Итоги № 27 (2012) - Итоги Итоги

— Зато получивший в 85-м власть Горбачев ждать не стал, с ходу провозгласив курс на ускорение и перестройку…

— В последующем многие отвернулись от Михаила Сергеевича, но отец оставался с ним до конца, находя объяснение и оправдание даже допущенным ошибкам. Ельцин ведь тоже делал папе предложение. Они были знакомы по ЦК и с тех пор поддерживали неплохие человеческие отношения. Когда Горбачев сложил полномочия президента СССР и покинул Кремль, Борис Николаевич пригласил папу в свою команду, но тот сказал, что связал судьбу с Михаилом Сергеевичем, поэтому не может дать положительный ответ. После чего написал заявление о выходе на пенсию. Согласитесь, поступок, достойный уважения. Отец продолжал работать в фонде у Горбачева, но это уже была не государственная служба.

— Вы разделяли отцовскую позицию?

— Наши политические взгляды часто не совпадали, тем не менее на ту ситуацию мы смотрели одинаково. В 91-м году между Борисом Николаевичем и Михаилом Сергеевичем пролегла пропасть, переход в чужой лагерь фактически означал измену, предательство. Думаю, и Ельцин это прекрасно сознавал.

— А где был отец во время путча?

— Мы оба находились в Форосе. Все произошло, по сути, на моих глазах. Когда в начале августа Горбачев отправился в Крым, он взял отца с собой. Такое бывало не раз, они и в отпуске регулярно встречались, продолжая работать над документами. Тогда шла активная подготовка к подписанию Союзного договора. Горбачев всегда останавливался в резиденции «Заря», а папа жил в располагавшемся чуть выше над морем санатории ЦК КПСС «Южный». В тот раз родители прилетели вместе, а я приехал в Форос дня через три. Помню, мама сказала: «Странно, почему на рейде так много кораблей? Никогда столько не было». Я посмотрел: действительно! Обычно береговую линию охраняли сторожевые катера и эсминец, а тут вдруг целая флотилия выстроилась, словно предстояли крупные военные учения. Впрочем, этот факт не вызвал особого беспокойства. Мало ли какие могут быть обстоятельства? А потом отрубили связь. Папа поговорил с Горбачевым, и вдруг телефон замолчал. Отец попытался перезвонить в «Зарю» — тишина. Ни ВЧ не отвечал, ни городская линия. Сначала мы решили, что случилась авария и к утру связь восстановят. А вместо этого спозаранку услышали указы ГКЧП… Сверху было хорошо видно, что президентская дача взята в плотное кольцо оцепления. Врут те, кто теперь заявляет, будто Горбачева в Форосе не блокировали. Могу засвидетельствовать: по периметру «Зари» стояли вооруженные бойцы и автоматы в руках держали отнюдь не бутафорские. Решив утром 19 августа разведать обстановку, я отправился к морю. Якобы для того, чтобы покататься на водных лыжах. Дежуривший на пляже и изнемогавший в черном костюме от жары чекист пресек мои поползновения на корню, заявив, что катание временно прекращено. И с территории санатория никого не выпускали. Должен сказать, ощущения не из приятных. Не в том смысле, что ждешь, пока четвертуют или распнут, но напряжение в воздухе висело… Любопытно, среди отдыхавших в «Южном» был и министр внутренних дел СССР Пуго с женой. Мы с ним без конца играли в пинг-понг. А буквально накануне путча Борис Карлович улетел в Москву. Можете представить мое изумление, когда увидел вчерашнего партнера по настольному теннису среди заговорщиков!

— Кто еще из известных людей был в санатории?

— Евгений Максимович Примаков, например.

— Тоже сидел под домашним арестом, как и вы?

— Все ведь очень быстро закончилось. На третьи сутки Примаков вместе с папой пришли к директору «Южного» и сказали, что должны срочно вернуться в Москву. Им дали машину и отправили в аэропорт. Охрана не препятствовала отъезду. Стало окончательно понятно: путч провалился… Тогда же Сергей Станкевич заявил по «Эху Москвы», что режиссер Шахназаров несколько дней не выходит на связь, судьба его неизвестна. Помню, маме новость польстила: «Смотри, Карен, как усиленно тебя ищут! Даже из-за папы меньше беспокоятся…» Чем дальше, тем больше ситуация напоминала скверный анекдот. По поведению гэкачепистов было понятно, что из затеи ничего не получится, серьезные вечеринки с таким настроением не проводят.

— Горбачев оценил преданность Георгия Хосроевича?

— Думаю, да. Михаил Сергеевич всегда вел себя по отношению к папе предельно уважительно. Вплоть до последнего дня. Отец умер 15 мая 2001 года. По дороге из Тулы заехал в Ясную Поляну, там внезапно стало плохо с сердцем. Вышел из машины и упал без сознания. Все случилось мгновенно… Горбачев узнал об этом первым и позвонил мне: «Карен, с отцом произошло несчастье». Я сразу понял, о чем речь, лишь спросил: «Совсем дело плохо?» Михаил Сергеевич ответил: «Совсем. Крепись…» Горбачевский фонд взял на себя хлопоты по организации похорон, сделал все необходимое, за что я очень признателен. Никогда этого не забуду. Да, про Горбачева говорят разное, дескать, переступал через людей, не помнил добра, но я ничего плохого сказать не могу, поскольку вижу, как Михаил Сергеевич поддерживает тех, кто работал с ним в ЦК и потом перешел в фонд. Никого не бросил, всем помогает. Его сложившаяся репутация ошибочна. Может, речь о политике, об отношениях с бывшими союзниками или оппонентами, но это иное дело. В публичной сфере действуют свои законы. И по-человечески Горбачев мне симпатичен. В нем никогда не было чиновничьего барства, снобизма, он всегда вел себя демократично, открыто. По крайней мере, у меня такое впечатление. Конечно, мы общались не так много, но он приходил на мои последние премьеры, с интервалом в десять лет я был на двух его юбилеях. В Лондон, правда, не летал, но на торжественный прием в Москве пришел. Дай бог, чтобы все мы дожили до восьмидесяти и сохранили такую живость ума и бодрость духа…

— Никогда не жалели, Карен Георгиевич, что вы горбачевский, а не ельцинский? Проблем из-за этого не имели?

— Трудно сказать. Может, в какой-то момент что-то мешало, но не люблю искать на стороне объяснение собственным трудностям. Мол, раз задуманное не получилось, виновата внешняя сила. Самый простой путь — свалить свои неудачи на происки врагов. Чьи воспоминания или интервью ни возьмешь, со всех сторон несутся стоны: и те палки вставляли, и эти гнобили… Кошмар, да и только! Не хочу впадать в такой настрой. Если кто-то и пытался расстроить мои планы, ничего страшного, это нормально. Жизнь человека не может протекать без борьбы и сопротивления, скучно, если все время по шерстке. Порой полезно и против. Это закаляет характер. Достойные противники, как и заслуженные награды, лишь украшают. Зачем скулить? Не мой стиль…

Куда впадает Кама / Искусство и культура / Искусство

Куда впадает Кама

/  Искусство и культура /  Искусство

Театральный художник Сергей Бархин — о режиссере Каме Гинкасе

Задыхаясь, я поднимаюсь на третий этаж театра. Вхожу в белую комнату, где меня долго ждет привыкший, не считающий это моей небрежностью Кама Гинкас. Кама для меня всегда с окровавленной головой, обнаженный и босой, весь забинтованный в сползшие грязные и тоже окровавленные бинты, с черно-синей бородой ассирийского царя, вздернутой к победе, и розовым носом, которым он тонко чует все новое, сильное и правду. Его темно-золотые глаза иногда смотрят нежно, понимающе, иногда строго, иногда безразлично.

Я склоняюсь в виноватом и почтительном поклоне и, как и он, располагаюсь на диване среди подушек. Вынимаю смятый обрывок бумажки с зашифрованным пиратами планом нахождения клада — эскиз. Кама меня подбадривает и хвалит. Как же я благодарен ему за эту поддержку и похвалы.

Собственно, Кама — единственный человек, не художник и не архитектор, в похвалах которого я уверен, так как он в этом деле понимает, чувствует, и, кроме того, я знаю, что это не вообще, а лично для него очень важно. Это ведь начало его отдельной работы с другими — актерами и зрителями.

Повязки слетают, на голове оказывается картонная золоченая корона, сам он закутывается в шкуру леопарда и уже готов к прыжку в спектакль. Все это очень быстро. Осталось только сделать макет, даже не макет — модель.

Никогда Кама не разочаровывался, когда готовая декорация оказывалась на сцене, никогда не возмущался тем, что это все не то. В крайнем случае пытался подправить что-то простейшим способом. Он принимал ее уже как свою квартиру, жену, судьбу.

Всякая работа художника в театре для него трудна прежде всего тем, что он должен делать это по заданию. Но для архитектора, а я архитектор, это положение естественно и привычно.