После бури. Книга вторая - СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН

Единственное более или менее верное наблюдение: когда а Красносибирск приезжала какая-нибудь театральная или эстрадная труппа, Бондарин неизменно угощал артистов в ресторане «Меркурий» и тогда же, в те же самые календарные числа в подъезде крайплановского жилого дома и замечались этакие вот загадочные фигурки, не то чтобы девичьи, но отнюдь и не старообразные, чаще всего в белых ботиках, с черными лисьими воротниками, а летом в шляпках столичного образца.

В силу всех этих обстоятельств женитьба Бондарина была сама по себе и в принципе делом в некотором роде общественно полезным, во всяком случае, нисколько не удивительным, но то сама по себе и в целом, а не в подробностях.

Одна же из подробностей была вот какого рода: Бондарин женился на Катюше из совнархоза.

Катюшу знали все, ее нельзя было не знать, такую милую, такую веселую и работящую, она была делопроизводителем, вела журнал «входящих-исходящих», вся совнархозовская переписка шла через нее, поэтому из любого учреждения вызывали телефонный номер «23-32» и спрашивали: «Катюша? Здравствуй, товарищ, как там с нашим запросом по строительству Центральной бани? От девятого числа сего месяца?» Катюша тотчас быстро-быстро листала журнал «входящих», наводила справки у секретаря и сообщала: «На подписи, но еще не подписано! » Или: «Вот уже третий день на подписи, учтите!»

Так вот этой всеми любимой, а Бондариным, как выяснилось, больше всех Катюше было от роду двадцать один годик, только-только исполнилось!

И вот эта советская девушка выходит за генерала, за пятидесятилетнего человека, хоть кто удивится!

Да если бы Катюша выходила за своего сверстника, все равно было бы удивительно: она никак не подходила к роли женщины, а жены тем более. Поглядишь на нее, и тут же возникает уверенность, что эта девушка и всегда-то должна быть и будет миленькой, молоденькой, веселой и сообразительной девушкой, что годы будут идти да идти, но они не будут Катюшиными годами, они ее никогда не коснутся. Уже и то, что Катюше перевалило за двадцать, вызывало и сомнения, и недоверие, а тут вдруг Катюша выходит замуж — и за кого?!

У нее были вишневые глаза, кругленькое личико и светлые, с легким рыжеватым оттенком волосы, если бы не волосы, Катюша вполне сошла бы за украинку, но она была коренной сибирячкой, крепенькой и сильной. Это в ней чувствовалось — в движениях, в голосе и даже во взгляде природная сила, выносливость.

Наверное, природа нарочно сделала: соединила взрослую силу с детскостью, что получится?

Получилось приятно, весело, симпатично, а вот пригодно ли для жизни практической, для существования женщины — это до сих пор оставалось никому не известным, самой Катюше, конечно, тоже. Кому же это предстояло выяснить? Конечно, Бондарину!

Вот какую ношу, какую ответственность Бондарин на себя взял! Коснись Корнилова, он бы никогда! Наоборот, этот опыт природы, эта возрастная неопределенность, за которой, конечно, следовали еще и другие неопределенности, эта всеобщая Катюшина известность и всеобщие к ней симпатии Корнилова напугали бы, от любых серьезных намерений отвели, а Бондарин мог!

Нет-нет, себя на месте Бондарина он, Корнилов, представить не смеет, но Бондарин-то, тот, пожалуй, на своем месте!

Между прочим, на свадьбе в своей тарелке чувствовал себя — или безукоризненно делал вид, что чувствовал — один только Бондарин, все же остальные будто чего-то остерегались, какой-то неожиданности.

Комнатушка, в которой жила Катюша со своей мамой, тоже делопроизводительницей-машинисткой, но другого учреждения, Сибпромбюро, была до того крохотная, что расположиться в ней самым скромным застольем не представлялось возможности.

Пришлось обратиться к соседям, и они потеснились — большая семья — и вынесли из своей, тоже большой, ну прямо-таки ипподром, комнаты почти все имущество: кровати, комод, огромный платяной шкаф, который стоял в дверном проеме между двумя комнатами. Шкаф вынесли туда же, куда и все остальные предметы, в коридор, узенькая осталась щелка, сквозь нее и протискивались по очереди гости, зато двери из маленькой Катюшиной комнаты в большую, соседскую, были распахнуты настежь, а столы составлены напрямую, то есть опять-таки из одной комнаты в другую.

В большой комнате проживал столяр с фабрики «Физкультура», семья — не сосчитать: муж, жена, взрослые и маленькие дети, бабушка, дедушка, еще кто-то. Все они, разумеется, оказались гостями Катюшиной свадьбы.

Ну и, конечно, крайплановцы были здесь, товарищ Прохин с женой, хотя в этом факте не без оснований усматривалось недоразумение. Прохин на свадьбе генерала Бондарина? Почти что немыслимо!

На работе, на дачах, везде, где так или иначе их сводили те или другие обстоятельства, крайплановцы неизменно были между собою вежливы, даже общительны, но без таких обстоятельств никакой дружбы между партийцами и «бывшими» не могло быть и невозможно было представить себе застолье, в котором те и другие как ни в чем не бывало сидели бы рядом, чокались бы, выпивали бы, произносили бы тосты, еще что-либо подобное себе позволяли!

И Бондарину, разумеется, в голову не пришло бы приглашать Прохиных, но тут вот как случилось — их пригласила Катюшина мама. Катюшина мама состояла в очень отдаленных, а все-таки родственных отношениях с Лидией Григорьевной, а сам Анатолий Александрович когда-то посодействовал Катюше устроиться делопроизводительницей в совнархоз, без этого содействия она куда? До сих пор стояла бы в очереди безработных на бирже, в лучшем случае, трудилась бы рассыльной, а тут оказалась вот у какого дела! Представить себе, сколько соблазнялось на эту должность самых разных «бывших»? Со стажем работы в царских еще министерствах и ведомствах и с университетскими дипломами? Как-никак, а зарплата пятьдесят пять рубликов, а тут девчонка какая-то — р-раз! — и вот ей местечко! Просьба товарища Прохина принять кого-то на работу — это было не только рекомендацией, но и похвальным листом, и поручительством.

Товарищ Озолинь, секретарь Крайкома ВКП(б), и тот мог подмахнуть соответствующее письмецо, позвонить кому-нибудь, не очень-то взвесив все «за» и «против», особенно если речь шла о должности канцелярской; для Прохина же в кадровом вопросе не существовало мелочей, таких «за», тем более «против», которые он в любом случае не принял бы во внимание. Старая чекистская привычка и навык.

Ну и в силу всего этого Катюшина мама просто-запросто не пережила бы отсутствие на свадьбе Анатолия Александровича и Лидии Григорьевны. Она так и сказала: «Не переживу! Ни в коем случае!»

И Прохины, хотя, конечно, им было и неловко, хотя они, наверное, считали свой поступок бестактным, приглашение приняли.

И так получилось, что отныне Прохины с Бондариными вступили в некоторые личные отношения.

Пожали друг другу руки, Прохин произнес нечто вроде поздравления, Бондарин поблагодарил, но делать вид, что все это ему запросто, что так и должно быть, не стал, а вздохнул и припомнил:

— Ай-ай, Анатолий Александрович, ай-ай, времена-то как меняются! Мало того, что я работаю под вашим руководством, но вы же еще и сегодня здесь присутствуете! Удивительно?! И спасибо!

Прохин в долгу не остался, сдержанно, но в том же тоне, что и Бондарин, ответил:

— Да! Кто бы мог подумать? Да я первый не мог бы! Как вспомню, Георгий Васильевич, что, возглавляя ЧК, я лично вас допрашивал, что вы у меня были едва ли не самый серьезный госпреступник, как вспомню все это... Все эти метаморфозы...

— Ну, вы лично ни в чем не виноваты, Анатолий Александрович! Не казнитесь! Во всем виноват Михаил Иванович Калинин — подписал мое ходатайство о помиловании!

— Добрая душа... До сих пор добрая душа!— улыбнулся Прохин, и они еще поговорили, повспоминали, как было дело тогда, осенью тысяча девятьсот двадцать второго — весной тысяча девятьсот двадцать третьего года, но поговорили уже между собою в сторонке, отойдя от других. Корнилов, да и никто из присутствующих этого дальнейшего разговора не слышал.

За столом Прохины сели в дальний конец, но и тут Катюшина мама не дала им покоя, умоляла и умолила придвинуться вперед.

Застолье было суматошным и бестолковым благодаря семейству столяра, кроме того, оно было напряженным, а это уже по причине такой вот необыкновенной разнохарактерности и разношерстности присутствующих, которая сразу же и сказалась, ну, хотя бы в том же разговоре Бондарина с Прохиным.

Тут каждой твари было по паре, по паре и больше от каждого нынешнего сословия, от каждого занятия, от каждого возраста, тут один заведующий канцелярией Крайплана Ременных, кстати, тоже бывший царский офицер, на неизменной своей колясочке и в приподнятом настроении, с неуемным желанием через каждую минуту провозглашать тосты — он один чего стоил!

В Крайплане, на службе, безногий Ременных давно всем пригляделся, все привыкли к нему, а еще больше к его канцелярской исполнительности и дотошности, но здесь, на противоположном от молодых торце стола, он был странен, неожиданно возвысившись в своей тележке надо всеми, размахивая руками, красный, порядочно уж под парами, крикливый и веселый.