Невидимая сторона Луны (сборник) - Милорад Павич

Боязливый и косоглазый, так что брови его не успевали за глазами, Миак, нахлобучив в зной шляпу, обходил дома в Белой Церкви, Панчево и Сомборе, где могли обнаружиться стенные шкафы, пережившие свое содержимое, расписные комоды, часы с музыкой и часы с гороскопом, кожаные небесные глобусы и буфеты, запертые ключами с головкой в виде бабочки или сердца. Он исследовал белградские чердаки и подвалы, где в то время все еще хранили воду, мыло, гребешок и горсть орехов для домового, регулярно посещал комнаты, снимаемые продавцами для хранения товара, оценивал ковры в витринах и хрустальные зеркала с облезшим нижним слоем, так что сквозь свое отражение можно было увидеть под стеклом стену. Он разбрасывал свои услуги и советы, как вишня – косточки, и с удивлением понял, что от камня, брошенного в слишком глубокий колодец, эха не дождаться. Окружающие его люди были не в состоянии оценить глубину времени позади себя. Они считали старыми и очень старыми предметы времен своих отцов или, максимум, дедов. Все остальное, более древнее, было им непонятно, и они никакого отношения не имели ко всем этим обломкам, унаследованным от далеких предков: прадедов, прапрадедов, прапрапрадедов, имен которых они не помнили и не читали на крестах семейных могил. Для этого существовали специалисты, например тот же Иван Миак.

Среди его клиентов однажды появился совершенно новый – Народный театр. Старинная мебель, картины, рамы, зеркала, ковры и прочее требовались театру в качестве реквизита, и Миак стал предлагать самые красивые экземпляры сначала в театр, а уж потом – другим покупателям. Он получил за это бесплатный пропуск и иногда ходил на спектакли, с удовольствием узнавая на сцене конторки, сундуки, кровати, подсвечники и стулья, добытые его трудами.

«Через мудрость вещей человек восходит к истине», – думал порой Миак и действительно достиг в своем необычном деле удивительных высот. Несметные сокровища, сокрытые в подвалах и на чердаках, разбросанные на поверхности в несколько тысяч километров, сами приходили к нему в руки из далеких времен, предшествовавших революции 1789 года. Точнее, сначала он долго искал вещи, а потом вещи сами стали искать и находить его.

И тем не менее он ничего не приобретал для себя. Дом его был постным, как фасолевая похлебка на Афоне; Миак покупал лишь фарфоровые пуговицы для обивки сидений и латунные колесики для кресел – на случай, если у кого-то из его друзей или клиентов не окажется этих расходных материалов. Знакомые Миака не могли надивиться пустым комнатам его квартиры и говорили о нем как о чудаке, что боится красоты и опасается старинных вещей, которые обожает.

Было из этого правила одно исключение. В квартире Миака стояла годами закрытая конторка XVIII века, которую он никому не желал уступить, хотя сам ею и не пользовался. Она напоминала пианино, могла служить как письменный стол, имела боковые ящики, а сверху – готическую полочку для книг и доску для письма. Откинув доску, можно было увидеть деревянный столбик, перекрученный, как выжатое полотенце, и два зеркала за ним, так что, обмакивая перо в чернильницу, пишущий смотрел себе в глаза. В углах зеркал было начертано: «Scripta manent»[21]. Миак сразу же обнаружил у конторки два запаха, а по запахам нашел потайной ящик, который не открывали с 1789 года, и в нем письмо того же года. Письмо свидетельствовало о том, что конторка никогда не продавалась, и было написано умирающим человеком, убежденным в том, что его отравили. В письме он поручал своему наследнику отомстить отравителю и непременно сделать это при помощи конторки и зеркал. Таково было единственное условие, по которому имущество умершего наследовал несчастный адресат, призванный использовать для осуществления своего злодеяния зеркала. А использовать для этой цели зеркала было настолько просто, что именно это обстоятельство и являлось во всем деле самым опасным.

Конторкой можно пользоваться, говорилось в письме, как обычным письменным столом до тех пор, пока три определенных действия (которые отправитель письма отметил разными цветами) не приведут в движение скрытый за зеркалами механизм. Действие механизма крайне просто, предупреждал отравленный, – сначала нужно повернуть столбик в направлении его вращения и отпереть левый ящик – это было отмечено синим цветом. После чего следовало отпереть правый ящик, что обозначалось белой краской, и наконец – отомкнуть крышку стола и опустить доску, словно собираешься на ней писать. Последнее действие обозначалось красным цветом и открывало зеркала. Если все было сделано в указанном порядке – синее, белое, красное, – тайный механизм, помещенный в конторке и связанный со столбиком и замќами, активизировал устройство, отравляющее зеркала за столбиком и убивающее первого, кто перед ними появится.

Итак, при помощи конторки совсем нетрудно было совершить идеальное преступление. Достаточно было, чтобы он вместе с ключами оказался собственностью жертвы. Непосредственно перед преступлением – и это являлось самой сложной частью дела – следовало повернуть столбик. Все остальное со спокойной душой можно было предоставить владельцу конторки. Рано или поздно он обязательно произведет три действия, обозначенные синим, белым и красным цветом, и смерть наступит в тот час, который и убийца не знает заранее.

Вот такое письмо было у Миака, и такое устройство он хранил в своем доме, не зная, что с ним делать, и спрашивая себя порой, произошло ли порученное убийство, казнен ли отравитель и действует ли механизм до сих пор.

Но тайны своей Миак никому не открывал. Он начал бояться зеркал, конторку держал запертой, а единственное зеркало в доме занавешивал сеткой от комаров, будто опасаясь, что из него выползет в комнату какая-нибудь ядовитая гадина. И еще одно его беспокоило. Когда Миак приобрел конторку с письмом в тайнике, в той же партии была еще одна конторка, точно такая же, которую он, прежде чем узнал тайну ядовитых зеркал, продал Народному театру. Теперь вторая конторка служила реквизитом в Доме у памятника, и Миака успокаивало только то, что до сих пор из театра не поступало никаких неприятных известий о зловредном действии конторки и ее зеркал.

Конечно, он не принимал на веру каждое слово в письме, но считал, что осторожность никогда не помешает. Миак был робок и миролюбив, знал, что тайну лучше хранить во рту, чем в ушах, и удивлялся людям, интересующимся убийствами, методами и орудиями насилия.

А к нему нередко обращались за помощью и советом страстные собиратели турецких ятаганов с красными от крови стихами на лезвиях, ибо кровь остается в буквах навсегда, коллекционеры кремневых пистолетов и ружей, заряжающихся с казенника, ценители аркебуз с прикладом в виде топора и стволом в виде пушки, любители дорогих ножей и кинжалов, прячущие в просоленных чехлах стволы и лезвия. Всем им Миак отказывал, потому что почти ничего не знал об оружии, ни о современном, ни о старинном.

Однако именно оружие вскоре ему понадобилось.

Среди школьных товарищей Миака был один высокий парень, еврей, который грыз волосы и ровнял брови с помощью слюны. Крупный, но на удивление болезненный, он приходил в школу с платком во рту, если поднимался туман. Звали его Каим Нави. Говорили, что он может есть только женские лимоны и не особенно силен, а вся его сила – в быстроте. Он любил говорить: «Притворяясь привидением, человек и сам становится призраком!»

Он мог попасть бритвой в птицу, всегда держал руки за пазухой, а бил только ногой. Смотрел на жертву своими глазами цвета глины и вдруг зажмуривался. В момент, когда противник менее всего этого ожидал, потому что нападающий жмурился, Нави наносил тому жуткий удар носком ботинка в подбородок.

По окончании школы каждый из них пошел своим путем, и Миак запомнил только фразу, которую Нави говорил, зажмурившись:

– Жмурься почаще, ибо на том свете будешь смотреть ровно столько, сколько на этом жмурился!

Они случайно встретились и снова сблизились благодаря общей любви к старинным вещам. У Нави были теперь усы, он носил темную одежду со светлыми обшлагами и был страстным коллекционером мебели прошлого века. По воскресеньям они встречались обычно в Театральном клубе, ели клецки в уксусе и болтали, и Миак помогал другу превратить дом в маленький музей. Так и шли дела до тех пор, пока свиньи купались, а потом все резко переменилось.

Год 1937-й запаздывал и куражился растрепанным солнцем. Был январь, стужа, время укутывать кресты, когда Нави сказал однажды Миаку, что хочет показать ему кое-что новое. Миак зашел к другу, надеясь увидеть какую-нибудь редкую фарфоровую вещицу или картину на дереве, однако Нави извлек из ящика брошюру Ленина «Шаг вперед, два шага назад» и дал Миаку почитать. В то время компартия Югославии была запрещена, в школах арестовывали «красных» гимназистов, и Миак испугался. Он знал, что за такую книгу их обоих могут отправить в тюрьму, а то и в райские сады, но книгу, растерянно послушавшись школьного товарища, взял.