Пленник - Эрико Вериссимо

— Сестра пленного обратилась к одному из наших офицеров и добровольно призналась во всем, чтобы спасти ему жизнь… Бомба была подложена в здание военного училища… на том берегу реки. Ее разрядили несколько минут назад…

Он открыл дверь камеры и вошел. Лейтенант последовал за ним, как автомат. Они не сразу увидели пленника. Переводчик, совсем позеленевший, стоял в углу — его рвало прямо на пол.

Сержант сидел у стола, вытирал голову рубашкой и смотрел на то, что лежало на полу. Это был пленник. Он лежал совершенно голый, раскинув ноги и руки, словно бы распятый. На бинтах на левом бедре багровело большое пятно крови.

Лейтенант переводил взгляд с сержанта на пленника и обратно, не в силах произнести ни слова. Врач опустился на колени около пленника и попытался нащупать пульс. Потом проверил реакцию зрачков. Вынул стетоскоп и прижал к груди туземца, стараясь расслышать биение сердца. Через несколько мгновений поднял голову и сказал.

— Он умер.

У лейтенанта стоял комок в горле. Сердце тоскливо сжалось. По спине заструился холодный пот. Хорошо ли он расслышал слова врача?

Сержант равнодушно посмотрел на труп.

— Вы уверены, доктор?

— Абсолютно.

Врач смотрел на пах пленника.

— Я вижу, его пытали, — пробормотал он.

Сержант поднял магнитофонную кассету, которую держал в руке, и сказал:

— Я выполнял приказание лейтенанта. Вот доказательство.

Врач спросил переводчика:

Пленный что-нибудь сказал?

Бледный человек вытер рот тыльной стороной руки и отрицательно покачал головой:

— Нет. И вообще я присутствовал только как переводчик. Его я даже пальцем не тронул.

Сержант подошел к врачу и положил ему на плечо тяжелую ладонь.

— Послушайте, доктор. А нужно ли упоминать, что парень был… был подвергнут пытке? Никто не станет задавать вам вопросов. Никто вообще не узнает, что был допрос. Подумайте хорошенько, доктор. Разве этот мальчишка не мог умереть просто от сердечного припадка? Никому не известно, кто он. У него нет имени. Он никто.

Врач выпрямился и резко сказал:

— В заключении о смерти я напишу правду.

Сержант схватил его за руку, но врач рывком высвободил ее.

— Не дотрагивайтесь до меня, — закричал он. — И не рассчитывайте меня запугать!

Сержант побагровел, его глаза горели бешенством.

У лейтенанта не хватило мужества посмотреть в лицо врачу. Он бросился из камеры и пошел, побежал по коридору, стремясь поскорее вырваться на чистый воздух.

Город показался ему такой же камерой, только большего размера. Та же гнетущая духота, тот же тяжелый, вонючий воздух, то же ощущение безысходности.

Несколько минут он шел куда глаза глядят по пустынным улицам, пошатываясь под бременем собственного тела, не способный ясно мыслить.

Остановился на углу и почувствовал, что у него пропала память. Как его зовут? Он забыл собственное имя. У него не было прошлого… Где он находится? Он не знал.

Лейтенант растерянно посмотрел по сторонам. Он тяжело опустился на край тротуара под уличным фонарем, уперся локтями в колени, сжал голову руками и начал лихорадочно припоминать, кто он такой.

Издалека доносился приглушенный грохот, похожий на гром. Гроза. Скорее бы пошел дождь — дождь, который хлестал бы с неба потоками, залил бы город, промыл этот воздух, а вода унесла бы, умчала его тело… куда? В море. Он увидел мальчика на берегу большой реки, колесный пароход у причала, на котором громоздятся тюки хлопка… Ему смутно вспомнилось его детство и город, где он родился… Название это отдалось в его голове, как название древней, погибшей цивилизации Востока, связанной в его представлении с пирамидами… с мумиями… с портье отеля…

Его озарял свет фонаря. Он долго смотрел на свои ботинки, на брюки из зелено-оливковой ткани. Военная форма. Да, он солдат. Он вытащил из кармана свои документы и принялся их рассматривать. Они показались ему написанными на иностранном языке. Он понял, что у него есть номер… Наконец увидел свое имя, фамилию и начал негромко произносить их, повторять много раз, отыскивая в них свою личность, свое прошлое… Потом, прислонившись к фонарю, он разразился конвульсивными детскими рыданиями, и по его лицу, смешиваясь с потом, крупными каплями покатились слезы. Он лег на спину, ощущая теплое прикосновение асфальта. Высоко в небе стояла луна. Ах, если бы он мог прижаться лицом к луне, чтобы ее ледяное прикосновение освежило его… Он закрыл глаза ноющими веками. И понемногу все начало возвращаться: призрак за призраком, ужас за ужасом. У него была надежда — правда, вскоре она рассеялась, — что все происшедшее в камере, откуда он бежал, было бредовым видением.

Снова на его душу легло бремя ответственности за смерть человека. Он все еще ощущал едкий запах пота сержанта, который заставил его произнести смертный приговор пленнику… Сержант забрал себе магнитофонную ленту, на которой записаны те страшные слова.

Лейтенант медленно поднялся. Он узнал город, увидел знакомые здания и понял, где находится. Посмотрел на часы: три пятьдесят пять. Какого дня? Тут он вспомнил, что меньше чем через десять часов войдет в самолет, который доставит его обратно на родину. Теперь он, возможно, уедет не как свободный человек, а как арестованный, как обвиняемый в убийстве.

Он пошел к реке. Увидел тусклые огни на сампанах, услышал голоса, кашель, стоны. Где-то мяукала кошка. Лейтенант присел на корточки у самой воды, намочил платок и медленно провел им по лбу и по щекам.

Несколько секунд он прислушивался к далекой канонаде, а потом выпрямился и, свернув к базарной площади, в конце концов вышел на широкую набережную.

Ему вспомнился магнитофон, зеленый глазок, вращающиеся кассеты. И его память превратилась в магнитофонную ленту, запечатлевшую не только голоса, но и зрительные образы и запахи этих ужасных часов, проведенных им в камере. Он вспомнил пленника — лежавший на каменных плитах мертвец с раскинутыми ногами… Господи! Как мог он допустить этот ужас? И к тому же ненужный! Ведь в ту минуту, когда сержант пытал пленника, саперы уже обезвредили бомбу.

И тогда он почувствовал невыносимое одиночество. Ему захотелось человеческого, дружеского присутствия. Но чьего? Чьего? Перед его глазами мелькали разные лица… Учительница! Он вспомнил, что находится недалеко от ее дома. Всего три-четыре квартала. Да, он мог бы пойти к учительнице. Но в такой час? А! Она поймет, когда он расскажет ей все. Ему необходимо рассказать, поделиться бременем, давящим его сердце.

Он увидел колокольню, крест на фоне неба. И в нем родилась надежда. Он знал священника этой церкви — они как-то обменялись десятком слов. Ему показалось тогда, что старик говорит на его языке довольно свободно. Вот кому он мог исповедаться! А почему бы и нет? Он обрадовался. Да, выход найден: исповедь. Отпущение грехов. Умиротворение. Не спуская глаз с креста на колокольне, он ускорил шаг.

Маленький белый домик священника был рядом с церковью. Лейтенант пошел через сад, наступая на цветы (кладбище, роза на дороге, стрекоза на крышке гроба, солнце), и постучал в дверь сначала тихо, потом сильнее. Он подождал, но, не услышав никакого ответа, подошел к окну и снова постучал. В конце концов он услышал покашливанье и дребезжащий голос:

— Кто там?

Лейтенант трижды повторил свое имя и на языке священника попытался объяснить, кто он такой.

— Что вам угодно?

— Я хочу исповедаться.

— В эту пору, ночью?

— Ради бога, падре! Будьте милосердны. Мне необходима ваша помощь.

— Хорошо. Я сейчас выйду.

Лейтенант сел на ступеньку у двери. Он вспомнил баптистского старейшину времен своего детства. Что бы сказал тот, если бы увидел, как он у дверей католического священника молит принять его исповедь? Это потрясло бы и его родителей.

Воздух был напоен благоуханием жасмина, который рос около церкви. Дверь открылась, и на пороге возник темный силуэт священника. Лейтенант поднялся и отступил на несколько шагов, в полосу лунного света, словно для того, чтобы старику было легче его узнать. Священник подошел и несколько секунд вглядывался в него.

— Я вас знаю?

— Боюсь, вы меня не помните… но не так давно мы с вами разговаривали в одной деревне…

— Вы регулярно посещаете церковь?

— Нет.

Священник молча смотрел на него. Это был низенький, хилый старичок с серебряными волосами.

— Но вы по крайней мере католик?

— Нет, я баптист.

— Не понимаю… Ведь вы только что сказали, что хотите исповедаться?

— Да, падре, хочу. Это необходимо. Умоляю вас не отказывать мне в этой милости.

Через маленький дворик они двинулись к церкви. Священник зашел в ризницу, чтобы взять что-то и все так же молча открыл дверь в церковь. Внутри лунный свет, струившийся в узкие стрельчатые окна, создавал прозрачные сумерки, но священник зажег большую центральную люстру, и лейтенанту стало не по себе. Священник на миг преклонил колено перед главным алтарем и прошел в исповедальню.