Как никогда. Одинокая женщина желает... - Марина Порошина

– Забери своего! — небрежно кивнул он Маргарите. — Достал. А Ирину я сам отвезу. — И, повернувшись к Ирине, добавил просительно: — Можно?

– Ну-ну, — скептически усмехнулась Маргарита. — Господь навстречу! — И чтобы оставить за собой последнее слово, добавила, обращаясь исключительно к Ирине и как бы завершая прерванный разговор: — Ты поняла, Ириш? Решишь развод оформлять — я помогу.

Литвиненко дернул подбородком, но смолчал. Он не собирался ввязываться в ссору с Марго, потому что уяснил на собственном опыте — каждый раунд заканчивается не в его пользу. К тому же он не хотел злить Ирину.

– Ладно, поедем, — решилась она. — Не такси же вызывать. А ты почему не пил? На свадьбе собственной дочери? — полюбопытствовала Ирина.

– Мне поговорить с тобой надо. Ты же трубку бросаешь.

Это было не совсем правдой. Трубку Ирина не бросала, но, как только Валентин пытался обсудить что-то помимо «оргвопросов», она немедленно прощалась и беседовать «за жизнь» отказывалась категорически.

Говорить Ирине не хотелось. Она была переполнена впечатлениями, ей хотелось побыстрее остаться одной, а в тишине вспоминать, прокручивая как кино: вот Юлька выходит из комнаты в своем платье, вот танцует, расшвыривая носком туфелек желто-бордовые розы, вот изящно садится в лимузин, как будто делала это всегда, — ее милая, глупая, замечательная девочка, которую она сегодня увидела другими глазами и проводила в совсем взрослую жизнь. Как-то у нее там все сложится?.. Вот об этом ей хотелось думать. Но и вести себя как капризная вздорная баба сегодня, в такой день, тоже вроде неловко. Ирина вздохнула и молча направилась к «фиату».

В знакомой машине с плюшевой собачкой Мэйсоном, привязанной к зеркалу (Мэйсон был куплен ею лично еще в те времена, когда по телевизору шла «Санта-Барбара», назван в честь Кэпвелла-младшего, за прошедшие годы сильно полинял, сменил три машины и заслуженно считался талисманом), пахло чужим человеком. Неуловимо, настораживающее, непривычно. Вроде бы у Наташи своя машина. Хотя зачем им две машины на семью? Наверное, он просто подвозит ее на работу, как раньше Ирину. А потом встречает. Это ее он не успевал встречать, потому что Ирина заканчивала в шесть и бежала домой готовить ужин. А у Наташи смена до девяти вечера, Валентин обычно как раз около девяти и освобождался. Хотя нет, тогда он, как выяснилось, после работы ездил к Наташе.

– Ты о чем думаешь? — осторожно спросил муж.

– Думаю, во сколько ты теперь приходишь домой, — честно сообщила Ирина.

– Где-то к десяти, а что? — удивился он.

– Ничего. Так просто.

– А… — догадался Валентин. — Ты про это. Да нет, работаю просто. Решения отписываю. Потом дела на завтра просматриваю. Потом чай пью. В окно смотрю. На часы. Или на рыбок в компьютере, плавают вокруг кораллового рифа, как в Египте. Помнишь?

– Не помню, — отказалась Ирина. — Забыла.

И Валентин понял, что разговора, на который он рассчитывал и к которому готовился, сто раз обдумывая, что он скажет и что она ответит, проговаривая про себя возможные реплики и повороты, этого разговора и сегодня не будет. Значит, ему предстоит сбивчивый, виноватый, унизительный монолог. Ничего, он готов и к такому повороту. Он будет просить и умолять, он расскажет о том, что пережил и передумал за эти месяцы, как он изменился. Он объяснит, что ТАМ у него нет дома, он приезжает с работы не домой, а, как он для себя определил, «на Химмаш». И эта измотавшая его многомесячная ссылка хуже любого наказания. Он должен, он обязан ее убедить, у него просто нет другого выхода, потому что так существовать он больше не может, у него нет сил. А момент выбран правильно: Юлька уехала, Ирина осталась одна, и с этим удвоившимся одиночеством ей будет трудно справиться.

«Фиат» как будто на автопилоте, независимо от водителя, ловко вписался в привычный «карман» у знакомого до каждой царапинки подъезда. Валентин заглушил мотор и поставил машину на ручной тормоз — здесь была небольшая горка.

– Ты что? — с подозрением спросила Ирина. — Собираешься выходить? Я тебя не приглашала. Давай здесь поговорим, в машине.

– И подняться нельзя? — обиделся Валентин, ему казалось, что раз уж она согласилась наконец «поговорить», то уж домой (домой!) наверняка пустит. — Я же тебя не съем.

– Не съешь, — согласилась жена. — А поговорить тем более здесь можно. Ты о чем хотел? О разводе? О квартире?

Валентин Рудольфович помолчал, собираясь с мыслями. Время уходило месяц за месяцем, все складывалось совсем не так, как он надеялся, и сейчас все его расчеты летят к черту. Вон как отдалилась от него Ирина. Но от этого разговора слишком многое зависит.

– Ириша, мы с тобой прожили двадцать лет, — начал он медленно и убедительно. — После того что я сделал, ты могла меня возненавидеть, могла выгнать, я все понимаю, ты права. Если бы я знал! Но разве можно вот так разом… двадцать лет жизни… У нас ведь впереди еще двадцать или тридцать. Нельзя же так — мы родные люди. Ты же меня убила… Я там дышать не могу! — вдруг закричал он и… расплакался.

Он плакал неумело, на ходу вспоминая подзабытое с детства искусство, всхлипывая, шмыгая носом и размазывая слезы кулаком. Ему было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать, не мог справиться с нервным напряжением, в котором жил последние месяцы. Он лег головой на руль и спрятал от Ирины лицо.

Несколько мгновений спустя он пришел в себя и позорную бабью истерику, которой сам от себя не ожидал, прекратил. И понял, что жена гладит его по голове, как когда-то мама и бабушка. Этот извечный женский жест наполнил его сердце надеждой. Ирина всегда понимала его, всегда жалела и прощала. Господи, пусть и на этот раз, прошу Тебя, Господи!.. Валентин искоса, снизу вверх, заглянул Ирине в лицо — и почувствовал, как внутри что-то оборвалось и его заполняет противная пустота: Ирина смотрела не на него, а на желтый разлапистый лист, еще по дороге прилепившийся к ветровому стеклу, да так и приехавший с ними домой. Взгляд у нее был отсутствующий.

– Помнишь, Валь, как у Филатова: «Но точно вызов в суд или собес к стеклу прижался желтый лист осенний…» Не к месту, да?

Она помолчала. Валентин тоже молчал — это Ирина вечно интересовалась каким-то стишками, книжки приносила, кассеты и диски всякие, а он никогда не запоминал стихов, не слушал ее глупых песен, и приставучий желтый лист его не интересовал совершенно.

– Та жизнь кончилась, Валя. Не могу я тебя простить. И не должна, потому что не выйдет ничего. Я уже полпути прошла. Мне тоже трудно. Очень. А теперь и Юлька уехала.

Валентин дернулся, намереваясь что-то сказать, но добился только того, что она убрала руку с его головы, и ему пришлось выпрямиться. Тогда, боясь смотреть на Ирину, он тоже уставился на желтый загибавшийся от ветра, чудом державшийся на стекле упрямый лист.