В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории - Максим Зарезин

После смерти Иоанна Грозного Шуйские, Романовы и Годуновы, связанные многократным родством, доминировали на политическом Олимпе, благодаря положению, достигнутому в годы опричных репрессий. Но борьба за власть неминуемо порождает разлад в стане победителей, и Годунов в альянсе с Романовыми сумел удалить Шуйских с арены политических схваток. Суздальский клан пострадал не от опричнины, и даже не от годуновского режима, а от своих претензий на власть, с которыми царю Борису приходилось бороться средствами, которыми он находил нужными. Прожженный политикан Василий Шуйский — выученик политической школы Иоанна Грозного, и хотя он, в полной мере осознавал свое высокое происхождение и вряд ли был свободен от сословных пристрастий, но принял правила, установленные опричниной и годуновским режимом и не желал от них отказываться.

Если говорить о политическом настроении княжат, то оно ярко проявляется не во время правления Шуйского, а после его свержения, когда «седьмочисленные бояре», приглашая в августе 1610 года на московский престол польского королевича Владислава, настаивали на том, чтобы новый государь правил совместно с Боярской думой и Земским собором. К участию в законодательной работе приглашалась вся земля. Княжеская аристократия твердо и последовательно отстаивала принципы сословно-представительской монархии, нарушенные сначала Грозным, а потом и Борисом Годуновым, который, по выражению Авраамия Палицына, «отъят бо… от всех власть, и никто же отнюдь не токмо еже вопреки глаголати ему не смеюще, но ни помыслити нань зла»{20}. В этом пункте княжата решительно расходились с Шуйским.

Если же говорить о земельной политике царя Василия, то здесь он прямо смыкался с окружением Лжедмитрия II. Составители договора с Речью Посполитой о призвании Владислава — варианта, представленного тушинской делегацией королю Сигизмунду в феврале этого же 1610 года — «стояли в той же мере, как и царь Василий, за сохранение и утверждение крепостного порядка в Московском государстве». Крестьянское «выхожденье» не допускалось, холопы должны были служить господам на старом основании, и предполагалось, что «вольности им господарь его милость давать не будет»{21}.

Однако волею судьбы Шуйскому не на кого было опереться, кроме как на представителей старых аристократических фамилий, а последним, откровенно презиравшим царя Василия, пришлось сплотиться вокруг него, до тех пор пока, по их мнению, не исчезла непосредственная опасность разрушения страны всевозможными «ворами», до тех пор пока они не сошлись на том, что задачу сохранения и укрепления государственности лучше выполнит польский царевич Владислав, если только он примет определенные условия.

Фальшивый «адамант»

Альянс Годуновых и Романовых, сложившийся во время правления последнего Рюриковича, просуществовал почти целое десятилетие. Федор Никитич Романов даже первенца своего назвал Борисом в честь верховного правителя. (Мальчик умер в младенчестве.) Но, как мы уже знаем, осенью 1600 года вооруженный отряд взял штурмом подворье потомков боярина Кошки. Злосчастные коренья, предназначенные якобы для отравления государя, обнаружились на дворе у Александра Романова, но самые суровые наказания обрушились на голову Федора Никитича. Формально в адрес боярина не было сформулировано конкретного обвинения, но первого московского щеголя вместе с женой насильно постригли в монахи. Очевидно, что Федор — надежда и опора романовской партии — представлялся Годунову наиболее опасным противником.

Гонения на Романовых совпали с прибытием в Москву того самого посольства Речи Посполитой во главе с Львом Сапегой. И вряд ли случайно. Исаак Масса сообщает, что вместе с литовским канцлером в русскую столицу прибыло свыше 900 человек{22}. Если даже эта цифра и преувеличена, очевидно, что посольство было весьма представительным. Несмотря на усилия правительства, царь Борис осознавал тщетность попыток полностью изолировать поляков от внешнего мира в течение нескольких месяцев. Годунова, взбудораженного слухами о воскресшем царевиче, сама перспектива смычки внутренней оппозиции с внешним врагом столь устрашала, что он решился нанести сокрушающий удар по своим противникам, не смущаясь присутствием послов.

Опальных Романовых разослали по окраинам государства. Федора-Филарета дальше всех — в Антониево-Сийский монастырь в низовьях Северной Двины. Любопытно сравнение двух донесений о «государеве изменнике» — от ноября 1602 и от февраля 1605 года. В первом пристав сообщает из обители о полном упадке духа поднадзорного и его горестных размышлениях о близкой смерти. Во втором «рапорте», составленном после вторжения Самозванца, Филарет предстает нам в совсем ином настроении: монастырских старцев «лает и бить хочет», грозится, что «увидят они, каков он вперед будет», «всегды смеется неведому чему, и говорит про мирское житие, про птицы ловчие и про собак, как он в мире жил…»{23}. Чему смеялся Филарет, догадаться не сложно — вести о том, что бывший романовский холоп предстал сыном Грозного и грозится свергнуть с престола ненавистного царя Бориса, чем не забавный курьез и законный повод для приятных воспоминаний о прелести мирского жития. Встревоженный Годунов потребовал от пристава сделать все возможное, чтобы «старец Филарет в смуту не пришел и из монастыря бы не убежал». Вряд ли, Филарет помышлял о бегстве — прогнивший годуновский режим трещал по всем швам, и он чувствовал, что перемены в его судьбе не за горами.

Известно, что ссыльный Филарет Романов приютил в монастыре «некоего чернеца», о чем игумен обители поспешил донести Годунову, царь же в ответном послании велел оного юношу отослать прочь. Недавно было высказано предположение, что сам Григорий Отрепьев посетил опального боярина во время скитаний по монастырям после бегства из Москвы{24}. Версия, лежащая на поверхности, но совершенно лишенная правдоподобия. В условиях насаждаемой Годуновым обстановки всеобщего доносительства — «и жены на мужей своих доводиша, а дети на отцов своих, и многим рабом имениа господьскаго отдаа, и велики дары доводцом от негобываху» — поездка Отрепьева к Филарету представляется нелепой авантюрой{25}. Если бы даже Григорий имел основания не опасаться преследования властей, столь дальнее путешествие (Антониево-Сийский монастырь расположен всего в 70 верстах южнее Холмогор) по стране, охваченной голодом, и по дорогам, облюбованным разбойниками, было сопряжено с огромным риском, тратой сил и времени. К тому же представляется невероятным, чтобы прибытие к главе оппозиции его приспешника вызвало бы столь благодушную реакцию растревоженного монарха.

Изучая материалы, посвященные жизненному пути Филарета Романова, создается впечатление, что речь в них идет не о государственном муже, не о человеке, безусловно, сильной воли и незаурядного ума, а о неодушевленном предмете, который безо всякого участия с его стороны передвигают во времени и пространстве, или о судне без руля и без ветрил, плывущем по прихоти ветров и течений. Судите сами. В 1600 году Годунов ссылает новопостриженного Филарета в отдаленную обитель. В июне 1605 года Расстрига возвращает его из ссылки, в апреле 1606-го ставит в ростовские митрополиты. После свержения Отрепьева царь Василий решает, что Романов достоин патриаршего посоха. В статусе будущего главы церкви Филарет отбывает в Углич за останками царевича Димитрия, но возвращается из командировки снова простым архиереем — Шуйский якобы успел передумать, прознав про интриги главы романовского клана. Скорее всего, хитрый старик заморочил Филарету голову и отправил подальше, чтобы венчаться на царство в более приятной компании. Патриархом стал казанский архиепископ Гермоген, а Романов отправился во вверенную его попечению ростовскую епархию.

В октябре 1608 года Ян Сапега захватывает Ростов и увозит архиерея сего града в тушинский стан нового Самозванца. Здесь Филарет играет странную роль: то ли патриарха, то ли заложника, то ли почетного гостя, то ли узника. В апреле 1610 года, после того как Вор покинул Тушино, осиротевшая его свита двинулась к новому господину — королю Сигизмунду, который стоял под осажденным Смоленском. Но польские ратники, с которыми следовал Филарет и его спутники, остановились в Иосифо-Волоцком монастыре, куда нагрянул верный Шуйскому отряд воеводы Валуева. Филарета как бы освободили и привезли в Москву, к вящему неудовольствию царя Василия. У того и без Романова хватало врагов, а тут под боком возник еще один — да еще такой матерый. Тут снова настала очередь веселиться Филарету: он застал агонию режима Шуйского и его падение. Но пожить в Москве в семейном кругу нашему герою пришлось недолго. Польский гетман Станислав Жолкевский, который вел переговоры с «семибоярщиной» от имени короля Сигизмунда, настойчиво просит Романова наряду с Василием Голицыным отправиться в королевский лагерь под Смоленском в качестве посла.