Синие фонари - Махмуд Теймур

Ханафи отошел от окна, посмотрел на часы и стал поспешно одеваться.

У двери он столкнулся с Умм Ибрагим.

— Доброе утро, господин Ханафи, — поздоровалась старуха.

Он хмуро поглядел на нее:

— Дурное утро, Умм Ибрагим!

— Дурное? Спаси нас Аллах-хранитель!

— Конечно, дурное. Служба скверная и вообще все дрянь…

— Раньше я не слыхивала от тебя таких речей. Или случилось что?

— Ничего не случилось. На тебя сердит. Даже кувшин не можешь поставить на подоконник, чтобы вода остыла.

— А помнишь, как кувшин упал на голову эфенди? Так ведь с той поры ты сам запретил ставить его на подоконник.

— Вечно ты приписываешь мне то, чего я не говорил.

В этот момент Ханафи заметил на пиджаке оборванную пуговицу и проворчал:

— Не можешь даже за мной приглядеть… Черт знает что… В последний раз ты переступаешь порог моей комнаты… Слышишь?.. В последний раз!

Ханафи резко хлопнул дверью и побежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Он разгневался не на шутку.

В этот день он принял смену на трамвае номер восемь.

Трамвай курсирует между аль-Атаба и Шабра. Вместе с ним движется и Ханафи — то он заходит в первый класс, то во второй, а иногда — в кабину вагоновожатого.

В руках у него деревянная доска, на ней билеты. Он стучит по доске обгрызенным карандашом и выкрикивает: «Билеты… Берите билеты…»

Трамвай бежит по предместью Шабра. Прислонившись к стенке вагона, Ханафи смотрит в окно; легкий ветерок доносит до него благоухание зеленеющих полей. Неожиданно приходит мысль: «Неужели ее и вправду увезла Скорая помощь?..»

Прошло несколько дней. Ханафи работал на разных маршрутах, затем вернулся на трамвай номер два.

Был десятый час вечера, когда Ханафи, рассчитываясь с очередным пассажиром, увидел выцветшую мулаа… Он почувствовал, как задрожали его руки.

Девушка тоже заметила кондуктора и побледнела. Вот он направился к ней. Что делать? Она бросилась к двери и уже готова была на ходу спрыгнуть на мостовую, но кондуктор схватил ее за мулаа и закричал:

— Ты что, с ума спятила? Погоди, пока трамвай остановится…

Девушка вернулась на свое место.

— Благодарю за любезность, — сказала она.

— Ничего на тебя не действует — ни грубость, ни вежливость, — вспылил Ханафи. — И чего ты привязалась к этому трамваю? Какие между нами счеты, что ты отравляешь мне жизнь?..

Кто-то из пассажиров вмешался в разговор и вспомнил, как девушка упала с трамвая и ее подобрала Скорая помощь. Он сказал кондуктору:

— Ты не имеешь права выбрасывать человека! Позвал бы полицию.

— Прекрасная мысль. Обращусь к полиции, и дело с концом.

И Ханафи продолжал выполнять свои обязанности. Продав билеты, он уселся на место; на лице его появилось задумчивое выражение.

Когда вагон, приближаясь к остановке, замедлил ход, в него неожиданно вскочил контролер. Ханафи спокойно направился к девушке, сунул ей в руку билет и, как ни в чем не бывало, прошел дальше…

Вот и Цитадель — конечная остановка. Трамвай повернул обратно. Но девушка не вышла из вагона. Она украдкой посматривала на кондуктора, как бы спрашивая себя: «Почему он не отправил меня в полицию?»

А Ханафи, продав билеты, ушел к себе и снова погрузился в размышления…

Вдруг девушка увидела, что кондуктор подходит к ней и улыбается. Она поспешила сказать:

— Я сойду на следующей…

Он стоял рядом с ней и молчал. Потом заговорил — тихо, будто сам с собой:

— Ты где живешь?

— Почему ты спрашиваешь? Хочешь сообщить полиции?

— Одна живешь? Или с семьей?

— Одна…

Ханафи выдал пассажирам билеты и снова подошел к девушке. На этот раз заговорила она:

— Трудная у тебя работа…

— Мы все время, с утра до поздней ночи, двигаемся. У всех у нас больные ноги.

— Да поможет вам Аллах…

— Так разве нельзя извинить человека, если он вдруг теряет терпение?

— Конечно…

— А когда доплетаешься наконец до дома, то не находишь там ни вкусной еды, ни мягкой постели.

— Где ты живешь?

— В аль-Манасара…

— С родными?

— Один… Ни жены у меня, ни детей.

Вошли новые пассажиры, и Ханафи отошел. В тот день у него было много работы. Долго ходил он по вагону. Руки его механически отрывали билеты, передавали их пассажирам и опускали деньги в сумку. Время от времени слышались звуки рожка, словно взывавшие к сочувствию. А может быть, то были его вздохи, вздохи смертельно уставшего человека… Глаза девушки неотступно следовали за кондуктором.

Едва трамвай подошел к остановке Абу-ль-Аля, Ханафи выскочил из вагона и вприпрыжку пустился к лавке. Через минуту он вернулся с пирогами, начиненными рисом и мясом. Проходя мимо девушки, протянул ей пирог.

Она удивленно на него взглянула, но он прошел дальше… Вдруг взгляды их встретились. Оба улыбнулись друг другу!

Смена Ханафи подошла к концу. Он сдал сумку с деньгами и пошел по улице Мухаммеда Али. Что-то заставило его оглянуться, и, когда он продолжал свой путь, на лице его сияла улыбка…

Войдя в свой квартал, Ханафи прислушался: за ним кто-то шел.

Проходя мимо знакомого кафе, он ускорил шаги, чтобы никто из друзей его не заметил.

Вскоре Ханафи оказался у своего дома… И в ожидании остановился у двери…

Шейх охраны

Перевод И. Соколовой

Это рассказ, который почти стерся в памяти.

События его произошли в маленькой деревушке, лежащей далеко за пределами цивилизации.

Землю обрабатывали здесь по старинке и управляли деревушкой согласно древним обычаям. Так и текла в ней жизнь: крестьяне довольствовались теми средствами пропитания, которые легко было добыть, и сполна получали свою долю спокойствия и благополучия.

Деревня жила мирно и безмятежно. Ее жители помогали друг другу; между ними установились родственные отношения и единодушие, не было здесь скрытой ненависти, не было раздоров, столь часто приводящих к разобщенности.

Во главе этой счастливой деревушки стоял староста — было ему уже за семьдесят. Он относился к крестьянам милосердно и сочувственно, словно к родным детям, однако управлял ими, как того требовали от него мудрость и благоразумие, — справедливо и беспристрастно. Несмотря на преклонный возраст, он был полон энергии и обладал острым умом. Работы крестьянской не чуждался, жил как феллах, и ни одеждой, ни образом жизни не выделялся среди односельчан. Люди любили шейха, покорно ему подчинялись и с почтением внимали его приказаниям.

В деревне не было других должностных лиц, и староста обходился без официальных помощников, во всем полагаясь лишь на самого себя. Не прибегал он и к книгам. Если нужны ему были совет или помощь, он приглашал к себе друзей, и они спешили к нему и помогали, как умели. Шейх неустанно заботился о благополучии деревни и часто повторял с достоинством:

— Все идет с благословения Аллаха.

Благословение это приносило свои плоды, распространяя вокруг мир и спокойствие, и за время службы этого угодного Аллаху старосты ничто не нарушало безмятежную жизнь деревни.

Но вот шейх почил. Известие о его кончине повергло сельчан в уныние и замешательство, и они искали облегчения своей великой печали в глубокой вере. Канули в вечность дни, которые можно было поминать только добром. Им вновь предстояло жить в этом изменчивом, неустойчивом мире, и никто не ведал, какая ему уготована участь.

Однажды утром в деревне появился молодой человек в европейском костюме. Он приблизился к феллахам горделивой походкой, скрестив руки, слегка подняв голову, словно стремясь подчеркнуть, что он отличается от этих людей своей ученостью и культурой. В руке юноши был хлыстик, которым он небрежно помахивал.

Вскоре этот человек объявил, что он новый начальник.

Вокруг пришельца собрались люди и с удивлением и любопытством разглядывали его. Еще совсем недавно они видели перед собой покойного старосту и ясно представляли себе, каким должен быть глава деревни, — седой старец в войлочной шляпе, накинутом на плечи крестьянском плаще, с сучковатой палкой в руках… Вправе ли безбородый юнец претендовать на эту должность?

Новый начальник защелкал хлыстом, возвращая людей к действительности, и поразил их словами!

— Где господин помощник?

Все смутились, стали переспрашивать друг друга… А начальник закричал резким голосом:

— Я спрашиваю: где помощник?

Поднялся гул. Все были в замешательстве. Затем из толпы выступил шейх с всклокоченной бородой и морщинистым лицом, на нем были крестьянский плащ и высокая чалма.

— У старосты не было помощника, — сказал он.