Талисман жены Лота - Галина Островская

Потом собственная простыня ей пригрезилась мерцающей белой грудой одежд, сброшенных из Книги Бытия в постель.

А незримые часы били века, отсчитывая все с самого начала.

Бам... Ба-мм... Два часа. Два тысячелетия.

Бам... Ба-мм – Ба-ммм. Три часа. Три тысячелетия.

Эта женщина живет на земле три тысячелетия – и три тысячелетия, изо дня в день, смотрит на Мертвое море, в котором не живет ничто. И даже – не тонет... И нет кораблей...

Зачем она оглянулась? Из любопытства?.. Очень не похоже на правду. Женщина, которая была на небесах, не любопытствует о земном... А она была на небесах – она любила...

Что заставило ее обернуться под страхом смерти? Да – под страхом смерти! Ангелы же предупредили – оборачиваться нельзя. Или... Или он, ее возлюбленный, остался там? Там, в городе, разрываемом на куски гневом Божьим? Нет... Нет! Его там не было, Аглая это знала... Они – жена Лота и ее возлюбленный – больше не встречались... Они больше не встречались... Они испили чашу одиночества до конца...

Это – так.

...Когда ханаанская засуха кончилась и евреи вернулись...

...Когда на землю вновь упало потоками грозовое раскатное благословение Бога Единого... Когда на изглоданную хищной гиеной солнца Святую землю пролилась живая вода...

Они больше не встретились.

...Онушел в зыбучий песок за миражом... Жажда позвала его, притворившись любимой...

...Он шел по пустыне с пустыней в душе... Он увидел ее... Он побежал за ней, смеющейся и запутывающей в барханах маленькие лжеследы...

...Он полз, обжигая живот и не чувствуя боли, за спасеньем своим, которое обещала ее влажная жемчужная кожа...

...Он полз и кричал: «Ты будешь моей!»... Он полз и шептал: «Ты – моя...» Он умер – и ветер закрутил в песчаный столб его последние слова.

– Ты моя... – обволакивал Аглаю этот шепот.

– Теперь – моя! – стукнул дважды дверью ворвавшийся из ниоткуда ветер.

У Аглаи хватило ума на этот раз не озирать потолок в тщетных попытках найти источник голоса, и она просто попыталась посмотреть Правде в глаза.

– Ну, – сказала она ей.

Та посмотрела на женщину задумчиво и легонько качнула припудренными буклями.

– Что это, скажи? – спросила Аглая.

Правда молчала.

– Это все глупости... – не очень уверенно произнесла хозяйка.

Правда нахмурилась и легонько зазвенела длинными спицами.

– Это абсолютные глупости! – рассердилась Аглая...

Работая спицами все быстрее, Правда, казалось, потеряла всяческий интерес к разговору.

– Этого не может быть... Я... Как я... Почему я? Правда завязала узелок на суконной нитке, подняла глаза и посмотрела на Аглаю укоризненно.

– Я его совсем не знаю, он из другого мира, он... Правда усмехнулась.

– Но это ведь не важно? Разве – это! – важно? Правда утвердительно тряхнула буклями, на пол посыпалась мелкая пудра.

– Ты думаешь, я влюблена?

Правда отложила вязание, подошла к потерянной вконец Аглае и поцеловала ее в глаза.

– Ба-ммм... – третий удар третьего часа как странник блуждал по квартире и никак не мог найти покоя. Так бывает: когда Правде смотришь в глаза, Время покидает обозначенные чертоги... Оно останавливает свое скрипучее колесо и стирает даже память о себе.

– Ты – моя... – повторила про себя Аглая задумчиво. И еще раз решила посмотреть на старушку-Правду и кое о чем ее спросить.

С трудом разомкнув глаза, наткнулась взглядом на громаду шкафа, поморщилась, перевернулась и – пустынным сухим жаром повеяло ей в лицо. Библейская картина, обрамленная кручеными нитями, висела в воздухе перед ней и жила своей жизнью.

Аглая потерла глаза... Никакой безжизненной пустыни с движущимся мерно караваном перед глазами не оказалось. И ниток этих огненных тоже не было. И кисточек на нитках... Темнота, пустота, стена. И даже гвоздик на стене, забитый Аликом для так и не повешенного календаря.

– Кажется, пора обращаться к врачу, – невесело подумала Аглая и решила, как всегда, когда не спалось, посчитать барашков.

Не явился ни один. Темнота, пустота, открытые глаза – и это все. Где-то через час... или больше... Аглая поднялась и пошла на кухню.

Брякнула пепельницу на стол. Закурила. Подозрительно последила за дымом – не выплывет ли оттуда чья-нибудь голова. Сколько же она стала курить в последнее время!

Дым даже кольцами не заворачивался.

Успокоилась. Налила воды. Выпила несколько глотков. Решила, что виденьям пришел конец. И как только решила – голографическая картина с верблюдами, гребущими по пустыне... эта картина из спальни... переместилась сюда, под свет электрической лампочки без абажура.

Вот она, полюбуйтесь, над холодильником. И веревочки, и кисточки – все как настоящее.

Все как в кино!

– Кино так кино, – решила Аглая, усевшись поудобней в шатком стуле и запахнув халат потуже. – Ну, Сезам, откройся!

Впередиидущий верблюд остановился, медленно поворачивая шею, огляделся... Упершись взглядом в женщину, он степенно опустился на передние колени.

– У тебя очень милая мордаха, – сказала Аглая. – Вот если бы только не зубы! Но хватит отдыхать, вставай, милый!

Верблюд, колыхнувшись мощной грудью, встал. Встал и пошел.

На верблюде сидел погонщик, молодой господин с томными глазами. Где-то она его уже видела?! Нет? Господин этот был, по всей видимости, купцом. Богатым... Вон, какие на нем одежды! Одно полотно пурпурное, другое полотно златотканое, третье... С ума сойти!

– Ты кто? – хотела спросить Аглая, но воздержалась, решив не провоцировать ситуацию. А то заедет этот купчишка к ней сейчас на кухню на своем корабле горбатом, что она с ним будет делать? Или – он с ней...

Человек хитро посмотрел на Аглаю и дернул уздечку. Толстая рыбина его губ чуть дрогнула. Верблюд уплыл за край экзотической картины и растаял в несвежей штукатурке стены.

Тут же вместо первого пустынного животного появилась морда второго – свирепая и начисто лишенная обаяния, затем третьего, четвертого... Покорные животные брели и брели по песку, впрочем, все быстрее перекочевывая за пределы огненной рамочки.

В какой-то момент кадры из немого кино начали наслаиваться друг на друга. Верблюды, груженные тюками со слоновой костью, драгоценными камнями и сандаловым деревом, как бы продолжали идти, а прямо поверх их шагов люди уже раскидывали шатры, пили воду, справляли малую нужду... Человек с укутанной в белокрылые простыни головой совсем близко подошел к Аглае. Она замерла. Застыл и он, изо всех сил пытаясь разглядеть то, чего, очевидно, не мог разглядеть: полураздетую женщину с дымящейся палочкой в руке на странном кресле. Постояв так минуту-другую, он засновал меж шатрами, очевидно, что-то разведывая. Он так усердно совал свой нос в чужие разговоры, что Аглая вместе с ним даже начала кое-что слышать. Из услышанного сделала вывод, что караван движется из Мемфиса в Дамаск.