Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

— Нет, не все. Я точно знаю! Кроме того, существует живопись, книги, классическая музыка, наконец…

— Классическая? Скажешь еще — опера? Да от нее одна муть в голове! Такую музыку каждый день по радио крутят, надоело!

— Есть очень хорошие оперы. А из классики можно слушать, например, Баха. Мне, кстати, по душе его музыка…

— А принесешь что-нибудь для знакомства?

— Принесу! — пообещал я и, попрощавшись, вышел, понимая, что наши пути разошлись окончательно.

Баха я им действительно принес, но услышал равнодушные реплики: «Да, неплохо звучит…» Это был мой последний визит в прошлое.

В связи с давним общением с этими веселыми компаниями мне запомнился удивительный случай. До армии я иногда забредал в гости к одной семейной паре из их числа: муж учился в высшей партийной школе, его жена работала в торговле. Помню, что как-то этот парень, подвыпив на шумной пирушке и, желая меня поразить, во всеуслышание признался, что он верует в Бога, и в знак правдивости рассказанного несколько раз перекрестился.

— А дальше что? — спросил кто-то.

— А дальше… — замялся «верующий». — Дальше ничего…

— Ну, так мы все веруем! — засмеялись присутствующие.

А вот дедушка его был действительно глубоко верующим человеком. Он отдал молодоженам свою единственную комнату, а сам жил в прихожей, где у него стоял узенький тюфячок и висело несколько бумажных иконочек. Лицо у дедушки было всегда светлое и доброе, а терпение безграничное, потому что молодожены часто ссорились и ссоры их были довольно громкими, переходившими в бурные сцены. Чтобы с улицы не были слышны их размолвки, они включали музыку на полную громкость и ею пытались заглушить свои скандалы. Когда я бывал в их компании, старичок ласково подзывал меня, расспрашивал о жизни и пробовал говорить со мной о Боге, всегда проявляя ко мне непонятное участие, чем удивлял внука и его жену. На молодоженов он никогда не гневался и никто не видел его раздраженным и несдержанным. Когда он был в состоянии ходить, то часто бывал в церкви, а когда ослабел, то тихонько молился в своем уголке, не обращая никакого внимания на шум и музыку.

— Ты не смотри, Федор, — говорил он мне, шепча, чтобы не услышала родня, — что супруги часто дерутся. Внучок-то у меня хороший. Где побил, а где, гляди, и пожалел. Чтобы с людьми жить, надо человеком быть. Ты Богу молишься?

— Молюсь немного…

— А я всегда молюсь, пока силы есть. И ты молись! Ну, ступай к своим дружкам…

Спустя некоторое время я оказался в армии и забыл об удивительном старичке… Встретившись с этой семейной парой после армии, я узнал следующее. Дедушка серьезно расхворался и долго лежал неподвижно, отказываясь от еды. Затем, подозвав внука, слабым голосом признался, что ему явился Христос.

— А что же Он тебе сказал? — с иронией спросил внук.

— Господь сказал мне вот что: «Василий, Я терпел, и ты терпишь, поэтому скоро возьму тебя к Себе…» Но супруги не поверили дедушке, а все родственники решили, что Василий от старости заговаривается. Когда этот старичок скончался, то началось самое непонятное. Врачи констатировали его смерь, а родственники наотрез отказывались его хоронить, уверяя всех, что Василий живой. Как можно хоронить живого человека? Тело его было теплым и не имело никакого запаха, хотя он лежал в доме уже больше трех дней. Руки и ноги его были мягкие и сгибались, как у ребенка, а лицо все время оставалось светлым и теплым. Так прошло больше недели. Наконец, власти уговорили родственников похоронить Василия, но все остались в убеждении, что похоронили праведника.

Весной мне пришлось писать реферат на тему «Притчи в творчестве декабристов», куда я включил в качестве примеров некоторые притчи из Ветхого и Нового Завета. Преподаватель, ведущая мою работу, удивилась: «Неужели вы ради реферата прочитали всю Библию? Похвально! Обязательно сделайте доклад на Университетской конференции». Благодаря этому докладу, мне удалось до весенней сессии получить отличные оценки, и я был свободен уже в конце мая.

За всеми моими хлопотами, болезнью, выздоровлением, учебой и расчетом на телевидении, незаметно наступило лето. На моих руках оказалась некоторая сумма денег, на которую можно было экономно прожить в горах три летних месяца. У меня созрел план посвятить все летнее время молитве в Абхазии. Еще мне очень хотелось приобрести Библию, так как мой друг-художник, узнав, что я собираюсь в горы, попросил вернуть ему полюбившуюся мне книгу. Мама поразилась моему решению снова провести лето в горах. Но когда я сказал, что хочу потом поехать в Одессу и посетить Духовную семинарию, чтобы разузнать о возможности поступления в нее, она успокоилась. Заодно мне хотелось навестить своего армейского товарища-поэта, в общем, планы были большие. Отец отнесся к этим намерениям спокойно. Душой моей овладело предвкушение чудесной поездки в любимую Абхазию и жажда помолиться и пожить в уединении на полюбившемся мне прекрасном озере Рица.

Мои робкие шаги в сторону Церкви начались в том же городском соборе, в котором я бывал еще ребенком, и теперь начал время от времени посещать, стоя в самом конце храма. Жизнь свела меня с пожилым, недавно рукоположенным дьяконом, добрым, но очень осторожным и недоверчивым человеком. Тем не менее он участливо отнесся ко мне и как мог наставлял меня в Православии:

— В жизни пустоты не бывает, Федор. Так и в душе. Все равно она чем-нибудь заполнится. Если душа выбирает Бога, то начинает накапливать добро. А без Бога в ней собирается всякий мусор. Это тебе ясно?

— Вроде бы ясно.

Заметив в моем голосе неуверенность, дьякон усилил свои доводы:

— Глупо делать из своей жизни разбитое корыто. Так?

— Ну, так. — соглашался я.

— А раз так, то также глупо строить свое счастье без Бога.

С этим я был совершенно согласен. О том, чтобы купить Библию, в то время невозможно было и мечтать, но все же я попытался спросить совета у своего доброжелателя.

— Может, купишь ее на Кавказе, там с религией посвободнее, не то что здесь… — посоветовал мне на дорогу дьякон, глядя искоса пытливым взглядом. — Вообще, ты уже прибивайся к нашему берегу…

— К какому берегу? — не понял я.

— А к церковному! Ты еще молодой, бросай свой университет, поступай в семинарию. Может, священником станешь, почем знать?

Эти беседы заставили меня задуматься и обратили мое сердце к семинарии. А пока желание испытать себя в уединении звало меня в горы Абхазии, волнуя и тревожа душу предстоящей встречей с ее сокровенными уголками.

Дух Божий, не имея ни малейшей связи с грехом, ищет душу, решившую уподобиться Ему, и делает ее незапятнанной, ибо чем меньше в душе греха, тем чище ее видение и тем большей она может сподобиться благодати. Пустые размышления о Тебе, Боже, не что иное, как игры заблудшего разума, в которые впадают все, имеющие горделивый ум. Верую и исповедую, Господи, чистейшую любовь Твою, пребывающую незапятнанной ни единым греховным помышлением, словом или действием внутри сынов человеческих. Если же я недостоин ее, благо и то, что жил, дышал и трудился ради Твоей вечной истины — чистой и блаженной Божественной любви.

Ты, Боже, Сам для Себя — блаженство и счастье, а мы, сами для себя, — мучение и скорбь. Ты творишь от полноты благодати Твоей, а мы творим от недостатка этой благодати в нас, грешных людях, тщетно пытаясь восполнить ее своими усилиями в вещественном мире. Когда Ты даруешь нам благодать Свою, это значит, Ты даришь нам покой в Тебе, потому что страдаем мы от неимения покоя, пребывающего в Твоей благодати.

МАЛАЯ РИЦА

Боже, Ты готовишь нас для вечности, чтобы мы пребывали с Тобой в неизмеримости Твоей. Какова же скорбь Твоя о тех, кто отпадает от Тебя и уходит в бездны тьмы? Призываю Тебя в душу мою, забывая о том, что Ты пребываешь в ней от рождения моего. Исцели меня, Господи, от греха невежества моего! Если Ты сотворил нас духовными существами из света Твоего, значит, поистине мы духи, облеченные в свет, но ставшие тьмой по грехам нашим. Оттого мы страдаем, что отпали от святости Твоей и мучаемся в слепоте нашей, потому что не исполняем заповеди Твои — не становимся Твоими святыми. Ты единственный, Боже, просто есть и Твое «есть» суть вечное блаженство. Мы же страстно желаем жить и наше «жить» не что иное как непрестанное мучение, вызванное неукротимым страстным желанием эгоистической жизни, корень которой — заблуждение. И прикоснуться к вечности нам дано лишь в целительном уединении.

Горизонт манил прозрачной небесной голубизной и играл солнечным светом. Он, казалось, звал за собой, обещая самое невозможное. Автобус турбазы, радостно урча, мчался по трассе вдоль берега моря. Мне было чрезвычайно радостно снова увидеть ставшие мне родными горы Абхазии. На Рице я купил хлеб и зеленый горошек в стеклянных банках, больше в магазине ничего из продуктов не нашлось. Взвалив на плечи тяжелый рюкзак с позвякивающими в нем банками, я двинулся вверх по тропе, петляющей среди лабиринта больших, обросших мхом валунов. Я часто сбивался, теряя тропу из виду в густом рододендроне с крупными фиолетовыми цветами и снова находя в буйных зарослях молодого нежно-зеленого папоротника. Благодаря стрелкам, нанесенным красной краской на стволы пихт, удавалось вновь отыскивать правильный путь. Начал накрапывать мелкий дождь, зарядивший на весь день. К вечеру, продрогший и усталый, я вышел сквозь облака тумана к красивому озеру, проглядывавшему сквозь мелкую дождевую сетку в разрывах туманной пелены. Она стлалась по воде, белесая, словно мокрая овечья шерсть. Отыскав небольшое ровное место на пологом лесном склоне подальше от тропы, я поставил палатку и, ощущая как по телу бегут струйки воды, втиснулся в нее, не став разводить костер из-за сильной усталости. С последними усилиями я прочитал несколько молитв и, поужинав размокшим хлебом с холодным зеленым горошком, мгновенно уснул под уханье филина, доносившееся из леса, и мерный шорох непрекращающегося дождя.