Запечатанное письмо - Эмма Донохью

Подобно дежурящему снаружи шпиону, Гарри не выпускал жену из поля зрения: он скрытно следил за каждым ее движением, что, как ни странно, напоминало ему пору его ухаживания за ней. (Однажды он увидел выглянувшую из перчатки изящную ручку юной Хелен Смит, и это зрелище настолько отвлекло его от защиты Флоренции от предполагаемых бунтовщиков, что остается только поражаться, как сумело устоять Великое герцогство!)

А что, если шпион действительно что-то обнаружит? Гарри это до сих пор представлялось нереальным. Его жена сидит наверху и возится со своим капором. Как она может вступить в плотские отношения с незнакомцем? И с кем именно? Гарри полностью согласен с миссис Уотсон, что ему нужно знать правду, — но они не обсуждали, как ему затем распорядиться этими знаниями. Что, если шпиону удастся добыть доказательства, твердые неоспоримые доказательства, что Хелен… Гарри подыскивал подходящие слова: «Обесчестила его? Предала? Что она падшая женщина, погибшая, пропащая?»

Но, конечно, шпион может ничего и не обнаружить. Возможно, пять дней назад жена действительно надолго застряла за десертом с почтенными родителями мисс Фейтфул, что она всего лишь беспечная мать, и ничего больше. Испытает ли Гарри облегчение, когда будет доказана ее невиновность, хотя ему и пришлось для этого нанять шпиона? (Удивительно современно, с сарказмом усмехнулся он; вот он — образец мужа 1864 года!) И что тогда? Сможет ли он взглянуть в глаза самому себе, стоя перед зеркалом?

Он посмотрел на лежащую перед ним страницу и с огромным трудом заставил себя писать дальше.

«Несмотря на то что доблестный командующий был увенчан лаврами своего суверена, а также правителей Франции и России, позднее, в результате политических интриг, в коих он сыграл роль козла отпущения (что является общепризнанным фактом), он был отозван Адмиралтейством».

Гарри едва не подскочил в кресле от громкого стука. Ему вдруг показалось абсурдом, что, хотя в доме есть слуги, чьей обязанностью является открывать парадную дверь, чтобы не отвлекать хозяина от работы, он тем не менее отвлекается, так как после такого стука он невольно прислушивается, чтобы понять, кто пришел. Пожалуй, было бы проще самому спуститься в холл и открыть дверь, даже нарушая обычай.

Экономка миссис Николс сама принесла ему телеграмму. С тяжело бьющимся сердцем Гарри предположил самое худшее: опасную болезнь в той или иной ветви его семейства, смерть своего престарелого свекра во Флоренции… Или это телеграмма от начальства? Но сообщение о назначении не может быть настолько срочным, чтобы нужно было прибегнуть к услугам телеграфа. Он вскрывает телеграмму ножом для бумаг.

«Господа Габриэль, дантисты, Харли-стрит, Кэвендиш-сквер. Господа Габриэль оказывают профессиональные услуги по адресу Габриэль-стрит, 27, с 10 до 17 часов дня ежедневно».

Гарри оторопело посмотрел на текст. Как! Всего лишь рекламное объявление с целью расширить свое дело! До чего же доходит наглость этих людей, занимающих телеграфные провода и отнимающих время у важных людей своими дурацкими посланиями! Будто Гарри спит и видит, как бы полечить зубы у таких выскочек, как эти господа Габриэль! Да он напишет про них в «Телеграф»!

Подумав, он скомкал и бросил телеграмму в корзину. Скорее всего, господа Габриэль именно на то и рассчитывают, чтобы люди написали о них в «Телеграф». В этом-то и заключается фокус с оглаской: любые слухи только разжигают интерес публики.

Гарри недовольно перечитывал неуклюжие, тяжеловесные фразы о своем отце. Работа не дается ему, мозг работает вяло, нужные слова не приходят в голову. Это очень походит на затяжной дрейф судна во время штиля, когда паруса безжизненно виснут и человеку начинает казаться, что все зловещие силы сговорились не дать судну добраться до порта назначения. И человек молит Бога послать ветер, будто у Всевышнего нет более важных забот. «К воскресенью погода наверняка изменится», — говорит человек, хотя уверенности в этом просто быть не может, и каждый день с одинаковым успехом может оказаться как безветренным, так и штормовым. Существует болезнь, свойственная измученной команде, называемая тропической лихорадкой: однажды нестерпимый зной вызывает у людей бред, им кажется, что море — это земля, и они спокойно делают шаг с палубы…

Опять хлопнула дверь. Гарри внимательно прислушался. В холле слышны только шаги горничной. Кто это может быть на этот раз? Желая размять ноги, он встал и подошел к окну гостиной. На них уже зимние шторы из красного бархата с фестонами; Гарри остановился и посмотрел между ними в окно. Он увидел, как мужчина грубой наружности подошел к двухколесному кебу и неуклюже взобрался на высокие козлы позади фургона. Затем снова послышались шаги в доме: кто-то быстро спустился по лестнице. Его жена? Гарри оставил очки в кабинете; он протер глаза и напряг зрение, чтобы разглядеть, что происходит снаружи. Кнут и вожжи спокойно лежат на коленях кучера. Отсюда с высоты внутренность кеба не разглядеть. Ага! Из дома вышла Хелен, в ярко-розовом платье, с непокрытой головой. (Любая другая женщина в Англии знает, что выходить из дому без головного убора неприлично, но только не его жена.) Она наклонилась к открытой дверце кеба и стала разговаривать с невидимым седоком.

Ярость ослепила Гарри. Неужели там, в темноте, скрывается мужчина? (Кто именно?) Но как они смеют, среди бела дня!

Хелен обернулась и бросила взгляд на фасад дома; Гарри поспешно скрылся за шторами. Неужели она почувствовала его взгляд?

Затем дверца кеба стала приоткрываться. Сейчас он увидит лицо выходящего пассажира. Но вместо этого Хелен вдруг приподняла юбки и забралась внутрь. Гарри замер у окна наподобие соляного столба. В груди у него разлилась странная легкость. Ему была видна только часть розового рукава жены. Он наблюдал за неслышным разговором, прижав лицо к стеклу, от которого пахло уксусом.

Внезапно Хелен низко наклонилась, похоже, опустила голову на колени. Черт, что там происходит?

Она снова выпрямилась, повернувшись к нему спиной, увлеченная разговором с другим пассажиром. Руки ее взлетали в резких, непонятно что выражающих жестах.

Гарри готов был выбежать на улицу и застать эту пару на месте преступления. Но что, если этот человек умчится в кебе, оставив Гарри на тротуаре? Да, внезапно у него появилась уверенность, что Хелен намерена уехать с неизвестным седоком. Это было бы похоже на нее: уехать после пятнадцати лет совместной жизни, даже без капора и дамской сумочки. «В таком случае иди, ступай себе прочь», — думает Гарри. Он парализован и может только наблюдать и ждать.

Но кеб все стоял на месте. Возница тер тыльную сторону ладони. Вот он наклонился, откинул крышку маленького люка, обменялся несколькими словами с пассажиром, затем опустил ее.

Через минуту дверца кеба открылась, и так резко, что Гарри вздрогнул. Хелен неловко спустилась на тротуар и, едва переставляя ноги, побрела к дому. Ее лицо непроницаемо, как у египетской мумии.

Гарри показалось, что его мозг вот-вот лопнет от напряжения. Он стремительно выбежал из комнаты.

Днем в пабе почти пусто. Пока Крокер облизывал грязный палец и листал свой блокнот, Гарри рассматривал его. Парню лет тридцать, заключил он, с бледным пористым лицом, типичным для его класса, и неприятной манерой поминутно откашливаться.

Крокер стал монотонно докладывать, заглядывая в блокнот:

— Я начал следить за домом миссис Кодрингтон на Экклестон-сквер 18 сентября 1864 года.

— Вы не могли бы говорить тише?

— Да, конечно.

Гарри оглянулся на малочисленных посетителей.

— И может, не стоит называть имена?

— Как пожелаете, сэр.

Крокер уже собирался возобновить отчет, как подошел бармен с подносом: пиво для частного сыщика и бренди для адмирала. Гарри тоже любил пиво, но предпочел подчеркнуть разницу в положении.

— Восемнадцатого числа текущего месяца, — продолжил Крокер, понизив голос, — я не заметил никого выходящего из упомянутого дома, кроме слуг и адмирала Код… прошу прощения, сэр, и супруга упомянутой особы, который вышел в двенадцать и вернулся в десять минут шестого.

Гарри словно видел свою жизнь с другого конца телескопа. Что ж, подумал он, невозможно установить слежку за своей женой, чтобы самому не оказаться под наблюдением.

— Мне известно, когда я выхожу и прихожу, — как можно спокойнее отчеканил он, — так что эти моменты можете пропустить. Кстати, Крокер, вы прячетесь за какую-нибудь повозку или что-то в этом роде?

Тот с оскорбленным видом возразил:

— Сэр, я договорился с вашей соседкой через улицу, миссис Хартли, что буду изображать маляра.

— И что, вы снова и снова красите одну и ту же решетку?

— Да, сэр, в предписанный зеленый цвет; потом я ее счищаю. — Крокер снова заглянул в свои записи. — Вечером восемнадцатого я следил за домом до начала двенадцатого, когда, как было условлено, муж погасил внизу все лампы, из чего следует, что вся семья в сборе.