Русская история. Часть I - М. Воробьев

Князь вечером объехал полки. Я прочитаю вам отрывок, который, мне кажется, говорит о том, что среди тех материалов, которыми располагал автор, были или воспоминания очевидцев, или просто рассказ.

«Ибо ночь наступила уже светоносного праздника Рождества Пресвятой Богородицы. Осень тогда затянулась и днями светлыми еще радовала. Была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо. И туманы от росы встали».

Эта фраза обнаруживает нам очевидца событий. Был ли им сам автор или он писал со слов такового, судить не берусь. Но в другом месте есть еще отрывок от первого лица.

«Сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ту ночь примету свою проверить».

И вот они ночью выехали на нейтральную полосу.

«Став между двумя войсками, поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто с тылу войска татарского гром великий гремит, волки воют грозно, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются — гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрий Волынцу: «Слышим, брат, гроза страшная очень», — и ответил Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!» И повернулся к войску русскому, и была тишина великая. И спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» — тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается…» И сказал Волынец: «Добрые эти знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою».И сошел Волынец с коня и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему. Князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко. Одна сторона, точно какая-то женщина, громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева, громко вскрикнула печальным голосом, точно в свирель какую, так, что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого и теперь рассчитываю на милость Божию, — молитвами святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших, и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».

Этой глухой ночью князь и Дмитрий Боброк-Волынец сделали еще одно распоряжение, вернее, еще одно совершили действие. В эту рощу скрытно от всех был поставлен засадный полк — отборные конные дружинники во главе с двумя самыми лучшими полководцами Дмитрия Донского, его двоюродным братом Владимиром Андреевичем и этим самым Дмитрием Боброком. Наступило утро. Туман рассеивался медленно. Когда он рассеялся, наступил второй час дня. Под княжеским стягом (а русский стяг был в то время черного цвета, и на этом стяге золотом был вышит Спас Нерукотворный) встал не князь, а его ближайший боярин Михаил Бренк, одетый в княжеские одежды. Сам князь хотел стать в ряды сторожевого полка, но его советники ему не дали, и он как простой дружинник стал в ряды большого полка. Князь не желал уклоняться от борьбы, не хотел стоять в стороне от битвы и смотреть, как погибают его товарищи. Вместе с тем он понимал, что он глава войска и государства. Поэтому он решил, с одной стороны, принять участие в сражении, а с другой, все-таки получить хоть какой-то шанс, потому что понимал, что на княжеский стяг будет направлена самая лютая татарская атака. Осуждать его за это никак нельзя, скорее здесь говорила в нем государственная мудрость.

Битва началась поединком татарского богатыря с Александром Пересветом.

«Уже близко друг к другу подходят сильные полки, и тогда выехал злой печенег из большого войска татарского, перед всеми доблестью похваляясь, видом подобен древнему Голиафу. И увидел его Александр Пересвет, монах, который был в полку Владимира Всеволодовича, и выступив из рядов, сказал: «Этот человек ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться». И был на голове его шлем, как у архангела, вооружен же он схимою по велению игумена Сергия. И сказал: «Отцы и братья, простите меня, грешного! Брат мой Андрей Ослябя, {стр. 42} моли Бога за меня! Чаду моему, Якову, мир и благословение!» Бросился на печенега и добавил: «Игумен Сергий, помоги мне молитвою!». Печенег же устремился навстречу ему, и христиане воскликнули: «Боже, помоги рабу Своему!». И ударились крепко копьями, едва земля не преломилась под ними, и повалились оба с коней на землю и скончались».

Моральная победа была налицо, потому что татарин был в броне, а Пересвет в схиме. После этого началась схватка. Нам трудно себе представить, что это такое, потому что в течение шести часов шла рукопашная. Стена ломила стену. Раненный человек погибал, истекая кровью. Люди в броне задыхались от жары, тот, кто падал под копыта лошадей, уже никогда не поднялся.

И вот татары постепенно стали теснить русские войска, проломив сначала сторожевой полк, потом врубаясь уже в большой, полки правой и левой руки. Русское войско не бежало, оно просто пятилось, теряя своих товарищей. Оно отходило, держа ряды, к Непрядве.

«Когда же настал седьмой час дня, по Божьему попущению за наши грехи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, воеводы, удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта. Многие сыны русские сокрушены. Самого великого князя ранили сильно и с коня его сбросили. Он с трудом выбрался с поля, ибо не мог больше биться. Это мы слышали от верного очевидца, который находился в полку Владимира Андреевича. Он поведал великому князю, говоря: «В шестой час этого дня видел я, как над вами разверзлось небо, из которого вышло облако, будто багряная заря, над войском великого князя скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над великим полком, как проповеднические или пророческие. В седьмой час дня облако то много венцов держало и опустило их на головы войска, на головы христиан. Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели, — уже мало христиан, а все поганые».

А засадный полк все стоял и стоял. Что испытали эти ратники, видя, что их товарищи погибают, что татары уже практически прошли их позицию, они уже видят тыл татар? Как они рвались в бой, можно только гадать, но Дмитрий Боброк, немолодой человек, удерживал Владимира Андреевича:

«Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час. Начинающий раньше времени вред себе принесет, ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благорожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим……И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спин нам. И воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше время настало, и час удобный пришел». И прибавил: «Братья мои, друзья, смелее, сила Святаго Духа помогает нам!».

И вот засадный полк, свежий, отдохнувший, ударил в тыл татарам. Их отделяли сотни метров, а может быть, и меньше. Всадники набрали галоп и строем врубились с тыла в татар. При отражении кавалерийской атаки необходимо встречать ее плотно сомкнутым строем и тоже на галопе, иначе войско теряет строй и становится добычей тех, кто строй не потерял. Но ведь татары оказались между двух фронтов. В тот момент, когда русские ряды почувствовали, что татары остановились и пытаются развернуться, к ним пришло второе дыхание.

Началось избиение, которое продолжалось до вечера. Мамай, стоявший в стороне на холме, увидев, что происходит, бежал, а с ним и его свита. Бежали так быстро, что догнать их не смогли. Сколько было избито татар на поле, никто не считал, можно делать только приблизительные расчеты.

К вечеру все было кончено. Князь Владимир Андреевич встал на поле боя под черным знаменем.

«Страшно, братья, зреть тогда и жалостно видеть и горько взглянуть на человеческое кровопролитие…».

Тут стало ясно, что Дмитрия нет среди тех, кто уцелел. Начали спрашивать, кто видел князя. Кто-то говорил, что видел, как он сражался, как он где-то шел уже пешим, отбиваясь от татар. Стали ворошить трупы, объезжать места, где он мог быть, и наткнулись на него в дубраве.

«Один именем Федор Сабур, другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи, чуть отошли от места битвы и набрели на великого князя, избитого, и израненного всего, утомленного. Лежал он в тени срубленного дерева березового. Увидели его и, слезши с коней, поклонились ему. Сабур тотчас же вернулся поведать о том князю Владимиру и сказал: «Князь великий Дмитрий Иванович жив и царствует вовеки!».

Тут же примчался Владимир Серпуховской. Дмитрий был без сознания. Его стали приводить в чувство. Открыв глаза, он проговорил тихо: «Что там, поведайте мне». Когда он потерял сознание, битва была еще не решена. Когда же ему сказали, что татары разгромлены, то, естественно, силы к нему стали возвращаться. Он стал объезжать поле и, наехав на то место, где стоял под княжеским стягом Михаил Брейк, увидел его убитого и заплакал.