Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль - Евгений Додолев

У нас было много друзей. Одним из них был посол Венесуэлы Бурелли, невероятно богемный человек, он знал наизусть всего «Евгения Онегина», Блока, мог бы заткнуть рот любому русскому интеллигенту. Бурелли занимался тем, что устраивал встречи андеграундных художников и поэтов и даже построил бар, где все собирались, играла латиноамериканская музыка. К сожалению, он закончил очень плохо: его выгнали из страны, это был беспрецедентный случай. Он уехал, а обратно его не пустили. Из-за Бурелли нам и пришлось уехать. Все началось с обысков в нашей квартире, а мы в то время занимались самиздатом. Это был очень неприятный момент нашей биографии: за нами следили, прослушивали телефон, нас все время куда-то вызывали, стращали: «вы должны. вы не должны.». В конце концов, когда они поняли, что ничего от нас не добьются, нам сказали, что все равно мы не советские люди и не лучше ли нам отсюда уехать. Нам дали визу буквально за месяц. Мы были с Бурелли в Сочи, и когда приехали, мама сказала, что пришла бумага на выезд. Нас выгнали практически в двадцать четыре часа. Я уехала с чемоданом, в котором были только вечерние платья, потому что жизнь в Советском Союзе была для меня сплошным праздником и я думала, что он будет продолжаться и на Западе».

Позднее (1984 год) она выпустила книгу «Это я — Елена» — странную ответку на автобиографический бестселлер «Это я — Эдичка». Там, равно как и в «Эдичке», есть сцены гомосексуальных (в данном случае — лесбийских) страстей, детские sex-переживания и беспроигрышные для подобного жанра штучки. Кокаин + бухло. Мескалин + марихуана. Застрявшая в кишечнике рыбья косточка, едва не спровоцировавшая заражение крови будущей графини. Могутин, сочинивший послесловие для щаповского опуса, отметил: «В ответ на абсолютную лимоновскую серьезность (что и говорить, с юмором во всех его произведениях дела обстоят невесело) Елена выбирает тактику всесокрушающего сарказма. Думается, что, останься Елена в Союзе, из нее получилась бы неплохая детская писательница, может быть, очень даже популярная и преуспевающая. Ведь помимо пяти сборников стихов, ходивших в самиздате и по всем признакам не могущих быть опубликованными у нас в то время, Щапова — автор двух вышедших в государственных издательствах книг для детей».

Про знакомство с итальянским мужем (умер в 2000 году), одарившим ее титулом, Елена в одном из интервью говорила:

— В итальянском представительстве в Нью-Йорке во время просмотра нового фильма ко мне подошел невысокого роста человек и пригласил на свой день рождения. Через три дня после знакомства он сделал мне предложение. Сказал при этом, что до знакомства со мной жениться не собирался. Но, увидев меня, понял, что я — его женщина. Я ему отказывала много раз. Но он очень красиво ухаживал. В нем я почувствовала необычайное благородство. Решающими стали его слова, что, выйдя замуж, я смогу сразу получить итальянский паспорт и поехать в Москву к маме. В ту пору у меня не было никаких документов. После замужества я бросила работу фотомодели и занималась только писательством и путешествиями.

Что касается Медведевой, то самое известное с ней интервью записал тот же Могутин и называлось оно «Прости, Лимонов!». В заходе Слава написал: «В одном из многочисленных своих интервью Эдуард Лимонов на вопрос, есть ли у него какое-нибудь хобби, сказал: «Да нет никакого особенного хобби. Вот живу с трудными женщинами каждый раз. Это такая неудобоваримая порода. Агрессивность определенная, неудобство, трудный характер. Кто-то меня спросил, не мазохизм ли это. Я проанализировал хорошо и честно и пришел к выводу, что все-таки нет. Очевидно, так интереснее». Наташа Медведева — женщина, каких мало. Ну кто еще из русских баб пел спиричуэлз с черными?! Ее мощный, энергичный, агрессивный вокал можно сравнить разве что с великой Дженнис Джоплин, ну, в крайнем случае — с Грэйс Джонс, никак не меньше. Была американской фотомоделью, выступала в самых дорогих русских ресторанах Лос-Анджелеса и Парижа, завоевала сердце Эдички, устраивала шумные акции и перформансы с небезызвестным Толстым, написала три романа и сборник рассказов. Редко встречаешь людей, которых наиболее точно и лаконично можно было бы охарактеризовать емким иностранным словцом — artist, без всяких предварительных и последующих реверансов, комплиментов и расшаркиваний».

Отмечу, что беседой эту работу назвать нельзя. Могутин лишь подготовил вопросы, а Медведева написала ответы. Она подробно расписала свое отношение и к журнализму, и к литературе:

«В журнализме, наверное, надо «ориентироваться». Нельзя один и тот же репортаж — об СССР, к примеру, — предложить среднему французу и такому же среднему гражданину СНГ. Этого не позволит их разный уровень информированности о предмете. Мой репортаж для «Фигаро Мадам» о четырех поколениях русских женщин русским был бы неинтересен («А-а-а, мы сами это знаем, всю жизнь так живем.» — последовало бы). Как и «Простая советская дама в Париже», напечатанная еще в ленинградской «Смене», парижанина не очень, наверное, привлекла бы. К литературе у русскоязычного читателя отношение странное — ему обязательно надо, чтобы по башке огрели: инцест, педофилия, гомосексуализм, исповедь предателя Родины, во! это да! Но, в принципе, это из колонок салонных сплетен. Всем, что ли, стать Додолевыми?.. Тот факт, что в жизни я пользуюсь еще двумя языками, кроме русского, в какой-то степени модифицирует его. Это не значит, что мой русский подстраивается под перевод. Это значит, что я оперирую определениями, канонами, ссылками — если оперирую! — свойственными месту, в котором живу.

Я когда слышу: женская литература, проза, поэзия, антология ит. п. — сразу вспоминаю мою любимую, но, к сожалению, закрывшуюся баню еврейского района Парижа на рю де Розье. В женские дни. В бане, правда, все честнее, чем в женской литературе. Вообще жеяк женщинам отношусь. прохладно, мягко говоря. (Себя не исключая.) Но писательство, безусловно, принадлежит мужскому во мне началу — разумному, созидательному. И именно мужской, «маскулин» стиль, манера выражения мне и присущи. Но вроде нет «мужской литературы», значит, я принадлежу к нормальной.

С удовольствием перечитываю Буковского (Чарль за!!!) — «грязного» и полного жизненной энергии старика. Помню, что Лоренс Даррелл (или, как говорят французы, Дюррелль) произвел впечатление, «Магус» Фоуэлса. Ну, Уильям Берроуз и весь набор: Селби, Селин, Батай, Жене. но это какое-то время тому назад. Потом я отдала предпочтение биографиям (как и в кинематографе — документалистике, хронике) вроде эльмановской «Оскар Уайльд» — жестоко-любовной, без купюр. Интервью серьезные люблю читать, но они крайне редки. Надо, как в цирке, выдавать клоунады, забавлять. Художественная литература последних лет худа, хоть и пишется в основном очень упитанными тетками и дядьками, даже если им меньше тридцати пяти. Вроде Александра Жардана, которому двадцать семь лет и которого у вас наверняка вовсю будут переводить. Как возродить влюбленность в со рок пять лет или о том, как папаша переодевается в «экстратер-реста», дабы ублажить сына, или о том, как в возрасте под сорок вновь обрести детство, — его темы».

У нее была своя правда

Василий Аксенов говорил про нее так: «Классный автор!». Ее романами «Мама, я жулика люблю!», «Отель «Калифорния» и «Любовь с алкоголем. В стране чудес (Русская тетрадь)» зачитывались многие. Наталья — писатель, поэт и журналист (в 90-е годы она была парижским собкором московской газеты «Новый Взгляд»), композитор и певица, фотомодель и манекенщица. Восемь последних лет ее жизни прошли рядом с Сергеем Высокосовым, музыкантом культовой группы «Коррозия металла».

Наталия Георгиевна Медведева родилась 14 июля 1958 года в Ленинграде. Отец умер вскоре после ее рождения.

Наташа училась в школе, из которой ее в конечном счете выгнали за поведение, не соответствующее принципам советского учебного заведения. Именно так прокомментировала директриса решение педагогического совета. Тогда-то в ее жизни и появился Невский проспект.

Тусовка, в которой Наталья проводила все свое время, состояла из фарцовщиков. Ей нравилось, что они были красивые и не походили на остальных. К тому же у нее появилась возможность не только купить модную одежду, но и достать запрещенную литературу. Впрочем, тот период ее жизни описан в книге «Мама, я жулика люблю!», которую очень хорошо приняли за рубежом. История, рассказанная в ней, могла произойти в любой стране, поэтому Западу понравилась такая узнаваемость.

Замуж первый раз она вышла в семнадцать лет. Муж, еврей по национальности, имел возможность выехать из страны, и Наталья посчитала, что грех не воспользоваться этим. Они долетели до Рима, где провели кошмарный месяц, а затем приземлились в Лос-Анджелесе. Оказавшись в Америке, ей не пришлось себя ломать. У нее с рождения были американские замашки: «Я имею право на все!», «Я самая лучшая!», «Я все могу!». Ей очень скоро разонравилась работа модели: необходимость быть объектом, который представляет различную продукцию — кошачью еду или бриллианты, — как-то мало грела душу. Она пошла учиться в консерваторию, брала частные уроки, пела в ночном клубе, но хотелось ей петь не чужое, а собственное. Вот и стала Наталья писать стихи, сочинять музыку. А потом познакомилась с Эдуардом Лимоновым, приехавшим читать лекции в местный университет. В 1982 году она приняла его чудесное предложение отправиться с ним в Париж. Денег у Лимонова не было, и Медведева сразу же пошла работать. В знаменитейшем парижском кабаре «Распутин» она проработала около четырех лет, где познакомилась со знаменитым музыкантом Алешей Дмитриевичем. Потом пела в «Балалайке». Она бывала в тусовке, которая образовалась вокруг Хвоста, художника, музыканта, поэта Алексея Хвостенко (это тот, у которого «Под небом голубым есть город золотой.»). Но с русскими эмигрантами Наталья старалась не общаться. Часто это были люди из разряда «выпей — налей, налей — выпей». У них все было связано с прошлым: а помнишь? а что стало с этим? а что стало с тем? Да, она могла крепко выпить, послушать песни двадцатилетней давности, но она понимала: если вращаться в этой среде постоянно, жизнь может остановиться. Ей больше нравилось бывать в доме Галины Вишневской, пить чай у великой певицы, которая, как и она, была ленинградкой. Две такие разные дамы понимали друг друга, и каждая на свой лад любила и жалела другую.