Эффи Брист - Теодор Фонтане

– Он не сказал ни да, ни нет, и я не поняла ничего.

– Значит, он остался таким же, каким был, – рассмеялся Крампас. – Да, таким он был, когда мы с ним находились на постое в Лионкуре и Бове[59]. Он жил там в старинном епископском дворце. Кстати, может, вам это интересно, некогда именно епископ Бове, по имени Кошон (Свинья (франц.)) – удачное совпадение, – приговорил Орлеанскую деву к сожжению. Так вот, в то время не проходило ни дня, ни ночи, чтобы Инштеттену не представилось чего-нибудь невероятного. Правда, лишь наполовину невероятного. Возможно, что вовсе ничего не было. Он и сейчас, как я вижу, продолжает действовать по этому принципу.

– Хорошо, хорошо. А теперь – серьезный вопрос, Крампас, на который я хочу получить серьезный ответ: как вы объясняете себе все это?

– Я, сударыня...

– Не уклоняйтесь, майор. Все это очень важно для меня. Он – ваш друг, я – тоже. Я хочу знать, в чем причина. Что он имеет в виду?

– Ах, сударыня, читать в сердцах может только бог, а не майор окружного воинского управления. Мне ли решать такие психологические загадки? Я человек простой.

– Крампас, не говорите глупости. Я слишком молода хорошо разбираться в людях. Но, для того чтобы поверить, будто вы человек простой, мне нужно превратиться в девочку-конфирмантку или даже в младенца. Вы далеко не просты, как раз наоборот, вы опасны...

– Это самое лестное, что может услышать мужчина добрых сорока лет с указанием на визитной карточке – «в отставке». Итак, что имеет в виду Инштеттен?

Эффи кивнула.

– Так вот, если говорить прямо... Человек, подобный ландрату Инштеттену, кто со дня на день может возглавить департамент министерства или нечто в этом роде (поверьте мне, он далеко пойдет), человек, подобный барону Инштеттену, не может жить в обыкновенном доме, в такой халупе, простите меня, сударыня, какую, в сущности, представляет собой жилище ландрата. Тогда он находит выход из положения. Дом с привидениями никак не является чем-то обыкновенным... Это первое.

– Первое? Боже мой, у вас есть что-нибудь еще? – Да.

– Ну! Я вас слушаю. Только пусть хорошее.

– В этом я не совсем уверен. Предмет щекотлив, почти смел для того, чтобы затрагивать его при вас, сударыня.

– Вы только разжигаете мое любопытство.

– Хорошо же. Кроме жгучего желания любой ценой, даже с привлечением привидений, сделать себе карьеру, у Инштеттена есть другая страсть: всегда воспитывать людей. Он прирожденный педагог и годился бы в Шнепфенталь[60] или Бунцлау[61], в общество Базедов[62] и Песталоцци[63] (разве что он более религиозен, чем они).

– Так он хочет воспитывать и меня? Воспитывать с помощью привидений?

– Воспитывать, может быть, не совсем то слово... Но все же воспитывать, и окольным путем.

– Я вас не понимаю.

– Молодая женщина есть молодая женщина, и ланд-рат есть ландрат. Он часто разъезжает по округу, оставляя дом без присмотра, и всякое привидение подобно херувиму с мечом...

– Ах, мы уже выехали из лесу, – сказала Эффи. – Вон мельница Утпателя. Нам осталось проехать только мимо кладбища.

Скоро ложбина между кладбищем и огражденным участком осталась позади, и Эффи бросила взгляд на камень и сосну, где был похоронен китаец.

Глава семнадцатая

Пробило два, когда они вернулись с прогулки. Крампас простился и поскакал домой – он снимал квартиру в городе у Рыночной площади. А Эффи переоделась и решила прилечь отдохнуть. Но уснуть ей не удалось: расстроенные нервы оказались сильнее усталости. Она готова была примириться с тем, что Инштеттен завел себе привидение, она знала – его дом должен отличаться от других, обыкновенных домов, он любит подчеркивать разницу между собой и другими. Но использовать привидение в воспитательных целях – это дурно, это почти оскорбительно. Хорошо, пусть будет так, «средство воспитания», это еще полбеды. Но ведь было заметно, что Крампас имел в виду что-то другое, что-то большее – сознательное запугивание, так сказать, привидение по расчету. А это уже бессердечно, это граничит с жестокостью. У нее вспыхнули щеки, маленькая рука сжалась в кулак. Эффи даже стала раздумывать над планами мести, как вдруг рассмеялась: «Какая я глупая, просто ребенок! Ну кто мне поручится, что Крампас прав! Потому он и занятен, что у него злой язык, но положиться на него абсолютно нельзя. Хвастунишка! Инштеттену он и в подметки не годится».

В это время к дому подъехал Инштеттен; он вернулся сегодня раньше обычного. Эффи вскочила и выбежала ему навстречу в прихожую. Она была с ним нежна, словно старалась что-то загладить. Но забыть до конца, о чем рассказывал Крампас, она не могла. Слушая Инштеттена с видимым интересом, оставаясь с ним нежной, Эффи про себя все время твердила: «Значит, привидение по расчету, привидение, чтобы держать тебя в руках».

Под конец она все же забыла об этом и слушала мужа без предубеждения, искренне.

Ноябрь между тем незаметно подошел к середине. Норд-вест, порой обращавшийся в шторм, бушевал в течение полутора суток и с таким упорством осаждал мол, что запертая Кессина хлынула через дамбу и затопила близлежащие улицы. Набушевавшись, непогода наконец улеглась, и снова наступили погожие осенние дни.

– Кто знает, надолго ли, – сказала Эффи Крампасу, и они договорились на следующий день еще раз отправиться на прогулку верхами. К ним пожелал присоединиться Инштеттен: завтра у него будет свободное время. Решили доехать, как обычно, до мола, там на берегу сойти с лошадей, побродить немного по берегу, а завтракать отправиться в дюны: они их укроют от ветра.

В назначенный час Крампас подъехал к дому советника. Крузе уже держал под уздцы лошадь своей госпожи. Эффи же, быстро взобравшись на седло, стала извиняться за Инштеттена, – он не поедет, ему неожиданно помешали дела. Ночью в Моргенице снова вспыхнул пожар, третий по счету за три последних недели. Подозревают поджог. Инштеттену пришлось поехать туда, к величайшему его огорчению. Он так радовался прогулке, очевидно, последней в этом сезоне.

Крампас выразил свое сожаление, то ли потому, чтобы сказать что-нибудь, то ли искренне. И хоть в любовных делах он не останавливался ни перед чем, он был недурным товарищем. Правда, и там и здесь чувства его были поверхностны. Он мог, например, помочь другу и через пять минут обмануть его, эти черты прекрасно уживались с его представлением о чести. Причем и то и другое он делал с большим добродушием.

И вот они снова двигались через питомник: впереди Ролло, за ним Крампас и Эффи, а сзади всех Крузе. Кнута не было.

– А где же ваш Кнут? Куда вы его подевали?

– У него сейчас свинка.

– Только ли сейчас? – рассмеялась Эффи. – Судя по его виду, он неизлечим.

– Что правда, то правда. Но вы бы посмотрели теперь! Впрочем, не надо: свинка заразна, даже если на больного просто смотреть.

– Вот уж не верю!

– К сожалению, молодые женщины часто не верят.

– И значительно чаще верят тому, чему лучше не верить.

– Камешек в мой огород?

– Нет.

– А жаль!

– Как вам идет это «жаль»! Вы бы, пожалуй, нашли в порядке вещей, если бы я сейчас объяснилась вам в любви.

– Так далеко, положим, я не хочу заходить. Но хотел бы видеть, у кого не возникло бы такого желания. Мысли и желания пошлиной не облагаются!

– Это еще вопрос. А кроме того, существует разница между мыслями и желаниями. Мысли, как правило, таятся в сознании, желания чаще всего срываются с уст.

– Боже, только не это сравнение! – – Крампас, вы... вы...

– Глупец!

– Вот уж нет. Снова преувеличение. Нет, вы нечто иное. У нас в Гоген-Креммене все, в том числе и я, любили повторять, что всех тщеславней на свете гусар восемнадцати лет.

– А теперь?

– А теперь я скажу, что всех тщеславней на свете майор окружного гарнизона в возрасте сорока двух лет.

– Два года, которые вы изволили милостиво мне подарить, загладили все. Целую ручку!

– Вот именно. «Целую ручку!» Это ваш стиль, это по-венски. А венцы, с которыми мне довелось познакомиться в Карлсбаде, четыре года назад, ухаживали за мной, четырнадцатилетней девочкой... Чего мне тогда только не говорили!

– Надеюсь, не больше, чем следует.

– А если и так, с вашей стороны неделикатно... впрочем, это мне льстит... Но взгляните туда, на буйки, как они пляшут. Красные флажки давно уже спущены. Знаете, когда этим летом я отважилась приезжать сюда, а это было всего несколько раз, при виде этих флажков я говорила себе: наверное, это Винета[64], это выглядывают ее башни со шпилями...

– А все оттого, что вы знаете стихотворение Гейне.

– Какое?

– Ну это, что о Винете.

– Нет, не знаю. Вообще я мало что знаю. К сожалению!

– А еще говорите, что у вас есть Гизгюблер и кружок журналистов! Впрочем, у Гейне стихотворение называется иначе, кажется «Морское видение» или что-то в этом роде. Но он имел в виду, конечно, Винету. Поэт – с вашего разрешения я передам содержание этого стихотворения, – поэт лежит на палубе, когда судно проходит над этим местом, смотрит вниз и видит узкие средневековые улички, видит женщин в старинных чепчиках, у каждой в руках молитвенник, все они торопятся в церковь, где уже звонят колокола. И когда он слышит этот благовест, им овладевает тоска и желание пойти вместе с ними в церковь, вслед за чепчиками. Тогда он с криком вскакивает и хочет броситься в воду. Но в этот самый момент капитан хватает его за ногу и восклицает: «Доктор, в вас вселился дьявол!»