщину, которой так восхищаюсь.

Лицо Галины смягчилось, и Гетен добавил:

— Я не предал Урсинум и не хочу предавать Зелала. Но вы защитили меня прошлой ночью, и я верну долг. Я не покину Ранит с вами, но напишу брату насчет Урсинума, попытаюсь отменить войну.

Он допил медовуху и повернулся, чтобы наполнить бокал.

— Переговоры завершены, воительница. Я не хочу вашей свободы. Может, вы убедите своего отца не забирать мою.

Она просмотрела послания Зелала. Понимание и сожаление мелькнули на ее лице при виде его угроз. Когда она закончила, она закрыла глаза и прошептала:

— Я ошиблась с вами.

— Такое часто случается.

Она встала. Бумаги с шорохом упали на пол. Он посмотрел на графин вместо нее, когда она подошла. Их отражения были там, искаженные, почти неузнаваемые.

Галина сказала:

— Я вернусь в лагерь отца, объясню, что вы стараетесь вести переговоры с королем Зелалом. Я отплачу награду за смерть из своей казны.

— Галина, я…

Она прижала ладонь к его рту.

— Простите, — она выдерживала миг его взгляд. — Прощай, Гетен.

Галина повернулась и ушла из библиотеки. Без нее было холоднее.

* * *

— Маркграфиня, к счастью, взяла Идриса, — сказал Магод, когда Нони опустила жалкую еду перед Гетеном. — Но даже ему будет сложно, сугробы мне по грудь, господин. Настояла на отбытии. Сказала, что ей нужно предупредить короля о Ведьме инея, — Магод был мрачен. — Что я мог сделать?

Гетен хмуро посмотрел на холодную кашу с комками, засохший сыр и сморщенное яблоко на тарелке.

— Что это?

— Ужин, — сказала Нони. — Я не буду тратить силы на дурака, — она ушла из главного зала, топая, не дав ему пожаловаться, вернулась через миг с бокалом бледной кислой медовухи.

— Я ненавижу оксимэль, — буркнул Гетен, но Нони посмотрела на него с отвращением, и он закрыл рот. Галина не пронзила его, но его служанка явно хотела его отравить. Он вздохнул и отодвинул еду, когда она ушла на кухню.

Магод подвинул монеты по столу.

— Настояла заплатить за плащ, тунику и штаны.

Гетен скрипнул зубами.

— Скажи своей матери, что я сделал, что должен был. Я сражаюсь со своим демоном. Лучше отвлечь ведьму от Урсинума, пусть бьется со мной. Только так я могу помочь воительнице.

Магод встал.

— Ваши самые глупые слова, господин, — он опустил ладони на стол и склонился над Гетеном. — Я сказал не биться с той женщиной. Похоже, битва с магами повредила вам голову.

Гетен потирал шею. Голова гудела, слабость после мавзолея не стала лучше день спустя.

— Я не мог принять ее условия в переговорах. Никто не должен отдавать свободу за мою жалкую магию.

Магод покачал головой.

— Она может помочь вам биться с ведьмой. Вам нужна ее защита. Мы с мамусей видим, как вы ослабели, но не можем помочь. Воительница может, она помогала. Верните ее в Ранит, господин. Пусть поможет биться с врагом.

Было заманчиво, но это привело бы к их смертям.

— Нет. Пусть воительница вернется к королю.

— Она защитила вас от мертвых теневых магов, — настаивал Магод. — Теперь она одна в Хараяне. Что-то дикое прячется в том лесу, даже волки ощущают это.

Гетен ударил кулаками по столу. Утварь и монеты подпрыгнули.

— Хватит! Ты забываешь, что она родилась с мечом в руке. Не недооценивай ее, она может справиться с парой зверей в лесу, — он едва держался, и слуги не помогали. — Я больше не буду слушать о маркграфине Кхары.

Он встал, и садовник отпрянул.

— Ты и твоя мать хорошо служили мне, но я не могу гарантировать вашу безопасность в Раните. Забери зверей в Этериас. Когда все закончится, вернитесь сюда. Если цитадель устроит, Хараян будет ваш.

С такими приказами он вышел из комнаты, игнорируя раскрытый рот Магода от потрясения. Он не мог думать из-за стука в голове и боли в мышцах спины и плеч. Он миновал по две ступеньки за шаг, но когда он добрался до мастерской, он замер и смотрел в сторону лазарета. Вся стая лежала вокруг пустой кровати Галины.

— Вы просите невозможного. Женщина служит Урсинуму, не Раниту. Она не с нами. Она многого от нас просит, — волки смотрели на него. Их не интересовали его аргументы, он назначил их сторожить ее, и они продолжали это делать. — И она дает слишком много себя.

Гетен взял настой из шкафчика. Он вылил немного в чашу, смешал с медовухой и выпил залпом.

— Проклятая женщина. Она платит слишком много, — он смотрел в пустоту. Тепло ее пальцев на его губах оставалось с ним как проклятие. И ее запах — она пахла медовым мылом, кожей и лошадьми. Даже запах оленя не прогнал запах Галины из его памяти.

Гетен вернул настой в шкаф и прошел по комнате. Может, если он возьмет силу всех волков, он сможет пройти в Пустоту и сразиться с Ведьмой инея.

— Это убьет зверей, — и не было гарантии, что их жертва даст желаемый результат. — Нони и Магод правы. Я идиот, — Если он хотел одолеть или даже отвлечь ведьму без помощи Галины, ему придется пожертвовать многими зверями, не только стаей, но и всем Хараяном.

Гетен обошел комнату. Он коснулся стола и коробочек с пряностями, букетиков трав, покачивающихся сверху, маленькие темные бутылочки звякали от прикосновений. Наконец, он опустился на потертый красный диван у окна. Он закрыл глаза. Он сможет ясно думать и сочинить план, когда отдохнет, когда боль ослабнет.

— Я поищу в книгах, — пробормотал он. Должно быть то, что он пропустил.

* * *

Он проснулся во тьме и холоде вечера. Первая мысль была о Галине.

— Она уже пересекла мои чары и покинула Хараян, — за окном Ранит был белым, буря бушевала сильнее и холоднее обычного. Сосульки длиной с его предплечье свисали с карнизов.

Гетен нахмурился. Он не ощутил изменения в чарах.

— Это ничего не значит, — сказал он пустой комнате. — Я не знал, вошла ли она в лес. Откуда мне знать, когда она выйдет? — он встал и потянулся, кривясь от боли, не покинувшей плечи. Но голова уже не так гудела.

Волки не ушли из лазарета.

— Она теперь своя, да? — сказал он, глядя на зверей в ответ. Маркграфиня сражалась с мертвыми магами с яростью хищника. Она откашливала кровь и страх, но билась. Она дала ему больше, чем он ожидал от нее или других королевичей Урсинума.

Он не знал такой женщины, как воительница, и он уже скучал, нравилось ему или нет.

Он потер руками лицо.

— Я сожалею о ее потере, но я слишком люблю жизнь, чтобы звать ее. И она должна быть рада свободе.

Он прошел по комнате и остановился у кровати. Ее платье валялось на одеяле. Гетен протянул руку, но замер. Его пальцы зависли над темно-синим бархатом, а потом задели его. Ткань была холодной без согревающего ее тела Галины.

Он прошел к окну. Сколько раз он смотрел со двора и видел, как она наблюдала отсюда? Он прижал ладонь к стеклу, как она, открыл окно и склонился к холодному воздуху.

Какой-то звук донесся до него от леса. Высокий тонкий звук, словно зверь страдал. Волки за ним зарычали и вскочили на ноги. Их когти стучали по полу, стекло и вазы разбивались, стул отлетел в стену, стая устремилась из лазарета по мастерской в коридоре. Их рыки, лай и вой звенели в цитадели. Гетен знал этот звук, он не мог его забыть. Так они звали друг друга, когда пытались помешать ему упасть с утеса.