Сквозь строй - Маргарет Петерсон Хэддикс

Он посмотрел наверх, словно перед ним была дорога в рай.

— Приз будет в наших руках, вот увидите! — продолжал он. — Холты не сдаются и вечно будут править миром!

Он с силой загнал топорик в скалу.

— А теперь, пойдите, посмейтесь над нами, — напоследок сказал он. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

«Ему все известно, — соображала Эми. — Ему известно, что это последний этап, последний шанс, которого… У нас больше нет».

— Подумаешь! — крикнул Дэн, глядя, как пятеро Холтов начали подъем. — Что с того, что вы лучше нас умеете лазать по горам? Вы думаете, что приз сидит там наверху и ждет, пока вы его не заберете? Там дверь с кодовым замком, ясно вам? Спорю, это еще один математический ребус! Спорю, вам придется лезть обратно и умолять меня помочь!

Но его никто не слушал.

«Это самый важный день в моей жизни», — думал Эйзенхауэр Холт.

Он болтался в воздухе на высоте в несколько тысяч футов над землей, подставляя лицо свежему морскому ветру. Рядом была вся его семья — жена и дети. Адреналин, восхождение и дружная семья — что еще нужно для счастья? По большому счету ничего. Достаточно одной такой прогулки — и день, считай, удался!

Но это была не простая прогулка. Это была лучшая прогулка в его жизни! Вчера они пережили ужасный день, но зато узнали много полезного и получили ценные сведения. А там, наверху, его ждет окончательная победа. Они получат невиданный в истории человечества приз. Такого еще земля не знала.

Честно говоря, он так и не понял, что именно это за приз. Но он предполагал, что это что-то ни с чем не сравнимое и важное. Этот приз перевесит все его прежние неудачи — и когда его выгнали из военной академии в Вест-Пойнте, и когда его выгнали с работы, где он служил охранником и случайно выстрелил в самого себя из электрошокового пистолета. А главное, теперь никто не посмеет над ним смеяться — ни Томасы, ни другие кланы.

И прав был величайший тренер по футболу Винс Ломбарди: «Дело не в том, что ты упал — дело в том, что ты встал». И почему в этой гонке нет ни одной загадки про Винса Ломбарди? Жаль, а ведь он, Эйзенхауэр, мог бы процитировать все его знаменитые изречения наизусть. «Победа — это не все; победа — это самое главное», «Говорят, победа — это не все, но зачем тогда счет?» и…

— Пап, — тихо позвал его Гамильтон, — у нас гости.

Эйзенхауэр уперся ногой в едва заметный выступ в скале и повернулся к морю. От неожиданности он чуть не выпустил трос: рядом с прибрежной полосой показалась яхта, и к берегу причалил сам Йона Уизард. Над морем летел маленький спортивный самолет. Из него выпрыгнули и раскрыли парашюты Иан и Натали Кабра. А из моря вынырнул какой-то странный объект, видимо, субмарина. Она подплыла к берегу, и из люка высунулась голова Алистера Оу.

Итак, команды-участницы в сборе!

— Значит, не мы одни следили за ними, — пробормотал Гамильтон.

— Мы с девочками спускаемся и отрезаем путь противнику, — решительно вызвалась Мэри-Тодд. — Эйзенхауэр, пончик мой, иди с Гамильтошей вперед, победа за нами!

Эйзенхауэр любовно проводил взглядом свою драгоценную половину и славных дочурок, нежно глядя им вслед.

— Учись, сынок, — обратился он к Гамильтону. — Вот что значит команда. Мать поняла, что надо делать, и сделала это. Это и есть команда. А в этой семье семья — это команда. В смысле, команда — это семья, в смысле…

— Я понял, пап, — скромно ответил Гамильтон, выручая отца, который немного запутался в словах.

Гамильтон с минуту молчал. Будь на его месте другой ребенок — не Холт, — Эйзенхауэр решил бы, что парню не хватает решимости одолеть голую отвесную скалу, где один неверный шаг — и ты летишь навстречу смерти, где между тобой и смертью всего лишь трос и пара карабинов. Но для Гамильтона забраться на какую-то там старую гору было раз плюнуть.

— Давай, не спи! — рявкнул Эйзенхауэр.

А как иначе разговаривать с этими зеваками?

Но Гамильтон не торопился. Он подождал еще секунду и, повиснув на рукояти топорика, глубоко-преглубоко вздохнул.

— Пап, а ты помнишь, как мы с тобой играли, когда я был маленьким? — вдруг сказал он. — Помнишь, что про нас говорили другие мамы и папы?

— В смысле, «Холт, твой парень лучший из всех ребят в команде»? — спросил Эйзенхауэр.

Хотя на самом деле он постоянно слышал другое: «Холт, скажи своему шалопаю, чтобы не трогал моего ребенка!» или «Холт, ты всю жизнь будешь платить за лечение моего сына!». Но Эйзенхауэр знал, что они на самом деле хотят этим сказать.

— Нет, я о другом, — сказал Гамильтон. — Кажется… «Дело не в том, выиграешь ты или проиграешь, а в том, как ты играешь!»

— У-у-у-у-у! — ответил Эйзенхауэр. — Ты имеешь в виду, что говорили родители неудачников? Чтобы они думали, что проигрывать — это нормально? А как же еще нам быть? Как победителям сделать так, чтобы с ними не боялись соревноваться?

— Да? А что, если в этом есть другой смысл? — продолжал Гамильтон. — Например, что победа не считается, если она нечестная.

Это был удар, и Эйзенхауэр только чудом остался висеть на голой стене.

«Неужели… Неужели мой собственный сын считает меня нечестным?»

Это был худший день в его жизни.

— Et tu, Гамильтон?

— Пап? — не веря своим ушам, произнес Гамильтон. — Ты что, знаешь Шекспира?

«Видимо, знаю», — подумал Эйзенхауэр. Он даже испытывал гордость от того, что он немного знает Шекспира, пусть всего пару слогов. Но о какой гордости может идти речь, если его собственному сыну за него стыдно?

Этого не стоил ни один, даже самый главный приз в мире, в том числе и гонка за ключами. Он все делал только ради детей — ради Гамильтона и девочек. И победа ему нужна только ради них.

Наконец дар речи снова вернулся к нему.

— Ты… ты хочешь сказать, что мы нечестно ведем борьбу и не заслужили приза?

— Но ведь это Эми с Дэном узнали, где находится ключ. Да и вообще, ты всегда думал, что это я нахожу ключи, а на самом деле это в основном Эми с Дэном, просто они делились со мной. Мы не заслужили победу. Это их приз.

Эйзенхауэр ощутил под собой глубочайшую пропасть, почувствовал сильнейший ледяной ветер и вдруг понял, что жизнь его висит на волоске. По правде говоря, так оно и было, и Эйзенхауэр на самом деле висел над пропастью. Но только до этого он даже не замечал ни головокружительной высоты, ни зверского холода, ни грозящей опасности. Теперь же пропасть под ним становилась все глубже, а ветер холоднее.

Но вдруг он понял, что сын его путает разные вещи. И ему надо просто помочь сделать работу над ошибками.

— Хэм, Хэм, Хэм, ты думаешь, это игра? Понимаю, я часто так же отношусь к жизни. Но гонка за ключами — это не игра. В игре есть правила. А в гонке за ключами их нет. Нельзя быть нечестным в том, где честность отсутствует как понятие. В том, что называется игрой без правил.

— А правила жизни? — спросил его сын. — Те, которые делают тебя честным человеком?

Эйзенхауэр молча уставился на своего ребенка.

Он раньше слышал от других родителей, что они не понимают своих детей. Но сам он впервые столкнулся с этой проблемой.

— Я не говорю, что мы должны играть с Эми и Дэном в поддавки и подарить им победу, — продолжал Гамильтон. Он переставил ноги на скале. — Я просто хочу сказать, что мы должны… делиться.

— В смысле… ничья? Мой собственный сын хочет сыграть вничью? — неверяще проговорил Эйзенхауэр. — Невероятно!

— Не совсем так. Это как… в бейсболе, когда в команду каждый год приглашают новых игроков. Или покупают их? — Он уже окончательно застыл на месте, перестав карабкаться на гору, и теперь просто болтался на веревке. — Вот представь себе, что мы набрали новеньких — Эми с Дэном.

— Но наша команда — это только наша семья, — парировал Эйзенхауэр. — И мы не покупаем! И не набираем!

— Но это возможно, если мы захотим. — Гамильтон пристально посмотрел отцу в глаза. — Эми с Дэном — это тоже наша семья.

— Нет, — твердо сказал отец. — Нет. Ты ошибаешься. Они не Холты! Я — капитан команды! Я — твой отец! Здесь я набираю команду, а если не захочу, то не возьму! Все!

Это было ужасно. Его сын говорил с ним так же, как те люди вчера. Они заманили его в эту темную комнату, пообещав ему новые ключи и дополнительную помощь при условии, что он пойдет на сотрудничество. Эти люди фактически похитили его, как заложника. Они стали с ним говорить о том, сколько всего ключей, о тех, кто собрал больше всего ключей, и что никто не собрал достаточно, чтобы одному стать чемпионом.

Эйзенхауэр сразу понял, к чему они клонят — гонка подходит к концу, и они видят, что Холты идут впереди всех и вот-вот станут победителями.

Непонятно только, почему они его потом отпустили. И даже пальцем не тронули и не убили. А только сказали: «Мы будем следить за вами». Это угроза?